Бернгард подоспел.
– Посторонись, русич!
Магистр вовремя заслонил его своим мечом.
Рука Бернгарда не дрогнула, однако и полностью уберечь от изогнутого оружия не смогла. Даже остановленный на полпути серп-крюк все же зацепил Всеволода выступающим заостренным концом.
Ковырнул – ощутимо, сильно, глубоко.
Неведомый черный металл разорвал крепкие звенья правого кольчужного рукава чуть пониже плеча. Вспорол поддоспешник, срезал изрядный клок кожи и мяса…
Рана оказалась серьезной. Совсем не то, что случайная царапина, оставленная Бернгардом на ноге Всеволода во время недавней стычки в замковом склепе. Крови (бесценной древней крови Изначальных!) теперь пролилось куда как больше. Кровь потекла густо, щедро, окропила руку, плечо, грудь, живот, правый бок Всеволода. Заструилась, смешиваясь с залетавшими под навес дождевыми каплями, ниже – на бедро, в сапог. Особой боли, правда, не было. По крайней море, Всеволод не почувствовал ее в горячке боя. И рука вроде бы слушалась, как прежде. Значит, кость не задета и сухожилия не посечены.
Вот только кровь…
А схватка продолжалась. Бернгард резко отвел и отбросил скрежетнувший по серебрёному лезвию меча вражеский серп. Сам с разворота нанес стремительный удар. Вдогонку – за откинувшейся в сторону рукой противника.
Удар Бернгарда, сопровождаемый яростным утробным выкриком, был силен и точен.
И удар был рассчитан верно: большой черный прямоугольник щита с глубокой вмятиной посередине надежно закрывал противника с ног до головы. Только отбитая в сторону рука с кривым серповидным мечом была сейчас в пределах досягаемости.
Ее и достал самый кончик рыцарского клинка. Магистр с маху отсек длань, сжимавшую серповидное оружие, на полпальца выше запястья. Отсек легко и просто, будто не почувствовав сопротивления крепкого вороненого наруча. Хлынуло густое, темное. Но не черное – как у упырей. И не алое, как у людей. Иное. Червленое, скорее.
Срубленная рука, так и не разжав пальцев, так и не выпустив рукояти боевого серпа, отлетела в сторону.
От вопля покалеченного Шоломонара у Всеволода заложило уши.
Бернгард повторно взмахнул мечом – добить. Но в этот раз противник оказался проворнее. Противник ударил первым. Здоровой рукой. Огромным щитом, будто тараном, сшиб тевтонского магистра с ног, отбросив на несколько шагов назад. В самую гущу битвы. В свалку перед навесом, где в едином клубке мелькали белые плащи серебряных умрунов и белесые тела упырей, рвущихся на помощь своему Властителю. Нескоро теперь Бернгард выберется оттуда. Не так скоро, как нужно. Не через секунду и даже не через две.
А калечный Властитель – ревя от боли, брызжа кровью, на ходу стряхивая массивный, сковывающий движения щит, – уже кинулся к мечу в отсеченной длани.
Чтоб подхватить его другой рукой. Целой.
Э-э-э, нет! Этого допускать никак нельзя!
Всеволод, забыв о ране, шагнул наперерез. Нанес еще два удара. В грудь. В голову. Клинки оттолкнули упыриного Князя в сторону, но и сами с жалобным звоном вновь отскочили от прочной брони, как градины – от скалы. Шоломонар даже не повернул к Всеволоду яйцевидного шлема. Узкая, смотровая щель его была сейчас обращена к черному полумесяцу, валявшемуся в черной грязи.
Да что же это такое деется-то?! Заговоренная она, что ли, эта тварь?! Почему одному только Бернгарду под силу разрубить доспех Властителя?!
Отбросив мечи, проревев что-то бранное, Всеволод в отчаянии прыгнул на черную спину. Повис на враге, как цепкая лесная кошка. Обхватил руками толстую, жесткую, будто панцирь гигантского жука, шею, оплел ногами чужие ноги, подсек в движении, собственным немалым весом и весом собственных доспехов опрокидывая противника наземь. Простенький прием, которому обучал в свое время старец Олекса, валил любого здоровяка из простых смертных. Не устоял и Шоломонар изрядно, видимо, уже ослабевший от потери крови. Споткнулся. Упал. Грохнулся.
Но – не сдался.
Вцепившись друг в друга мертвой хваткой, рыча и отплевываясь они катались под широким навесом меж коновязью и крепостной стеной, как пара злобных псов. Хлещущая из ран кровь – кровь Властителя темного мира и кровь Всеволода – мешалась и пачкала обоих. И вода, просачивавшаяся сквозь щели навеса, не успевала ее смывать.
Обрубок правой руки Черного Князя беспомощно тыкался в опущенное забрало-личину Всеволодова шелома. И под забрало – словно помогая левой. Наверное, будь у Шоломонара целы обе длани, он бы непременно свернул хрупкую человеческую шею в первые же мгновения рукопашной схватки, а так… Впрочем, и так Всеволод в полной мере испытал на себе мощь вражеской хватки. Упыриный Князь быстро подмял его под себя. Сильные черные пальцы здоровой руки изорвали в клочья бармицу на шее.
До горла, слава Богу, Черный Князь не добрался. Не успел.
Всеволод машинально – не думая, вырвал из-за голенища правого сапога нож с чуть изогнутым посеребренным лезвием. Ткнул с маху. Слишком поздно – уже нанося удар – сообразив, что броню, устоявшую перед двумя тяжелыми мечами, простым засапожником не пробить и подавно.
