[95].
Умер Джордж Баланчин – Нуреев навещал его в больнице. Его недуг врачи классифицировали как «коровье бешенство», это разрушающая мозг болезнь, передающаяся человеку от больных животных через недожаренное мясо.
Уфимская родня
Из СССР приходили невеселые известия.
От рака умер Хамет Нуреев, Фарида Нуреева тяжело болела. Всю жизнь Рудольф больше всего не любил распространяться о своих чувствах и переживаниях. Он всегда все хранил в тайне, каждую неделю набирая уфимский номер телефона, чтобы поговорить с матерью.
В семидесятые он передавал посылки своим родным «с оказией». В посылках была одежда, деньги… Но он сам слишком изменился, позабыл советские реалии, и его подарки казались родным странными и нелепыми. Так, он прислал сестрам красивые вечерние платья от лучших модельеров – куда они смогли бы их надеть? Ведь все они жили бедно и скромно, карьеру как родственники «невозвращенца» не сделали.
Однажды одна из коллег Нуреева, говорившая по-русски, сумела встретиться с Фаридой. Она рассказывала, что Фарида очень внимательно ее слушала, интересовалась выступлениями сына, его успехом у зрителей, его достатком. Посланница описывала овации публики, а Фарида вдруг заплакала: «Почему я этого не могу видеть?!» – всхлипывала она. Увы, ей были доступны лишь кинопленки, которые их родные и советские друзья Нуреева называли между собой «сосисками». Телефонный звонок с сообщением «У меня есть для тебя сосиски!» означал, что имеется новая запись спектакля Нуреева и можно приходить смотреть.
Когда репортеры спрашивали Нуреева, не скучает ли он по родине, по родным, он неизменно отвечал: «Не приписывайте мне чужих мыслей! Я ни о чем не сожалею!» И окружающие поражались его эгоизму и жестокости. Но нескольким журналистам все же удалось разговорить его, добиться доверия. Им Нуреев признался, что настолько привык к жизни на Западе, что действительно считает свое советское прошлое чем-то далеким. Но по близким он скучает – особенно по матери. «Мне очень жаль, что я не могу давать ей денег!» – произнес он.
Потом он был в ужасе от собственной откровенности. Еще бы, это его высказывание разрушило образ Руди Нуреева – великого и ужасного. Но очень скоро убедился, что ничего страшного не последовало, и наоборот, люди стали к нему относиться чуть лучше. После этого в других интервью он иногда рассказывал, какой смелой и мужественной была его мать, с какой любовью она относилась к своим детям, и как он теперь сожалеет, что, будучи несметно богат, не в силах обеспечить ей нормальное лечение: ведь ни Фариду, ни сестер Рудольфа из СССР не выпускали.
Люди сочувствовали ему, в мире даже было организовано общественное движение в поддержку семьи Нуреевых. В 1976 году был создан комитет, состоящий из известных деятелей культуры, среди которых были Иегуди Менухин, Теннеси Уильямс, Джон Гилгуд. Его члены составляли петиции, собирали подписи – всего было собрано более десяти тысяч подписей под просьбой дать матери Рудольфа Нуреева разрешение на выезд из СССР. Сорок два сенатора Соединенных Штатов Америки обращались лично к руководителям страны, за Нуреева ходатайствовала ООН, но все оказалось бесполезным.
1 апреля 1977 года «Нью-Йорк Таймс» опубликовала открытое письмо Нуреева, в котором тот подтверждал свой политический нейтралитет и умолял Кремль выпустить за рубеж Фариду Нурееву, ее дочь Розу и внучку Гюзель. Эту просьбу поддержали многие, и в 1982 году сестра Нуреева Роза и ее дочь Гюзель приехали в Париж. А вот Фариде Нуреевой такого разрешения не давали, несмотря на ухудшающееся здоровье, которое оставляло ей мало шансов еще раз увидеть сына.
Роза всю жизнь проработала воспитательницей в детском саду, несмотря на то что у нее было высшее педагогическое образование. Ей было пятьдесят два года, то есть она была уже полностью сформировавшимся человеком, причем личность ее формировалась в принципиально иных условиях, нежели у Рудольфа. Образ жизни брата она принять не смогла.
Юная Гюзель внешне очень походила на своего дядю. Поначалу она была в восторге! Ее заворожил Париж, так непохожий на ее родную Уфу, изумили друзья ее дяди – элегантные, ярко и со вкусом одетые, модные. А вот потом Рудольфу пришла в голову идея сделать из Гюзель балерину, а выяснить, хочет ли этого сама девушка, он не потрудился. Ну а при отсутствии амбиций с ее стороны самые лучшие педагоги не смогли ничего сделать. К тому же девушка плохо адаптировалась к западному образу жизни. И она, и ее мать не знали правил, принятых на Западе, быстро уставали от столичной суеты, скучали по Родине. И несмотря на то что обе решили не возвращаться домой, вожделенной дружной семьи Рудольф не получил.
Нуреев передал сестре свой огромный дом под Монте-Карло и купил племяннице квартиру в Париже, на набережной Вольтера, в доме, где жил сам. А две другие его сестры так и остались в Уфе: им приходилось ухаживать за тяжелобольной матерью.
