Барышников и другая звезда Кировского театра Ирина Колпакова гастролировали с труппой Большого театра302. В конце недельных выступлений в Торонто Барышников сел вместо автобуса труппы в поджидающую его машину. Друзья увезли его в сельское поместье, где он скрывался от прессы и обдумывал последующие действия. Барышникову быстро гарантировали убежище, а среди друзей, дававших ему советы, были его бывший соученик по ленинградской балетной школе Сергиу Стефанши, тогда ведущий танцовщик Национального балета Канады, Саша Минц, обосновавшийся в Нью-Йорке после эмиграции в Израиль, и Макарова, бывшая любовница Барышникова.
Рудольф, находившийся тогда в Лондоне, встречался с Барышниковым тремя годами ранее, когда тот был в Лондоне с Кировским театром. Рудольф послал сообщение через друга303, спрашивая, «хотел бы я прийти на ленч к нему домой. Конечно, хотел бы». В итоге однажды рано утром Барышников ускользнул из-под надзора и пришел домой к Нурееву. Они провели вместе день, разговаривая о Пушкиных, Дудинской и Шелест, но в основном о том, чему Рудольф научился на Западе в области балета, «о педагогах, технике, о методике обучения в России, Франции и Англии, о том, как долго здесь разогреваются, как делают па-де-бурре, и тому подобном». Барышников был поражен сердечностью Рудольфа. «Мне льстил его интерес. Ему нравилось, как я танцую. Было приятно видеть его хорошо одетым, в красивом доме. Он задавал много вопросов. Я слышал, что этот парень может вести себя неприятно и оскорбительно, но, несмотря на эти разговоры, он держался спокойно и вежливо».
Позже Рудольф показал ему свои костюмы, вынимая их один за другим, объясняя, как они скроены, — туго в талии, но свободно под мышками, чтобы не ограничивать движения рук. Барышникову стало скучновато, так как тогда он не считал костюмы компонентом искусства. «Теперь я понимаю, что это не так. Но для него все, касающееся того, как тело выглядит на сцене, представляло жгучий интерес». Тему побега ни разу не затрагивали. «Тогда это даже не приходило мне в голову», — утверждает Барышников. В конце визита Рудольф подарил ему альбом рисунков Микеланджело и шарф.
Через три недели после побега Барышникова они встретились снова. Оба выступали в Нью-Йорке в одно и то же время, правда на разных сценах. Барышникова пригласили дебютировать в Нью-Йорке с труппой Американ балле тиэтр совместно с Макаровой в «Жизели» и других произведениях в Театре штата Нью-Йорк, а отмена в последний момент гастролей Большого театра в третий раз за лето привела Нуреева с канадцами в «Метрополитен-опера». За обедом Рудольф дал Барышникову несколько полезных советов, основываясь на собственном опыте. Одной из самых больших своих ошибок он считал написание автобиографии в возрасте двадцати четырех лет. «Не позволяйте, чтобы такое произошло с вами». Нуреев также посоветовал молодому танцовщику не «прыгать туда-сюда. Держитесь одной труппы». Однако Барышникову не терпелось испробовать новую хореографию, поработать с Аштоном, Бежаром и Пети. «Я сказал ему, что не хочу придерживаться одной труппы, так как не интересуюсь классическим танцем. Конечно, мне придется выступать в «Жизели», «Лебедином озере» и других классических балетах, потому что за это платят деньги, но интереса это у меня не вызывает». Хотя сам Рудольф тоже «прыгал туда-сюда», Он чувствовал, что связи с Королевским балетом предоставляют ему необходимую домашнюю базу. «Может быть, Он пытался сказать мне: «То, что я делаю, кажется увлекательным, но это нелегко». В другой вечер Рудольф повел Барышникова в русскую чайную, где на него уставились все посетители, а Барышников остался неузнанным. Когда у Рудольфа попросили автограф, он написал свое имя, а потом передал бумагу Барышникову.
Нуреев пошел смотреть дебют Барышникова в роли Солора в новой постановке Макаровой «Баядерки». А в те вечера, когда Барышников не выступал, он ходил в «Метрополитен-опера» смотреть Нуреева. Присутствие обоих на сцене и в публике делало сезон особенно притягательным, и балетоманы бегали через площадь из одного театра в другой.
По иронии судьбы, первые выступления Барышникова в Нью-Йорке совпали с возвращением Бруна на сцену. Канадцы показывали «Сильфиду» Бруна в «Метрополитен-опера», и великий танцовщик согласился сыграть ведьму Мэдж — характерную роль, предельно далекую от его амплуа. Бруну пришла в голову идея дебютировать в качестве характерного актера с Нуреевым в роли Джеймса. 9 августа два друга, чьи карьеры были неразрывно связаны, впервые появились на сцене вместе после их ранних концертных выступлений в 1962 году.
Театр был переполнен зрителями, жаждущими увидеть их вдвоем на сцене. «Рудольф был горд и взволнован — Он просто не мог дождаться выхода», — вспоминает Линда Мейбардьюк, которая танцевала роль Эффи, отвергнутой невесты Джеймса. Выход Бруна был встречен восторженными возгласами и аплодисментами. Впоследствии, когда Рудольф кланялся, Эрик стоял в кулисах, весь дрожа. Джоанн Нисбет, балетмейстеру труппы, пришлось поддерживать его, и когда она спросила: «С вами все в порядке?» — он ответил ей по-датски. «Он был так взволнован, что позабыл английский. Я встряхнула его, а Рудольф вытащил его на сцену». В этот момент занавес опустился, и они обнялись.