Однако случилось невероятное.
Под рукой вдруг хрустнуло. Черная броня, перемазанная их смешавшейся кровью, поддалась. Лезвие, пройда сквозь жесткую корку, провялилось, ушло в мякоть, в плоть.
Всхрип, шипение – словно воздух вышел из надутого, а после – проткнутого бурдюка. Хватка нечисти ослабла.
Не утруждая себя размышлениями о том, какое чудо помогло ему практически вслепую отыскать уязвимое место в несокрушимой броне, Всеволод ударил снова. И – вновь пробил черную скорлупу.
Добавил в третий раз – проломил опять.
Это было уже не простое везение. Это было что-то иное. Объяснения чему нет. Пока – нет. Впрочем, сейчас все равно не до поисков ответов на неразрешимые загадки.
Четвертый раз пырнуть супостата не удалось: Всеволод, вырывая чудо-нож, неосторожно обломил застрявшее лезвие. Серебрёная сталь засапожника осталась в ране.
А Шоломонар никак не желал умирать. Хрипел, стонал, но – все еще пытался душить, навалившись сверху. Двумя руками Всеволод едва сдерживал его одну – стремительно слабеющую, но все еще крепкую, опасную…
Что-то вдруг мелькнуло перед глазами.
Раз…
Черный Князь дернулся всем телом. Пестрое оперение длинной татарской стрелы затрепетало над лицом вмятого в грязь Всеволода.
Другой…
Еще одна стрела вошла грудь Шоломонара.
Третий…
Невероятно! Стрела пробила даже перемазанный кровью округлый шлем!
Упыриный Властитель наконец повалился набок. Подоспевший Бернгард отсек голову уже издыхающему Князю.
Всеволод отполз в сторону – откашливаясь, отплевываясь, извергая из себя дождевую воду и жидкую грязь.
Помятое горло саднило, сильно ныло рассеченное плечо. Слабость и холод медленно, но неумолимо разливались по всему телу.
Всеволод глянул туда, откуда прилетели три спасительные стрелы, обладавшие невероятной пробивной силой. Молния высветила Сагаадая с луком, так и не покинувшего своей позиции на разбитой крыше. И слава Богу, что не покинувшего! Потом Всеволод перевел взгляд на срубленную голову в черном яйцевидном шлеме.
Зрелище, однако! Забрало чуть приоткрылось снизу, отчего казалось, будто шлем поверженного Князя скалит пасть. А ведь действительно… А ведь в самом деле. Именно так и есть. Скалит. Пасть.
Всеволод вдруг понял, почему забральная пластина столь сильно выдается вперед. А иначе под глухим шлемом попросту не поместить…
ЭТОГО. ВСЕГО.
Да уж! Там, в щели, за черным забралом, где у обычного человека был бы обычный рот, у этой нелюди можно разглядеть… что-то… Что-то острое, длинное, белое. Больше всего походившее на выступающие далеко наружу крепкие… Зубы? Клыки? Много зубов. Много клыков. Целый пучок, целый разросшийся куст, частокол целый.
Глава 27
Несколько умрунов обступили магистра и Всеволода – раненого, помятого, безоружного.
Взяли обоих в плотное кольцо, прикрывая от упырей.
– Лежи смирно, русич! – велел Бернгард, поднимая забрало своего шлема и скидывая перчатки. – Не дергайся. Рану посмотрю.
Бернгард задрал рассеченный кольчужный рукав Всеволода. Разорвал одежду на плече. Недовольно поморщившись (еще бы, столько драгоценной влаги вытекает зря!), прижал плечо краем влажного плаща. По плотной промокшей ткани быстро расплывалось красное пятно. Бернгард невнятно выругался.
«Плохо дело, – отстраненно, как не о себе, подумал Всеволод. – Хлещет, как из свиньи. Видать, задело большую жилу».
– Госпитальера[1] сюда! – проревел магистр куда-то в дождливую тьму. – Живо!
Маленький пожилой орденский брат возник под навесом коновязи как по волшебству. В руках – обнаженный меч. На плече – небольшая сума. На широком поясе – с полдюжины кожаных мешочков и маленьких толстостенных склянок, тоже обмотанных толстой кожей.
– Кровь! – процедил Бернгард. – Останови ему кровь! Сейчас же!
Тевтонский лекарь время на расспросы не тратил и, едва глянув на плечо Всеволода, приступил к делу. Отложил меч. Решительно отстранил магистра.
Попросил – как приказал:
– Прикройте рану, мастер.
Бернгард послушно выполнил распоряжение. Собственной спиной и раскинутым в стороны плащом заслонил Всеволода от стекающих сверху – из щелей навеса – ручейков.
Проворно замелькали длинные ловкие пальцы госпитальера. Первым делом лекарь вынул из сумы чистую тряпицу и тщательно обтер рану. Затем отбросил тряпицу в сторону – всю слипшуюся, красную. Всеволод успел заметить среди темно-бурых пятен черные вкрапления. Похоже на крошево от боевого серпа. Вот только с чего бы ему так крошиться?
А орденский знахарь уже откупорил одну из своих склянок. Скупо бросил:
– Потерпи…
Что-то нестерпимо жгучее полилось на разрубленное плечо. Больно! Всеволод прикусил губу, чувствуя, как рану заполняет жидкий огонь.
Опорожненный сосуд полетел в лужу.