2000 пуд., а на приход записывались по сметному назначению, что по другому заявлению Ярославцева дало избытки в течение 1884–1886 годов до 140 000 пудов и флюсов.
В свою очередь и Маляревский возбудил обвинения против Ярославцева в проступках по службе, и эти взаимные обвинения вынудили начальство произвесть административное исследование, сущность которого сводится к следующему.
Горный Инженер Маляревский обвиняется:
а) в записях на приход излишних против документов руд и флюсов; в недонесении об этих излишках начальству по покушению воспользоваться этими излишками в личную свою выгоду;
б) в недосмотре за подчиненным ему Уставщиком Ярославцевым.
Небо над Саввушкиным озером являло чудеса разноцветья: одна полоса, сиреневая, переходила в розовую, которая тут же с другого края начинала синеть и становиться темно-синей, а по бокам сиренево-синего, с обеих сторон, желтели острые стрелы еще не зашедшего за горизонт солнца.
Кронид, в охотничьих сапогах, старых брюках, в них заправленных, и старом сюртуке, бродил по берегу туда-сюда, за ним следовала, иногда поднимая на него голову и навостряя уши на любой посторонний непонятный звук, его собака Ницца, чуяла, что муторно у хозяина на душе. Муторно – но не смертельно, сказал себе Кронид, внезапно остановившись. Излишки успеем приписать – выкрутимся! А вот Ярославцеву от пороха этого не открутиться. Прохор Хромцев уже всех свидетелей подпоил и подкупил. Он пошевелил затекшими пальцами: левый сапог криворукий сапожник сделал недомерком. Жалкие людишки! Такими управлять надо – и обирать их как липку, совершенно безжалостно: им богатство ни к чему. Только пьянствовать будут – от излишков денег – да морды друг другу бить. Быдло быдлом и останется. Вот вчера пришло письмо от матери: жалуется, что прислуга совсем от рук отбилась, наглеет; так ли было, пишет, когда крепостное право еще не отменили. А Глухов постарел, ноги болят, все реже выходит в сад, а они так любят с ним посидеть в беседке да поглядеть на озерцо, небо уж больно красивое над ним, меняет цвета, чудо как хорошо, но авось за зиму как-то наберется сил – и весной снова станут они сидеть рядышком в беседке. Но главная новость, Кронидушка, сильно печальная: скончалась твоя старая няня Анна Карповна, вот была хоть и крестьянка по рождению, а по душе благородная, да ладно, хоть не болела, от глубокой старости преставилась, священник у нас в соседней деревне новый, отец Никандр, чудесной души человек, он успел Анну Карповну причастить, она и полежала-то всего два денечка, устала, сказала, от жизни, немудрено и устать, было ей, Кронидушка, уж за девяносто, так-то, а потом отец Никандр у нас погостил, они больно с твоим отчимом душами как-то близки оказались и читать любят одни книги… Нет-нет да услышу я шаркающие шажки: все мерещится, Анна Карповна мимо двери моей спальни проходит. А уж как тебя она любила, Кронидушка, с рук не спускала, ведь матушка-то моя рано ушла на тот свет, внука не дождавшись, вот нянюшка тебе бабку родную и заменила… Береги себя, сын мой любимый, да хранит тебя Господь.
– Ну что, Ницца? – Кронид присел на корточки, провел ладонью по пятнистой шерсти. – Завтра пойдем в горы, побродим, ничто так не оздоровляет дух, как пешая прогулка, да еще здесь, где такой воздух, точно нектар богов, амброзия…
Он взял в ладонь несколько мелких камешков, поднялся, усмехнулся и стал кидать камешки один за другим в озеро, подсчитывая по своей идущей с детства привычке, сколько раз удалось тому подпрыгнуть на сизой воде.
И загадал: если подпрыгнет семь раз – значит, обойдется. Но как все долго тянется – в марте началось ведь, а уже вторая половина августа.
И Лампия… Так. Дал же себе слово о ней не думать. Надо Прохору еще деньжат подкинуть – чтобы не уломали его признать оговор.
Мерзкий тип, надо признать.
В Главное Управление Алтайского горнаго округа
Бывшаго уставщика Сугатовского рудника Ярославцева
Прошение
Предъявленные обвинения с донесений Управляющего медными рудниками и приложенные Акты не выявляют положительных причин моего устранения от службы и не предоставляют достаточного основания для увольнения меня от службы в Алтайском горном округе – проступки большей важности, по Управлению медными рудниками, допускаются на виду у всех, не вызывая преследований и устранения, и даже, более того, допускаются прямо в ущерб казенному делу, ввиду личной выгоды, как, например, отлив воды из Белоусовскаго рудника в 1886 году, устраненный для личной пользы Управляющего рудниками, под чужим именем державшего для отлива лошадей на казенном фураже и припасах.
Причина устранения меня от должности уставщика Сугатовского рудника объясняется личным неудовольствием Управляющего рудниками за сделанное мною заявление, для соблюдения интересов казны, об остатках колчеданистых флюсов в Сугатовском руднике в докладных записках на имя Начальника Алтайского горнаго Округа от 23 Апреля с.г. и в Главное Управление от 21 Июня
(второй лист потерян)
и заприходование которых назначалось другим способом.