Фактически Брун передал классические роли своего расцвета Нурееву и перешел в репертуар, где чувствовал себя более свободно. С его красивым лицом Брун выглядел в роли Мэдж весьма необычно, если не пугающе. «Люди привыкли видеть меня в качестве благородного принца, а здесь я… оказался беззубой каргой, одетой в лохмотья и излучающей зло. Ну, это было наилучшим способом высвободить то зло, которое накопилось у меня внутри».
Рудольф в этом не сомневался. Когда Брун (в роли Мэдж) грозил ударить его клюкой, он чувствовал, что готов убить его. Одобрение Эрика было по-прежнему крайне важным для Рудольфа, который никогда в жизни так не нервничал, как в те вечера, когда Эрик сидел в зале, наблюдая за его выступлениями в балете Бурнонвиля. Он был «вне себя», вспоминает Линда Мейбар-дьюк, а Эрик «мучил» его, приходя за кулисы и ничего не говоря. Он просто молча сидел там, «зная, что это куда хуже для Рудольфа, чем если указать ему на его промахи».
Спустя пять дней после триумфа Рудольфа и Эрика в Нью-Йорке Национальный балет Канады показал тот же спектакль в Торонто. Только на этот раз роль Джеймса танцевал Барышников. Хотя Брун не выступал в роли Мэдж, он репетировал с Барышниковым перед его дебютом, как ранее репетировал с Рудольфом. После спектакля Брун пришел за кулисы и сказал Барышникову: «Если бы я продолжал выступать в этой роли, мне бы хотелось танцевать ее так, как вы». Такую похвалу жаждал услышать Рудольф.
По словам Барышникова, Рудольф ревновал из-за его растущей дружбы с Бруном «и из-за внимания Эрика ко мне… У Рудольфа было не так много друзей, особенно среди мужчин… и Эрик, очевидно, всю жизнь был для него проблемой. Однажды он сказал мне: «Ты опять с Эриком! Может быть, вы поженитесь?» А я ответил: «Может быть». Эрик тогда жил с Константином Патсаласом, красивым греческим танцовщиком и хореографом из Национального балета Канады. Иногда они трое бывали в обществе вместе с Рудольфом и Уоллесом Поттсом. Барышников описывает тогдашние отношения Рудольфа с Эриком «как битву двух «я», где каждый шаг одного тут же осуждался другим», в то время как Уоллес «держался по-семейному… более просто». У него «никогда не было амбициозных планов, и он ни в чем не соперничал с Рудольфом. Со стороны их отношения выглядели безоблачными».
Тем летом Барышников гостил в лондонском доме Рудольфа, где обедал с принцессой Маргарет, Аштоном, Фонтейн и Робертом Хелпманом. Рудольфу «нравилось бывать на людях, тем более когда его узнавали. Он разыгрывал маленькие сцены, словно говоря: «Посмотрите на меня хорошенько. Что? Вы не знаете, кто я?» Он также таскал Барышникова на «причудливые шоу в кабаре», с участием трансвеститов, актеров английских водевилей и артистов-имитаторов. «Иногда они изображали его, если знали, что он сидит среди публики».
Так как и Барышников, и Нуреев были русскими перебежчиками, зрители считали, что между ними много общего и что они относятся друг к другу как к соперникам. Пресса охотно обыгрывала это соперничество, как поступала двенадцать лет назад с Рудольфом и Эриком. Однако, если не считать того, что оба были протеже Пушкина и звездами Кировского театра, их стили, темпераменты и творческие устремления были абсолютно разными. «Мне повезло, что я получил лучшее образование, — говорит Барышников. — Я дольше учился. Рудольф отлично знал свои недостатки как танцовщика и инстинктивно чувствовал, что я не большой поклонник его танцев, как таковых. Мне нравилась его игра, но далеко не всегда танцы. Его движения казались не вполне естественными, во фразировке не было внутренней логики. Все выглядело слишком показным: «Смотрите на меня, как я это делаю». Сам Барышников не требовал повышенного внимания публики. Как отмечала Арлин Кроче через месяц после его побега, «он не блистает, выходя на сцену, не заставляет публику ощущать его звездой… Он внимателен к партнерше и выглядит абсолютно непредубежденным… Очевидно, Пушкин выпустил не последнего, а нового и уникального классического виртуоза».
Позднее Барышников настаивал, что они никогда не были соперниками и что Рудольф понимал, что он «не претендует на его место». Говоря откровенно, Рудольф не всегда был в этом уверен. Луиджи Пиньотти вспоминает, что Рудольф внимательно наблюдал за младшим конкурентом и делал о нем пренебрежительные замечания, когда ощущал неуверенность или угрозу. Принцесса Фирьял припоминает звонок Рудольфа после парижского дебюта Барышникова. «Как он выглядел? — интересовался Нуреев. — У вас от него бегали по коже мурашки?»
25. «ТИГР! О, ТИГР!»
«Я всегда навязываюсь, и меня всегда заставляют это почувствовать», — часто повторял Нуреев репортерам. С началом деятельности подобранной им труппы «Нуреев и друзья» в июне 1974 года Рудольф осуществил то, что в умах многих уже сделалось реальностью: он сам стал труппой, заставив остальных чувствовать себя его гостями. В его план входило собрать группу танцовщиков на один сезон, во время которого он будет выступать не только каждый вечер, но и в каждом произведении программы, дабы продемонстрировать все свои возмо