Выдающегося балетного критика Анну Киссельгофф, порой отзывавшуюся о нем критически, он ненавидел и мог публично отпустить грубое замечание насчет ее национальности: Киссельгофф была еврейкой. Из-за этого его стали считать антисемитом, хотя у него была масса друзей-евреев! А однажды, когда Нуреев узнал, что Киссельгофф находится в зале, то он набрал в ведро нечистот, желая вылить это содержимое ей на голову – глупая и детская выходка. Другому балетному критику он запустил креветочным паштетом в лицо.
Самомнение у Нуреева зашкаливало! Он мог запросто не приехать даже на аудиенцию к королю, предпочитая в это время осматривать антикварные лавки. Так произошло с Хуаном-Карлосом I. Король Испании прождал его напрасно.
Когда великолепная голливудская актриса, личность творческая и яркая, кинозвезда Барбара Стрейзанд зашла к нему в гримерку, чтобы засвидетельствовать свое восхищение, на ее замечание о том, что она проделала долгий путь, Нуреев заявил:
– А я никогда и не просил вас приезжать!
Между тем он до конца жизни испытывал затруднения на приемах: не умел правильно пользоваться многочисленными ложками и вилками, не знал правил этикета, и очень сильно этого стеснялся.
Рассказывают, что на одном приеме в Сполето, где был предусмотрен фуршет, Нуреев, возмущенный тем, что вынужден сам накладывать себе на тарелку еду, швырнул все то ли на пол, то ли об стену и со скандалом удалился. Другие писали, что то была не тарелка, а бокал, то ли с вином, то ли с виски… Еще одни «очевидцы» рассказывали, что Нуреев случайно уронил бокал, что его толкнули под руку. Но последним верили мало, ведь эпатажная выходка была вполне в его стиле.
Однажды на приеме в присутствии королевской семьи в Лондоне он танцевал соло, ему жали туфли – он спокойно сбросил их и продолжил танцевать босиком. Этого бы не мог себе позволить ни один танцовщик. Рудольф мог быть очень груб с дирижерами, партнерами, продюсерами, сам поддерживая и подчеркивая слухи, распространяемые о его ужасном характере. Он мог отвратительно ругаться матом, унижая окружающих. Однажды он дал пощечину администратору труппы (женщине), потому что ему пришлось не по вкусу какое-то ее замечание.
Любил кусаться! Да, Арнольда Шварценеггера, хореографа Твайлу Тарп, драматурга и композитора Ноэла Кауарда он кусал за руку достаточно сильно, чтобы следы зубов сохранялись до конца дня. К счастью, не до крови. Этим он выражал дружеское расположение.
Если Нуреев кого не любил, то распускал руки и дрался, не обращая внимания ни на возраст, ни на пол оппонента. Все солидарны: когда Нуреев злился, он полностью терял над собой контроль и принимался колотить коллег по искусству. И порой им приходилось после этого обращаться в больницу.
Он мог выплескивать свое раздражение даже прямо на сцене в присутствии публики. Во время нью-йоркского сезона Королевского балета в мае 1970 года, когда Нуреев выступал в паре с Мерль Парк в «Щелкунчике», оркестр взял слишком быстрый темп. Балерина подчинилась, а вот Нуреев такого не ожидал, и партнеры едва не столкнулись. Рудольф заявил, словно они находились не на сцене, а на репетиции:
– Стоп, девочка. Давай-ка начнем сначала.
Мерль воспротивилась:
– Нужно продолжать!
Но Нуреев подошел к рампе и поднял руку, прося дирижера остановиться. Оркестр не прореагировал, и тогда он в гневе ушел со сцены. Парк отважно продолжила танцевать в одиночку. Она всеми силами пыталась скрыть, что происходит нечто экстраординарное. Выпустив за кулисами пар (говорят, он разбил очередную вазу), Нуреев все же вернулся на сцену.
А вот когда он танцевал с Натальей Макаровой, все кончилось куда хуже! Что точно произошло, не знает никто. То ли Нуреев Макарову ударил, то ли подставил ей подножку, то ли просто не выполнил поддержку, но в середине адажио Одетты и Зигфрида Макарова вдруг упала, проехавшись животом по сцене.
– Я больше никогда и ни за что не буду танцевать с этим человеком! – заявила она после спектакля.
Несколько лет ей удавалось избегать общения с Нуреевым, но потом все же они встретились в постановке Ролана Пети «Собор Парижской Богоматери». Билеты были раскуплены очень быстро: балетоманы жаждали увидеть, кто кого ударит на этот раз, однако выступление прошло без происшествий.
Другой неприятной чертой Нуреева была выраженная скупость. За выступления он запрашивал баснословные гонорары, но при этом никогда не носил карманных денег: везде, и в ресторанах, и в магазинах за него платили друзья. А еще он был крайне требователен к качеству пищи и отсылал блюда назад, если они казались ему недостаточно хорошо приготовленными. Он искренне считал, что это огромная честь: обслуживать Нуреева, платить за него…
Вспоминают, что как-то он с партнершей и антрепренером подъехал к театру на такси. Женщины вышли, и балерина попросила Нуреева расплатиться – сумма была невелика. Он отказался, объявив, что это дело антрепренера:
– Она получает с нас прибыль – так пусть и платит!
Партнеры не по сцене
По собственному признанию Нуреева, любил по-настоящему он только Эрика Бруна. После расставания с ним он мог увлекаться, мог даже влюбляться, но чувства эти не были глубокими. На вопрос почему, Рудольф как-то ответил: «Потому что я слишком люблю Эрика… Даже досадно!».