Почему покорнейше прошу Главное Управление Алтайского горнаго Округа на основании изложенных в донесениях Управляющего рудниками обвинений, без законного разследования справедливости их увольнение меня от службы по выданному свидетельству остановить; через особаго следователя произвести законное разследование по предъявленным обвинениям в проступках по службе и по моей деятельности за все время, хотя и вольнонаемным, и проверить сделанное мною заявление, и если в моей службе вредных для горнаго дела поступков не окажется, то покорнейше прошу продолжения службы в районе Алтайского горнаго округа.
В случае отказа во внимание к моей четырнадцатилетней беспрерывной службе прошу выдать копию с формулярного списка и установленный аттестат, так как примеры выдачи таковых и вольнонаемным уставщикам имеются налицо; с выданным же свидетельством приискивать службы в другом ведомстве нельзя, и для подтверждения прав я буду вынужден обратиться с просьбой в КАБИНЕТ ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА.
Августа 22 дня 1887 года.
Горный Кандидат Илья Ярославцев.
В формулярном списке о службе «Горнаго Кандидата Ярославцева, 35 лет, на 1887 год» значатся дети: Сергей, родился 25 сентября 1877 года, Наталья, родилась 22 августа 1879 года, и Ольга двух лет. Жене его в то время, по записи, 33 года.
Ольга, судя по подсчетам, родилась году в 1884-м или в 1885-м, Мария, судя по ее метрикам, 7 февраля 1886 года.
Формулярный список на 1887 год не мог составляться раньше чем в ноябре 1886-го. Но никакой Марии в нем нет.
То есть сначала нигде нет Марии, но потом она появляется. Однако исчезает Ольга, которая до этого фигурировала во всех документах.
От приближения к нему Лампии с Кронидом начинало теперь, после ее визита, делаться что-то невероятное: он точно исчезал, каждой своей клеткой звуча, рассыпался, как песок, который тут же растворялся в воздухе, хотя взгляд все-таки успевал заметить летящие ввысь и под ноги крохотные частички, а потом начиналось медленное возвращение, новая материализация: сначала проступал прозрачный силуэт на синеве воздуха, оказываясь почему-то очертанием, похожим не на узкий силуэт самого Кронида, а на широковатую спину его отчима Глухова, потом появлялось лицо и некоторое время колыхалось на ткани пространства, то укрупняясь, так сильно, что становилось вдруг горной глыбой, похожей на человека, то уменьшаясь до обычного лица – и Кронид пытался в этот момент задержать его, ловя собственные черты, разлетающиеся снова, как бабочки, в разные стороны, вроде даже с каким-то мелодичным смехом. А когда бабочки исчезали – лицо, дрожа и едва сохраняя свое вновь обретенное очертание, становилось лицом Ильи Ярославцева, который, к ужасу Кронида, теперь смотрел на него изнутри его собственной души и любил больше жизни Лампию, свою половинку, предназначенную ему Богом.
А ведь Лампия была с Кронидом только раз.
Не в тот сырой вечер, когда, охваченная гневом, требовала от него вернуть Илью на Сугатовский, а через два дня, ночью. Илья уехал в Семипалатинск.
Было сухо. В горах стояла легкая тишина. И казалось, звенели в ясном августовском небе, иногда срываясь и падая в Саввушкино озеро, дрожащие звезды.
Он сразу знал: жалость к мужу, горькое отчаяние толкнуло ее на этот шаг. И воспользоваться ее слабостью было грешно. Она умоляла Кронида вернуть мужу должность и обещала помочь ему уговорить Илью признать донесение об излишках ошибкой нарядчика. Яков ведь торговал кой-чем, не спросясь брата – чего его жалеть!
Лицо Лампии, ненавидящее, но нежное, вдруг напомнило ему лицо его собственной матери, Марьи Гавриловны, особенно вполуоборот, – сквозь Кронида прошел насквозь обжигающий ток узнавания: родинка Лампии была та самая, что и у матери под подбородком, на высокой шее, чуть ниже и левее уха, – эта отметинка, считал Глухов, составляла какую-то особую ее прелесть.
Тяжко дышащая Агриппина подслушивала за стенкой Кронидова кабинета. Ее праправнучка, такая же черноглазая и грубая лицом и телом, почти через сто лет после Агриппининой смерти, – а дожила она до революции 1917 года, и сын ее стал председателем одного из алтайских колхозов, – начнет портить мои отношения с мужчиной, который мне понравится, ничего не зная о пульсирующей в собственных генах жажде отмщения. Но ей не удастся стать черной кошкой. И когда через несколько лет он будет сидеть со мной в дачной беседке, то вдруг улыбнется и скажет, что, наверное, уже не боится смерти, потому что знает: душа его, ставшая от любви светом, никуда не исчезнет…
Агриппина, услышав то, что третьему слышать не должно, зарыдала по-мужицки глухо, со всхлипами, вжимая в цветастую подушку тяжелые щеки, вдавливая нутряные всхлипы в пуховую мякоть, чтобы не услыхали подземного гула прорвавшейся ее страсти раскачивающиеся на качелях между жизнью и смертью Кронид и Лампия…