— Нет, Бернгард. «ЭТО» ты делай сам.
Магистр пожал плечами.
— Что ж, тогда отойди подальше. Не стой у воды.
Разумно. Всеволод отступил на несколько шагов.
Меч магистра обрушился на незащищённую шею умруна.
Голову своему рыцарю Бернгард срубил легко, единым махом. Не очень сильным, даже, как показалось Всеволоду, небрежным каким-то.
Негромкий всплеск. Словно пустой кувшин уронили в воду…
Магистр предусмотрительно отпрянул назад — к Всеволоду.
А коленопреклонённый рыцарь так и остался стоять, не шелохнувшись. Безглавый, с шлемом под мышкой. Чуть подавшись вперёд. Над кольчужным воротом — аккуратный ровный срез, но не красный, а густо вычернённый. Из шеи брызжут и стекают вниз белёсо-прозрачные ручейки.
«Как странно… — промелькнула неожиданная мысль. — У обычных упырей — бледная кожа и тёмная кровь. У этого наоборот. Кожа — тёмная, кровь — как вода».
Всё относительно. Особенно на границе миров.
Отсечённая голова Арнольда легко провалилась сквозь верхний — прозрачный — слой Мёртвого Озера и на пару секунд увязла в нижнем — тёмном, мутном. Она лежала… плавала… не так, как голова ведьмы Велички. Эта голова, в отличие от той, была обращена лицом вверх. Лицо умруна, как и прежде — мёртвое, неподвижное. Никаких гримас: ни боли, ни ужаса. И волосы — по воде. И распахнутые глаза с голубыми белками бесстрастно взирают на яркое ещё светило, что смазанным огненным шаром-оком заглядывало сейчас через густую зеленоватую пелену.
Потом голова исчезла из виду. Потонула в дёготьной массе. Будто ушла в трясину.
А тело на берегу всё ещё стоит на одном колене, изливая холодный раствор адского камня в такие же холодные мёртвые воды. И пустой шлем под мышкой — словно голова, снятая на время.
Ещё секунду-другую ничего не происходило. Вероятно, в этот раз озеро не сразу распознало в бесцветной жидкости, растекающейся по верхнему защитному слою, жгучий привкус белого металла. Но уж распознав…
Сначала взбурлившие воды поглотили Арнольда вместе с камнем, на котором тот расположился и с прочими валунами, оказавшимися поблизости. Обезглавленный рыцарь как стоял, склонившись над водой — так и ушёл на дно: коленопреклонённый, с шлемом под мышкой, продолжая лить из себя серебряную отраву.
Потом Всеволоду и Бернгарду пришлось снова отступать — быстро и далеко. И потом — ещё дальше. Чуть ли не до самого края плато. И уводить за собой людей и мёртвых нелюдей, поднятых из замкового склепа.
Всё происходило, как и предсказывал Бернгард. Обезумевшее озеро бушевало пуще прежнего. Однако, чем больше оно буйствовало, тем сильнее мешало жидкое серебро с собственными водами. Новая субстанция проникала в верхний прозрачный слой, обращая его в себя. Концентрация раствора, выпущенного из жил умруна, слабела, но не сходила на нет, зато его количество множилось. И отравленные воды — пусть слабо отравленные, пусть едва помеченные серебром — нещадно жгли густую мутную жижу, скрывавшую дно. Муть клокотала…
Прогибалась глубокой — до самого дна — складкой…
Разрывалась…
Мёртвое Озеро было не в состоянии удерживать на себе даже сильно разбавленный раствор адского камня. Но и избавиться от стремительно расплывающейся текучей заразы оно не могло тоже. И оградить себя локальными дырами, как в прошлый раз, оказалось не в силах.
И снова тряслась земля.
Грохот мёртвых вод и движимых ими камней был подобен грому.
Клубы цвета плесени и холодный водяной пар висели в воздухе непроглядным туманом.
Это было жутко, и это длилось долго. Когда же шум всё же утих и сквозь опадающую, рассеивающуюся пелену, наконец, вновь начали проступили очертания берега и водоёма Всеволод понял: удалось.
Получилось!
На этот раз — да!
Глава 40
Теперь в озере зияли не только прежние прорехи — маленькие, разбросанные по воде, бесполезные и никчёмные. Теперь ещё имелся и…
Нет, это был не широкий ровный проход, который открылся в своё время перед Эржебетт. Это было другое. Извилистый, узкий, с частыми ответвлениями, и всё же цельный разрыв… Раскол… Разлом… Размыв… Ущелье, пробитое в мутной студенистой жиже серебряной водицей — изрядно разбавленной, однако не утратившей своего губительного воздействия на тёмную суть Мёртвого Озера. Тонкая, прихотливо изогнутая полоска обнажившегося берегового склона, начиналась с того самого места, где прежде стоял обезглавленный Арнольд.
И тянулась дальше. Ниже. Глубже.
По дну тесного ущелья, возникшего посреди озера, ещё струились небольшие ручейки. Воды верхнего — прозрачного — слоя, вобравшие в себя жидкое серебро, мирно журча, стекали вниз. Ручьи, правда, быстро иссякали, но на открывшихся взору донных камнях алмазной росой поблёскивала влага, хранящая в себе малую толику белого металла и пропитавшаяся его силой. Силой, которой оказалось достало, чтобы изодрать и раздвинуть Мёртвое Озеро.
Справа и слева дрожали, исходя густой зеленоватой дымкой, отвесные киселеобразные стены. А снизу… с самого низа, из непроглядных глубин этой диковинной расщелины, со дна, укрытого от солнечных лучей густой тенью и плотной клубящейся пеленой, оттуда, где даже сейчас, при дневном свете, царила ночь, пробивались пульсирующие проблески рудной черты.
