Апон, так звали мальчика, был лет четырнадцати, не отличался послушанием. Роль вожатого была ему не по характеру. Отца он лишился давно. Мать не могла с ним сладить. Она и попросила абыса взять его себе в вожатые в надежде, что абыс повлияет на него в хорошую сторону. Апон был очень даровитый и смышленый мальчик. И абыс со своей стороны надеялся, что ему удастся направить способности Апона на добро. Поэтому он охотно переносил те огорчения, которые ему нередко причинял в пути Апон своим непослушанием. Он часто беседовал с ним, и, по-видимому, беседы производили на Апона впечатление: он становился послушнее и серьезнее. Нередко он задавал абысу вопросы, которые обнаруживали в нем душевную работу. Но нет-нет да и прорвется опять в нем что-нибудь неладное. Вот и на этот раз он вдруг что-то придумал, глаза его сверкнули, и он сказал абысу:
– Абыс! На берегу стоит много народу и здороваются с тобою. Может быть, ты будешь с ними говорить? Они, кажется, поджидали тебя.
– В таком случае, Апон, – сказал абыс, – заведи меня на удобный камень, где повиднее, я сяду и побеседую с народом…
Но в это время абыс по дрожанию рук Апона понял, что тот смеется. Апон действительно не мог сдержать себя от смеха. Он обманул абыса: на берегу Ахсаса, который весело журчал, бродили лишь одни овцы. С противоположной стороны беспечно булькал небольшой приток Ахсаса-Кюк. Немного поодаль в долине Кюка виднелся ал. Направо высились причудливые семь вершин горы Читы-Кыс[25], налево горделиво выступали остроги Хазын-Хыра. Сзади отвесною скалой спускался Ар. Солнце склонялось к западу, и все очертания становились отчетливее. Картина природы была так прекрасна, что, если бы абыс мог созерцать ее, он пал бы на колени и в пении гимна восхвалил бы Творца. Но вокруг его было темно. И в эту минуту стало темно у него и на душе. Он вдруг почувствовал ужасное томление духа, он впал в то тяжелое душевное состояние, с которым он всегда боролся и которое обычно побеждал. Но на этот раз оно пересилило его. Он чувствовал физическую и душевную усталость… И встал перед ним весь его жизненный путь, исполненный испытаний, скорбей и одиночества. И вспомнились ему далекие и близкие картины: тех утрат и разбитых надежд, которые так часто в жизни терзали его сердце. О, как много раз его лучшие стремления встречали непонимание, а иногда и поругания!.. Нигде не давали ему закончить дела. Его гоняли из одного места в другое… Он так верил в силу добра и правды. Он всегда надеялся, что эта сила победит царящую вокруг непроглядную тьму человеческой тупости, зависти и эгоизма… Но как много раз эта вера подвергалась тяжким испытаниям!.. Он давно уже отрекся от личной жизни. Он забыл уже, что значит личное благополучие. Личные радости, личные скорби… – это все где-то далеко-далеко осталось позади. Никаких желаний нет в его сердце. Одним лишь желанием жива его душа: зажечь в сердце ближнего огонь живой любви к правде и добру. И как радостно было для него замечать в людях хоть малые искры этого священного огня. Как хотелось ему эти искры раздуть, обратить в пламень. Он верил, что тьма не будет вечна, что свет в конце концов восторжествует. И эта вера, как светлый маяк, всегда горела в его сердце и указывала ему путь в житейском море. И никакие испытания и утраты не в силах были затушить этот маяк… Правда, когда испытания становились слишком часты и тяжелы, свет маяка бледнел покрывался туманом… Но это скоро проходило. Сегодня же абысу показалось, что маяк угас. Так мрачно вдруг сделалось в его душе, так невыразимо тяжело стало на сердце. Он почувствовал себя таким жалким, разбитым. Шутка Апона показалась ему символом всей его жизни. Не так же ли и старая злая жизнь шутит над ним, как хотел пошутить этот юный мальчик?.. Где плоды его горячих усилий, его беззаветных стремлений? При чем остается его вера в силу правды, в торжество добра?.. Разве жизнь становится лучше?.. Разве люди становятся ближе к Царствию Божию? Вот жизнь его прошла. Он одинокий, слепой, старый. И разве лишь голые скалы да воздух готовы слушать его. Ему было не жаль себя; он не жалел того, что жизнь его прошла без личного счастья, все равно жизнь для себя его не могла бы удовлетворить. Но ему было бесконечно жаль своей веры в силу добра и Царства Божия. «Нет, должно быть в жизни только одно царство – царство животного личного благополучия. Как это тяжело, тяжело…» И, склонившись на скалистую глыбу, к которой подвел его Апон, абыс глухо зарыдал… Все тело его содрогалось… Подошедшие близко овцы повернули свои головы и кроткими, удивленными глазами смотрели на плачущего старого абыса. Апону сделалось стыдно и страшно. Он упал к ногам абыса и закричал:
– Абыс! прости меня! Я больше никогда так не буду! Абыс, хороший, милый абыс!.. прости меня… не плачь… я буду тебя всегда слушаться… Абыс…
Но Абыс продолжал плакать и биться о камень. Он не слышал Апона. А тот продолжал тормошить его и уговаривать. Наконец он сам заплакал, стал целовать его ноги и бессвязно говорил:
– Абыс… прости… побей меня… прости… Абыс… я худой… не плачь… Абыс…
Обнявши камень, плакал седой и слепой старик, и, обнявши его ноги, плакало это наивное дитя природы. Овцы продолжали стоять и глядеть. Вдруг одна из них вздрогнула и побежала. За ней побежало и все стадо… А солнце бросало свои вечерние мягкие лучи и отражало их и в бойких волнах Ахсаса, и в синеватых всплесках Кюка, и в светлых, чистых слезах милого Апона.
