297. Выступления с Фонтейн в «Ковент-Гарден» и репетиции «Блудного сына» Баланчина Рудольф сочетал с сеансами монтажа у себя дома. Отзывы критики были благоприятными. Анна Киссельгоф восторженно заявляла в «Нью-Йорк таймс», что Рудольф сделал киноадаптацию «куда увлекательнее театрального представления… Возможно, ни один из современных танцовщиков не сделал большего для оживления великой балетной классики XIX века и приближения ее к современной публике». Однако сам Рудольф не был полностью удовлетворен окончательным результатом. Цвет и звук были отрегулированы после того, как он летал в Ванкувер для участия в гастролях канадской труппы. «В следующий раз, — говорил Рудольф, — мне придется не только откладывать яйца, но и высиживать их».
С 29 января до 24 апреля Рудольф возглавлял марафон канадцев через двадцать один город в направлении «Метрополитенопера». По возможности он старался избегать перелетов и ехал по ночам в своем лимузине с шофером до очередного пункта назначения. Теперь Рудольфа постоянно сопровождал Луиджи Ниньотти, его массажист и верный помощник. Этого добродушного крепкого миланца с огромными ручищами рекомендовал Рудольфу дирижер Зубин Мета и наняла организация Юрока с предупреждением: «Вы ничего не видите, не слышите и не говорите». Гастроли проходили с обычными поздними ужинами и приемами. В Лос-Анджелесе появление Рудольфа привело в зал «Шрайн» Джулию Эндрюс, Юла Бриннера, Ричарда Чемберлена, Пола Ньюмена и Джоан Вудворд. В Хьюстоне Кейн дебютировала в роли Авроры, после чего гордый Рудольф дал в ее честь импровизированный ужин с шампанским. «У вас есть все! — заявил он в приветственном тосте. — Ничего похожего не было со времен Марго». Она писала, что радость Рудольфа была вызвана не столько ее выступлением, сколько «его триумфом» над Селией Франкой. Так как Фонтейн танцевала все реже, Рудольф был увлечен потенциалом Кейн и выдвигал ее при каждой возможности. «Никто не танцует Аврору, как она, — говорил он в интервью «Тайм» в 1974 году. — Не думаю, что даже в России есть такие балерины». В процессе гастролей отношения между танцовщиками и Рудольфом становились все более теплыми; «Чингисхан» превращался в «папу». На его тридцатипятилетие, которое они отмечали в Сент-Луисе, танцовщики подарили ему украшенный драгоценностями и отороченный мехом балетный бандаж, изготовленный по специальному заказу костюмером Хаем Медоусом.
Так как успех турне зависел от него, Рудольф становился все более раздражительным по мере приближения к Нью-Йорку. Когда 7 апреля в Чикагской опере начало спектакля задерживалось, публика стала нетерпеливо хлопать. Внезапно занавес раздвинулся, и появился Рудольф с обнаженной грудью и с грелками на ногах. «Заткнитесь, говнюки!» — рявкнул он и тут же скрылся за кулисами. Это был один из редких случаев в его карьере, когда он набрасывался с бранью на публику.
Нью-йоркская премьера «Спящей красавицы» состоялась 23 апреля при полном зале и обычной бомбардировке букетами, вызвав восторженные отзывы критики. Плохо подготовленная к «реву публики», приветствующей их после окончания спектакля, Вероника Теннант была удивлена, что их успех «в такой огромной степени приписывался Рудольфу». Больше всего комментариев было посвящено его исполнению, его постановке и его влиянию. «Что может делать в «Метрополитен-опера» симпатичная маленькая труппа вроде этой, учитывая, что в прошлый приезд в Нью-Йорк она дала лишь одно представление в Бруклине? — вопрошал Клайв Барнс в «Нью-Йорк таймс». — Объяснить это можно двумя словами: Рудольф Нуреев». Если Национальному балету еще предстоит утвердить себя в качестве первоклассной труппы, продолжал Барнс, то канадцы уже могут претендовать на звание «труппы с лучшими декорациями во всей Северной Америке… Это одна из самых лучших постановок «Спящей красавицы». Я думал так, когда впервые увидел ее с Фонтейн и Нурее-вым в «Ла Скала», и продолжаю думать теперь. Но канадцы танцуют лучше».
Некоторые критики сочли постановку Нуреева слишком суетливой; другие по-прежнему сомневались в его праве «портить классику». Тем не менее большинство соглашалось, что в добавленных для себя соло Нуреев не только воздал должное функции танцовщика, но и раскрыл его возможности. Его соло «не подвиги возвышенности, а медленные размышления, подчеркивающие контуры тела, гибкость и силу даже в состоянии покоя, — писала Нэнси Голдиер в «Нейшн». — Они позволяют зрителю сосредоточиться на вытянутом подъеме ног и четкости линий танцовщика, а также наслаждаться контрастом между мускулистым телом и тонкостью движений…»
Что бы ни писали критики, — а они всегда испытывали сомнения по поводу хореографии Рудольфа, — энтузиазм публики не знал пределов. Местные дебюты в «Сильфиде» и «Паване мавра» также заслужили наивысшие оценки, как и, более косвенно, подготовка им Кейн. «Если все Авроры [труппы] так хороши как молодая Карен Кейн, — писала Анна Киссельгоф в «Нью-Йорк таймс», — то труппа из Торонто обладает незаурядным резервом талантов на будущее…» Год спустя Варне назвал Кейн «одной из самых одаренных балерин в западном мире», а влияние Нуреева на труппу «сенсационным». Он поднял ее уровень, статус и артистизм. Связи Нуреева с труппой укрепились, благодаря спонсируемым Юроком ежегодным турне, которые продолжались до 1977 года298.
