прославленные балерины – Синтия Грегори, Нора Кай, Мария Толчиф, Наталья Макарова, Карла Фраччи…
Кроме того, Брун был признан одним из лучших драматических талантов. Он стал кавалером ордена Даннеброга – одной из высших наград Дании, а уже через несколько лет был удостоен премии Нижинского.
Сам Нуреев писал об Эрике Бруне: «Для меня Брун – тот артист, который наиболее совершенно развил возможности мужского танца. Его стиль благородный и элегантный. Хотя он танцует всегда в образе, он одновременно достигает такого совершенства, что он играет своим телом, как будто это музыкальный инструмент. Это чистый танец. В то же время сам он никогда не бывает удовлетворен, он всегда ищет новых открытий, добивается новых средств выразительности»[50].
«Когда я приехал на Запад, то первым делом отправился в Копенгаген посмотреть, как танцует Эрик Брун. Вот это школа! Я был счастлив, что он позволил мне быть возле него, видеть, как он работает, его технику»[51], – вспоминал Нуреев в одном из интервью десятилетиями позднее.
Уйдя со сцены, Брун стал директором сначала Шведской оперы, а затем до самой своей смерти – Национального балета Канады. Посмертно Бруна наградили за «образцовый вклад в культуру и историю Канады».
Но в 1961 году Брун переживал творческий кризис. В тот год он официально ушел из Датского балета, хотя ему исполнилось всего лишь 33 года. Продолжал он выступать только в качестве приглашенного артиста. Брун в совершенстве изучил искусство танца, он стал лучшим, им восхищались, на него равнялись, но ему самому стало не о чем танцевать, не к чему стремиться. Исчезла внутренняя пружина, цель. Все чаще, после громких оваций, он уходил со сцены разочарованным, опустошенным. Встреча с Нуреевым дала ему новый стимул.
Они были совершенно разными и по темпераменту, и по школе. Утонченный и аристократичный, очень сдержанный и дисциплинированный Эрик и бравурный, яростный, исполненный животного магнетизма Рудольф. Брун – голубоглазый блондин, с правильными чертами лица, напоминавший скандинавского бога, и Нуреев – скуластый, вихрастый татарин, с раскосыми глазами.
Танец Эрика был изумительным по точности и техничности, а стиль Рудольфа датчане посчитали «грязным», грубоватым, изобилующим мелкими погрешностями. Он не умел держаться в рамках, рассчитывать силы, и мог, подобно пленнику виллис из «Жизели», на самом деле дотанцеваться до смерти, что с точки зрения аккуратных датчан было непростительным грехом. Но было в выскочке-татарине нечто, что заставило Бруна взять его в свой класс и начать с ним заниматься. Возможно, главную роль сыграли именно пылкость и безрассудство Нуреева.
«Мне пришлось ломать руки, ноги и спину, а потом сызнова все собирать», – вспоминал Нуреев об их первых совместных занятиях. «Глядя на него я сумел освободиться и попытаться открыть тайну его свободы», – признавался Брун.
Они поставили парный танец: они выполняли одинаковые движения, стоя спинами друг к другу. И это выглядело очень выразительно именно из-за из разницы во внешности и в артистической индивидуальности.
Многие заметили, насколько сильное взаимное притяжение возникло между двумя танцовщиками. Эта связь переросла в настоящую любовь – на всю жизнь. Хотя их отношения никогда не были простыми, они ссорились, даже расставались, но тем не менее были вместе целых двадцать пять лет, до самой смерти Эрика.
Марго Фонтейн
Через некоторое время Нуреев получил приглашение выступать в Американском театре балета, но из-за собственной невоспитанности продержался там ровно неделю и ушел, оскорбив директора труппы. Это могло бы и стать концом его карьеры, но судьба решила иначе: он привлек внимание великолепной Марго Фонтейн – кумира европейских балетоманов.
Великая английская балерина Марго Фонтейн была старше Нуреева на целых двадцать лет. В числе ее педагогов были русские примы Ольга Преображенская и знаменитая Матильда Кшесинская – фаворитка последнего российского императора. Они дали Марго очень хорошую школу. На сцене Фонтейн дебютировала в 1934 году и сразу понравилась публике и критикам удивительной пластичностью танца. В 1954 году Фонтейн была удостоена звания кавалерственной дамы Большого Креста, что соответствует посвящению в рыцари у мужчин. С 1981 по 1990 год она была почетным ректором Даремского университета.
В 1955 году Марго вышла замуж за панамского посла в Лондоне Тито де Ариаса. Страстный латиноамериканец влюбился в нее без памяти и довольно долго добивался взаимности. В конце концов Марго согласилась, обронив накануне свадьбы, что ее семейная жизнь будет какой угодно, но только не скучной. Так оно и случилось. В связи с нестабильной политической ситуацией в Панаме этот брак всю жизнь доставлял Марго массу хлопот, однажды она даже на сутки попала в тюрьму, обвиненная в причастности к планировавшемуся государственному перевороту. А спустя десять лет после свадьбы ее супруг стал жертвой покушения и остался парализованным до конца жизни. Расходы на его лечение «съели» большую часть состояния Фонтейн.