Лишь после прихода к власти Михаила Горбачева, с началом перестройки Нуреев смог совершить две поездки на родину.
В 1987 году ему разрешили краткий визит в СССР, чтобы проститься с матерью перед ее кончиной. Даже сложно сказать, чем именно было это разрешение – милосердием или издевательством. Ему дали ровно семьдесят два часа на то, чтобы прилететь в Москву, добраться до Уфы и вернуться назад. Надо отметить, что приговор суда к тому времени отменен не был, и многие друзья Нуреева считали, что эта поездка – ловушка, и все закончится для него арестом. Он не спорил:
– Я могу окончить свои дни в Сибири, – соглашался он с ними перед вылетом, но решения лететь в СССР не изменил.
Фарида к тому времени лежала пластом и почти никого не узнавала. Он подержал мать за руку, что-то говорил ей – она не отвечала. А Рудольфу уже пора было уезжать. Дня через два после его отъезда Фарида вдруг пришла в себя и спросила:
– Он настоящий? Рудик был настоящий?
Через три месяца ее не стало.
Тогда же в Уфе Нуреев повидал Анну Удальцову, которой уже исполнилось сто лет. «Я тоже хочу до ста лет жить!» – невесело пошутил танцовщик, понимая, что годы его сочтены. Старая учительница приняла и обняла своего «любимого мальчика» и одновременно «ублюдка и предателя Родины». «Если государство его простило, почему я должна быть более роялистом, чем король?» – надменно ответила она любопытным журналистам.
Последняя гастроль
Через два года Нурееву была предоставлена возможность станцевать несколько спектаклей в Кировском театре. Увы, радости эти гастроли не принесли ни ему самому, ни зрителям, хотя старые друзья Рудольфа по Кировскому театру были искренне рады его видеть! Наталья Дудинская и Нинель Кургапкина встретили его доброжелательно и весело.
СССР в конце восьмидесятых был малопривлекательным местом, уровень жизни в стране, мягко говоря, был ниже среднего. Артист был уже серьезно болен, кроме того, его преследовали травмы: он в очередной раз порвал связку. Из его танца исчезли легкость, эластичность, кураж.
Руководил балетной труппой Кировского театра в то время Олег Михайлович Виноградов – народный артист СССР. Нуреев хотел показать в Кировском балет-модерн «Шинель», поставленный для него Флиндтом уже с учетом его скудеющих сил. Но Виноградов был непреклонен, и выбрал очень сложный классический балет «Сильфида» на музыку норвежско-датского композитора XIX века Германа Левенскьольда.
В балете рассказывается история шотландского парня Джеймса, который готовится жениться на девушке по имени Эффи. Но вдруг ему является прекрасная Сильфида – дух воздуха. Джеймс немедленно устремляется за ней, покинув горюющую Эффи. Деревенский парень пытается поймать Сильфиду, но она не дается в руки. Когда с помощью волшебства ему все же удается ее схватить – Сильфида погибает. Эффи выходит замуж за другого, а Джеймс остается ни с чем.
Многие задаются вопросом, почему тогда Виноградов выбрал сложную с точки зрения хореографии «Сильфиду», несмотря на то, что классический балет был уже не по силам Нурееву. Ответа на этот вопрос нет.
Нуреев принял вызов. Танцевал он с огромным трудом, преодолевая сильную физическую боль. У него не спадала высокая температура (38 градусов!), на обеих ногах были порваны связки.
Наблюдавшие его на репетициях артисты Кировского даже сомневались, сумеет ли он выйти на сцену: Нурееву было уже просто тяжело передвигаться. Но он старался шутить, называл свои больные ноги копытами и без конца ругался матом, смущая юных балерин.
Его юная партнерша Жанна Аюпова, изумительно исполнившая партию духа воздуха, рассказывала, что на репетициях понимала – перед ней не просто нездоровый, а умирающий человек.
Нинель Кургапкина вспоминала: «Рудик меня спрашивал до последнего дня перед выступлением: танцевать – не танцевать? А я отвечала: “Я тебе такие советы давать не могу”. Хотя в душе его жалела. Потому что в том последнем спектакле танцевал он уже… Но все равно: публика его приняла неистово»[96].
Почему-то танцовщик не привез с собой ни один из своих знаменитых костюмов, а тот, что выделил ему театр, откровенно его уродовал. Шотландский килт открывал его колени – перетруженные, испещренные шрамами от многочисленных операций, ну а колет был попросту тесен.
Но оказавшись на сцене, Нуреев в очередной раз превозмог себя и станцевал. Он продержался до конца спектакля, выложившись полностью. Увы, даже несмотря на его мужество и самоотдачу результат вышел далеко не блестящим. Отзывы в прессе были крайне негативными, что не могло не ухудшить морального состояния Нуреева. Балетная молодежь за кулисами фыркала, отмечая его технические ошибки. Зато зрители наградили его овациями.
«Это было ужасно. Смотреть было очень трудно. Публика собралась рукоплескать и рукоплескала. Но при этом рыдала. Это был момент, когда мумия рассыпается», – вспоминал в одном из интервью народный артист СССР Никита Долгушин