Путь к границе был открыт! И едва ли он теперь закроется вновь.
А реакция продолжалась… Мутные мёртвые воды, сбросившие защитные покровы отравленного верхнего слоя, обожжённые изнутри серебряными ручьями и нещадно палимые снаружи солнцем, бурлили и перекатывались тяжёлыми бурунами. Полужидкие стены ходили ходуном, и озеро светлело на глазах, высвобождая из себя колдовской туман иномирья, избавляясь, отделяясь от него. Отделяемое и отвергаемое им же.
Наверху — в предзакатных уже лучах заходящего светила — туман, не смешанный более с водой, испарялся и таял, внизу — в глубине озёрного ущелья — перетекал через брешь между мирами в Проклятый проход, спеша укрыться за кровавой границей.
Там, откуда пришёл.
Но очищенные воды при этом вновь концентрировались над тёмной озёрной жижей. Слоились поверху обновлённым прозрачным покрывалом — не смешанным уже с серебряным раствором. И потому оставались там, удерживаемые неведомой силой. Не стекали вниз, в озёрный разрыв. Мёртвое Озеро постепенно восстанавливало защиту от солнца, однако сомкнуть узкое русло, промытое жидким серебром, было всё ещё не в силах.
Всеволод шагнул к проходу. Заглянул между колышущихся стен.
И — отшатнулся.
— У-у-у-а-а-а-у-у-у-а-а-а!..
Жуткий, душераздирающий вой донёсся вдруг из глубин разверстого ущелья — со дна, теряющегося за изгибами студенистых обрывов, из темноты, едва подкрашенной зеленоватой дымкой и багровыми отблесками.
А быть может, вой шёл откуда-то вовсе уж снизу — из-под озёрного дна.
Из-за рудной черты.
— У-у-у-а-а-а-у-у-у-а-а-а!..
Так, пожалуй, способен выть лишь упырь, которого неторопливо и не спеша нанизывают на острый серебряный прут, либо жарят на медленном огне. Ужасный, несмолкающий звук, многократно усиленный эхом, давил на барабанные перепонки, грозя разодрать их в клочья. Звук, исторгаемый нечеловеческой глоткой, звук поистине нечеловеческой боли, звук, от которого волосы становятся дыбом.
Нет, то был не просто вой. То был ВО-О-ОЙ.
— У-у-у-а-а-а-у-у-у-а-а-а!..
А вот — ещё один, сливающийся с первым.
А вот к этим двум присоединяется третий.
И — почти сразу же — ещё два или три подвывания.
И ещё с полдюжины надсадных, надрывных, леденящих душу голосов.
Казалось, воет само Мёртвое Озеро. Но разве озеро способно на такое? Нет. Озеро — не способно. У Всеволода зарождалась смутная догадка, но верить ТАКИМ предположениям не хотелось. Сейчас — нет. Только не сейчас!
А пропитанный страхом и страх же внушающий вой силился. И, судя по всему — приближался. Да, именно так. Что бы не рвало себе глотку там, внизу, в сокрытой от глаз тьме, оно выбиралось наверх.
Наружу.
И чем выше поднималось, тем громче и отчаяннее выло.
— У-у-у-а-а-а-у-у-у-а-а-а!!!
Всё новые и новые глотки вносили свою лепту в раскатистое многоголосье, усиливая его, обогащая бесчисленными оттенками воплей ужаса и боли. БОЛИ и УЖАСА…
За зеленоватым туманом уже можно было различить смутное шевеление.
Того… тех, кто выл. И кто выходил из озера.
Нет, уже и не выл вовсе. Исторгаемые из озёрных недр звуки становились выше, ломались, истончались, переходили в ви…
— И-и-и-и-и-и-и-и!..
…изг.
Этот нарастающий визг поглощал и перемалывал воющий хор, подминал его под себя, пронзал и надрезал все прочие шумы. Визг заполнял уши, висел в дрожащем воздухе, звенел на одной ноте, не смолкая ни на секунду. В нём уже не было даже страха.
Вообще ничего в нём не было. Одна только боль-боль-боль-боль…
— И-и-и-и-и-и-и-и!..
И — снова боль.
— Что это, Бернгард?! — пересохшими губами произнёс Всеволод. — Кто это?! Как это?!
Вместо ответа Князь-магистр выплюнул невнятное ругательство на языке, далёком от человеческого.
А из озёрных глубин, из зеленоватой дымки выступали, подобно призракам, пошатывающиеся фигуры. Высокие, узкие, гибкие, длиннорукие, шишкоголовые. С растопыренными кинжалоподобными когтями на извивающихся, бьющихся, будто раненные змеи, конечностях. Упыри-кровопийцы, ночные твари, создания Тёмного обиталища выходили на солнечный свет, ступая по камням, обрызганным серебряной водицей.
Упыри шли и визжали, визжали и шли. Медленно, через силу, через страх и боль. Но — шли-и…
— И-и-и-и-и-и-и-и!..
Невероятно! Дневной Набег! Не было ведь такого! Никогда не было! И кто бы мог помыслить, что будет?! Когда-либо? Такое!
— Как это, Бернгард?! — Всеволод, бесцеремонно тряхнул магистра, проорав свой вопрос в угрюмое злое лицо под поднятым забралом. — Почему это?!
Тёмные твари, поднимавшиеся из тёмного мира, уже начинали оплывать под солнцем. Твари облазили, покрывались дымящимися язвами, сочились чёрным. И всё же шли. Упрямо, целенаправленно. С озёрного дна по крутому склону наверх. Через глубокое ущелье с дрожащими студенистыми стенами. К горстке людей и умрунов, стоявших на берегу.