Присутствие Нуреева отодвигало в тень мужской состав труппы, но способствовало карьере двадцатилетнего Фрэнка Огастина — рослого красивого танцовщика, чьи высокие прыжки и летящие бризе в роли Голубой птицы были высоко оценены. Огастин многое извлек из репетиций с Нуреевым, и его выступления с Кейи в па-де-де Голубой птицы явились началом их партнерства — самого знаменитого в канадском балете. Сразу же после нью-йоркского дебюта Огастин и Кейн полетели в Москву участвовать во Втором Международном балетном конкурсе — своего рода балетной олимпиаде, — проводимом в тот год на сцене Большого театра. В течение пяти месяцев имя Нуреева красовалось на афишах их труппы. На сцене, где его имя было под запретом, Кейн и Огастин танцевали па-де-де Флорины и Голубой птицы из «Спящей красавицы», облаченные в пышные костюмы Георгиадиса, которые вызвали «возгласы восхищения», прежде чем они станцевали хотя бы одно па. В жюри сидели бывшие партнеры Нуреева, Дудинская и Колпакова, примадонна Большого театра Майя Плисецкая, Алисия Алонсо, Джером Роббинс и Арнольд Хаскелл, британский критик, двенадцать лет тому назад высмеивавший побег Нуреева. Кейн вспоминает, как «им нравилось наше исполнение Голубой птицы… пор-де-бра и стиль, который мы унаследовали непосредственно от [Рудольфа]. Они этого не знали, но были в восторге…». Возможно, в протеже Рудольфа его бывшие коллеги видели отблески самих себя.
Русская публика дала им — и Нурееву — высшую оценку, ритмично аплодируя после каждой вариации. По предложению Колпаковой их исполнение завоевало первую премию за лучшее па-де-де в конкурсе; Кейн, со своей стороны, получила серебряную медаль, заслужив очередные «возгласы восхищения», когда она начала свою вариацию в па-де-де Черного лебедя с двойных поворотов на аттитюд вместо традиционного одинарного — еще одно добавление Нуреева. Другим свидетельством его роли в царстве балета стало завоевавшее медаль выступление австралийских танцовщиков Мэрилин Роу (разделившую серебро с Кейи) и Келвина Коу, серебряного призера в мужской категории. Нуреев репетировал с обоими в своем «Дон Кихоте».
Вечером перед отлетом Кейн в Москву Рудольф позвонил ей из Лондона с просьбой купить меховую шубу для его сестры Розы. Ей и Огастину предстояло также танцевать в ленинградском Малом театре, поэтому вдобавок к спешно приобретенной шубе Кейн положила в свой чемодан несколько книг о Нурееве. При встрече в отеле Роза в благодарность за подарки передала «бочонок» икры для Рудольфа. По пути домой Кейп остановилась в Париже, чтобы повидать Нуреева, который, обрадовавшись икре, был недоволен ее выбором меха. «Вы купили ей ондатру"?»
Рудольф прибыл в Париж, чтобы с балетом Парижской Оперы на сцене под открытым небом, воздвигнутой в одном из внутренних дворов Лувра, дать несколько спектаклей «Лебединого озера», билеты на которые были проданы заранее299. В роли Одет-ты-Одилии сменялись три балерины: Ноэлла Поитуа, Гилеи Тесмар и приглашенная Наталия Макарова. Месяцем раньше Рудольф и Макарова дебютировали на сцене, танцуя «Спящую красавицу» и «Ромео и Джультетту» в «Ковент-Гарден». Многие полагали, что воспитанные в Кировском театре «перебежчики» обречены стать партнерами, хотя они никогда не выступали вместе в труппе Кировского театра. Однако особенности их музыкальности и исполнительского стиля достаточно сильно отличались, поэтому никто из них не был полностью удовлетворен первыми выступлениями. В отличие от предельно точной в музыкальном отношении Фонтейн, Макарова не была обучена соизмерять свои позиции с музыкой, вынудив одного из критиков осведомиться: «Может быть, она глухая?» Добившись на Западе всего самостоятельно, Рудольф ожидал, что Макарова сделает то же самое. В результате она готовилась к их первым «Ромео и Джульетте» без Ромео. Они не встречались на сцене до генеральной репетиции, где Макарова появилась «с замысловатой ренессансной прической, которая не слишком подходила к моей маленькой фигуре. Я чувствовала, что Руди изумлен этим зрелищем, и вся репетиция обернулась сплошным недоразумением: я путала мои выходы, все декорации были нестойкими, а балкон едва не подломился у меня под ногами».
К тому времени Рудольф уже восемь лет танцевал в «Ромео и Джульетте», и «ему не хватало терпения с Наташей», вспоминает Джорджина Паркинсон, которая проходила с ней «вплоть до каждой тридцать второй, чтобы репетиции стали наиболее гладкими». По ее словам, в первые дни Макарова «заучивала все крайне медленно. Она чувствовала себя неуверенно и нуждалась в мягком и внимательном отношении, которое не получала от Рудольфа. Опыт не был удачным». Не по сезону холодная погода в Париже не благоприятствовала первым представлениям «Лебединого озера». Нуреев согревался на троне, закутывая ноги в мантию, а группа лебедей носила грелки под пачками. Несмотря на боязнь холода, Нуреев дал все запланированные спектакли, хотя в двух из них Макарова решила опустить свое соло и коду в па-де-де Черного лебедя.