Американец Уоллас Бин Поттс повстречался с Нуреевым в 1969 году. Парню шел двадцать первый год, он был студентом-физиком, но мечтал стать кинематографистом.
Поттс был высоким, спортивным, скромным и хорошо воспитанным. Рудольф пригласил его сначала в Метрополитен-оперу на свое выступление, а потом в течение семи лет Уоллас Поттс следовал за Нуреевым по всему миру. Позднее Уоллас признавался, что испытывал к Рудольфу сильное чувство.
Как будущий режиссер, Поттс был счастлив сопровождать Нуреева и снимать о нем фильмы. Во время съемок фильма-балета «Дон Кихот» Поттс выступил в качестве первого помощника режиссера, а позднее сотрудничал и с другими видными режиссерами. Общие знакомые вспоминали, что он привнес в жизнь Нуреева некоторую стабильность и оказывал на него успокаивающее влияние.
Хотя Поттс все же в итоге ушел от Нуреева, признав того невыносимым, он сохранил к Рудольфу большое уважение. Отснятые документальные кадры о его жизни Поттс передал в английский Фонд Рудольфа Нуреева. Также он собирал все другие известные фильмы и видео о Нурееве. Результатом стал исчерпывающий отчет о жизни и работе танцовщика.
Через два года после разрыва с Поттсом Рудольф повстречал еще одного молодого американца – Роберта Трейси, танцовщика из труппы Джорджа Баланчина, кудрявого красавца, причем довольно талантливого. Их отношения продолжались четырнадцать лет, и это несмотря на то что Нуреев верности не хранил. Он поселил Трейси в своей квартире в особняке «Дакота» напротив Центрального парка. Роберт жил в этой квартире вплоть до смерти Нуреева и считал себя членом его семьи. К сожалению, счастья это ему не принесло: Нуреев сделал из него род прислуги, да к тому же заразил своего партнера СПИДом. Трейси поставили страшный диагноз всего лишь год спустя после Нуреева. Их отношения не были никак оформлены, хотя с конца восьмидесятых в некоторых странах появилось понятие «домашнее партнерство», а в 1989 году в Дании был заключен первый однополый брак. Эпидемия СПИДа заставила людей понять, что, какой бы ни была ориентация, моногамность предпочтительнее сексуальной распущенности.
Призванием Роберта Трейси стала литературная и издательская деятельность: его первая книга о балеринах Джорджа Баланчина была названа лучшей книгой года, посвященной балету. За ней последовала биография Марты Грэм. Трейси работал и как редактор, готовил к изданию мемуары видных хореографов и танцовщиков.
К сожалению, на лечение от СПИДа его заработков не хватало. После смерти Нуреева трастовый фонд выделил Трейси 600 тысяч долларов с условием, чтобы он не распространялся о своих отношениях с Рудольфом. Адвокаты фонда боялись, что, узнав о выплате, объявятся и другие претенденты на компенсации. Трейси провел остаток жизни, борясь за права больных СПИДом, и лишь когда он умер, «Нью-Йорк таймс» опубликовала большую статью о нем и о Нурееве.
Последний пылкий роман Нуреева послужил поводом для его изгнания из Парижской оперы.
В труппу был приглашен молодой танцовщик – Кеннет Грёв[86], которого ранее Нуреев заметил в кордебалете Американского балетного театра у Михаила Барышникова. Грёв был очень хорош собой: высокий блондин с серо-голубыми глазами и атлетической фигурой – он походил на Эрика Бруна. Нуреев позвонил ему среди ночи и спросил, как он смотрит на то, чтобы стать этуалью Парижской оперы. Двадцатилетний Грёв был ошеломлен, и, конечно, согласился.
У признанных звезд оперы появление никому не известного юноши на главных ролях вызвало недоумение и даже негодование.
На одной из вечеринок этуаль Элизабет Платель решила, что наступил удобный случай и, подойдя к Нурееву, прямо высказала ему все, что думает о его протекции Грёву. Платель исполняла главные партии во всех постановках Нуреева и думала, что имеет на него какое-то влияние, но Нуреев, взбеленившись, выплеснул ей в лицо бокал вина и объявил, что больше не хочет ее видеть в своих балетах. Балерина расплакалась, расстроилась, но администрация театра решительно встала на ее сторону и запретила Кеннету участие в постановках. Молодой танцовщик был в ужасе, он откровенно жалел, что принял приглашение Нуреева.
Всем было ясно, что ни о каком искусстве тут речи не идет, а Нуреев просто очень увлечен этим парнем, однако Рудольфа было уже не остановить…
– Я хочу, чтобы ты был рядом 24 часа в сутки, – твердил он Грёву.
Но Грёв был гетеросексуален, и на интрижку с Нуреевым категорически не соглашался! К тому же все к тому моменту знали, что у Нуреева СПИД. Так что чувство Рудольфа в этот раз осталось безответным. Несмотря на это, он держал Грёва около себя, возил его к себе на остров и, главное, давал ему уроки танца. Закончилось все, как и обычно в жизни Нуреева, скандалом: он увидел, как Кеннет целуется с одной из молодых балерин, и рассвирепел. Закатил парню оплеуху, сбил его с ног, потом оба принялись орать друг на друга. Дело происходило как раз во время спектакля, и шум был слышен и на сцене, и в зрительном зале.