Абыс! – продолжал говорить тот сквозь слезы. – Перестань… неужели ты не простишь меня, добрый абыс!.. а, абыс!..
Наконец абыс услышал Апона и понял, что его слезы произвели на него удручающее впечатление. Ему стало жаль Апона.
– Ах, Апон! – сказал он. – Ты думаешь, я плачу оттого, что ты хотел меня обмануть… Нет, друг мой, я плакал оттого, что мне показался обман в моей жизни. Мне показалось, что жизнь меня обманула…
Мальчик очень обрадовался, что старик перестал плакать и нисколько на него не сердится. Ах, какой он добрый! Он, Апон, теперь вправду никогда, никогда не будет его огорчать. Он всегда будет его слушаться, будет водить без устали из ала в ал, а когда вырастет, то будет помогать ему учить людей добру. Апон крепко-крепко прижался к груди старого абыса, одной рукой обнял его за шею, а другой гладил его морщинистые руки.
– Абыс, милый, хороший, славный, – говорил Апон, – ты не сердишься на меня за то, что я хотел обмануть тебя… Абыс, ты накажи меня… Мне стыдно… я теперь никогда не буду лениться. Абыс, когда я вырасту, мы вместе будем учить народ… Ведь ты меня научишь учить людей? Ведь правда?..
– Сын мой, когда ты вырастешь, меня уже, наверно, не будет здесь, – сказал абыс, – тебе же я желаю, чтобы ты научился не учить людей, а любить их…
– Абыс, неужели ты умрешь?.. Нет, пусть добрый Кудай не берет тебя отсюда. Ведь мне будет очень скучно без тебя, Абыс! Я ведь тебя сильно-сильно люблю… И многие тебя любят, Абыс… Когда мы с тобой жили у Алдолая и ты уходил в юрту к соседям, то оставшиеся в юрте все говорили, что твоя душа, как яркий костер, всех согревает, и что когда ты уходишь, так становится холодно и скучно… Нет, Абыс, не умирай! Попроси хорошенько Кудая, чтобы он дал тебе жизнь долгую-долгую… – И, говоря эти слова, Апон стал снова плакать и еще теснее прижался к абысу. Абыс, тронутый этой любовь и уже успевший оправиться от чувства угнетения, поцеловал мальчика в темя и, гладя его по голове, сказал:
– О, друг мой! Христос мне посылает через тебя Свое утешение… Костер, о котором ты сейчас говорил, сегодня чуть не погас. А относительно смерти, милый мой, Бог лучше знает, когда ее посылать. Он добрее всех нас и худо нам никогда не сделает. Нам иногда покажется, что Бог нас не жалеет… Быть может, после моей смерти ты лучше поймешь то, чему я тебя здесь учил. Это всегда так бывает…
– Нет, абыс, я лучше умру вместе с тобою… Без тебя мне будет скучно жить.
– Ну, друг, на все воля Божия… Ты ведь хотел слушаться меня. Вот и послушай прежде всего в том, что нужно покориться воле Божией…
Мальчик замолчал, но грусть оставалась в его глазах. Абыс тоже молчал. Его губы лишь что-то тихо-тихо шептали. Должно быть, он молился. Так прошло несколько минут. Апон первый нарушил молчание:
– Абыс, а почему ты давеча сказал, что тебя жизнь обманула? Как это жизнь может обманывать?..
– Ах, милый! Быть обманутым жизнею – это такая тяжесть, что я не желал бы этого никому. Вот мне только на одну минуту показалось, что жизнь меня обманула, и ты видел, как мне было тяжело…
Апон при этих словах вздрогнул, абыс продолжал:
– Ты спрашиваешь, как жизнь может обмануть человека. А вот как. Вот ты сидишь сейчас возле меня и ты думаешь: рядом со мной мой старый добрый абыс, которого я так люблю. И тебе тепло и хорошо. Так?..
– Так, – ответил мальчик, еще крепче прижавшись к абысу.
– Но представь себе, что вместо этого доброго дедушки вдруг окажется злой-презлой когтастый медведь… Что бы ты почувствовал, что бы испытал?..
– Ух, как страшно! – сказал мальчик и заглянул в доброе лицо абыса, как бы опасаясь этого страшнаго превращения.
– Ну вот, и в жизни также бывает иногда страшно; еще гораздо страшнее… Дай Бог, чтобы ты этого никогда не испытывал. А если испытаешь, тогда поймешь меня…
Повстанец
Приметы
Я ехал к вам: живые cны
За мной вились толпой игривой,
И месяц с правой стороны
Сопровождал мой бег ретивый.
Я ехал прочь: иные сны…
Душе влюбленной грустно было,
И месяц с левой стороны
Сопровождал меня уныло.
Мечтанью вечному в тиши
Так предаемся мы, поэты;
Так суеверные приметы
Согласны с чувствами души.
Znaki
Jechałem do was: żywe sny