В начале шестидесятых Фонтейн уже перевалило за сорок. Она была мировой знаменитостью и уже подумывала уйти со сцены. Но все медлила, медлила, откладывала…
И вот теперь, услышав о Нурееве, прима выразила желание осторожно познакомиться с «этим русским парнем». Она сразу поняла, что Нуреев станет сенсацией следующих нескольких лет, и перед ней встал выбор: презрев свой далеко уже не юный возраст, рискнуть и вскочить в уходящий поезд, либо, как и планировалось, чинно и благородно уйти на покой.
Марго понимала, что, пригласив к себе в партнеры молодого и бесшабашного танцовщика, она здорово рискует: его молодость и темперамент могут оттенить ее уже немолодой для балерины возраст. «Буду как старая овца рядом с ягненком», – невесело шутила она. Поэтому на своем бенефисе Фонтейн захотела вначале посмотреть на его танец и манеру обращения с партнершей.
Рудольф в то время находился в Копенгагене, у Веры Волковой. Он вспоминал: «В тот вечер, когда я был в доме у Веры Волковой, в соседней комнате вдруг зазвонил телефон. Вера подошла к телефону и сказала, что звонят из Лондона, вызывают меня. Я никого не знал в Англии. Кто же это мог быть?
В трубке раздался тихий, спокойный голос – ничего впечатляющего. «Говорит Марго Фонтейн. Не станцуете ли вы на моем гала-концерте в Лондоне? Концерт состоится в октябре в Друри-Лейн»[52].
Тогда Нуреев еще ни разу не видел Фонтейн танцующей, но имя ее знал хорошо, и поэтому сразу же согласился. Тем более что приглашали его танцевать не где-нибудь, а в Друри-Лейн, который считается старейшим театром Лондона. Он был основан еще в середине XVII века!
Рудольф сам выбрал музыку для своего соло. Это была «Трагическая поэма» Александра Скрябина, произведение сложное и очень русское. Она является средней частью трилогии, причем первая часть называется «Сатанинской поэмой», а третья – «Божественной». Несмотря на название («трагическая») произведение написано в си-бемоль мажоре, и как можно судить, речь в этом музыкальном произведении идет о человеческом мире, о поиске себя, об одиночестве, о борьбе, которая сопровождает всю жизнь человека-творца. Эти мотивы были созвучны и близки Нурееву. «Он метался по сцене, как лев в клетке, разрывающий свои оковы», – вспоминал критик Клив Барнс. В начале танца плечи Нуреева были прикрыты алой накидкой, но затем он сбрасывал ее, к восторгу английской публики. Зрители неистовствовали и требовали повторить вариацию на бис.
«Нуреев метнулся на авансцену и завертелся в каскаде дьявольски стремительных пируэтов. Но неизгладимое впечатление осталось даже не от виртуозности танцовщика, а от его артистического темперамента и драматизма. Никто не смог остаться равнодушным к горящему в его глазах пламени, к той невероятной энергии, которая обещала еще более волнующие впечатления», – вспоминал один из зрителей. Публике импонировало даже его неумение рассчитывать силы, то, что он делал все немного чересчур; это выглядело не как недостаток умения, а как проявление слишком бурного темперамента.
В одной из сцен зрителям показалось, что Нуреев, не рассчитав прыжка, чуть не упал в оркестровую яму. Потом об этом писали газеты. Но на самом деле такова была задумка постановщика – замечательного Фредерика Аштона. Это он попросил Нуреева надеть плащ, уйти в дальний конец студии, а потом побежать очень быстро к авансцене, остановившись на самом краю.
По всей видимости, на Марго Фонтейн выступление Нуреева произвело сильное впечатление, и через некоторое время она захотела попробовать дуэт с ним.
Начались репетиции. И тут он снова показал свой характер! «А Вы на самом деле великая балерина? Что-то не заметил… Докажите!» – подначивал он свою уже немолодую партнершу. Такой наглости Марго снести не могла, и перестав щадить себя, принялась доказывать этому нахалу, на что она способна – и в ответ встретила его восхищенный взгляд. Обдумав все за и против, Марго Фонтейн посчитала эту пробу удачной и продолжила работу. Хотя это было непросто! Ругани и ссор было еще много, не умевший владеть собой Нуреев раздражался и называл их работу «дерьмом», в ответ Марго всегда улыбалась и самым медовым тоном просила уточнить, в каком именно месте она – «дерьмо», чтобы она могла это исправить. Избранная ей тактика гасила эмоции партнера, и работа продолжалась.
Сам же Нуреев был от своей партнерши в восторге: «Практичная и веселая Марго взяла меня под свое крылышко, заставила меня “расслабиться” (она сказала мне, что я первый русский, которого она видела смеющимся). Она позволила мне жить своей жизнью, как мне нравилось. Она меня поняла совершенно»[53].
Лондон
Центром мировой моды и музыкальной культуры в 60–70-е годы XX века был Лондон, не Париж. В те годы он получил прозвище «свингующий», а слово «свинг» означает одновременно как ритмический рисунок, употребляемый в джазе, так и обмен сексуальными партнерами между парами. Недаром лозунг популярного тогда движения хиппи звучал как «занимайтесь любовью, а не войной!».