«Но разумеется, когда пришло время, она сделала для меня невозможным даже упомянуть об этом». Фонтейн и Рудольф никогда не знали, когда именно должно закончиться их партнерство. 10 января 1976 года в Королевском оперном театре состоялось их последнее совместное выступление в полномасштабном балете. Они танцевали «Ромео и Джульетту» — балет, ставший символом их партнерства для публики.
Учитывая, что Фонтейн неминуемо приближалась к уходу со сцены, Рудольф надеялся найти для себя другую блестящую партнершу. В звездном гала-представлении труппы Балле тиэтр 28 июля 1975 года он «превращал свои на в огонь», танцуя «Корсара» с двадцатидвухлетней Гелей Керкленд — одной из самых одаренных балерин своего поколения313. Хотя Керкленд сама предложила Рудольфу партнерство и «благоговела перед ним», она уже была партнершей и любовницей Барышникова314. Керкленд также слыла «королевой репетиций», и Нуреев, все чаще летавший туда-сюда, да еще с его темпераментом, никогда бы не выдержал тщательной и кропотливой подготовительной работы Керкленд. «Руди, кажется, искренне гордился мною как танцовщицей, — писала она. — Я слышала, как тяжело с ним приходилось многим балеринам, но в тот вечер… во время вызова актеров он вел себя так, словно я была равна ему по мастерству… Мне бы хотелось, чтобы он был лет на десять моложе». Для Арлин Кроче, однако, Рудольф оставался «величайшим в мире героем «Корсара»… Возможно, он немного кренился набок во время прыжков с поворотами, но роль вдохновлена животной интенсивностью, которую в «Раймонде» и «Спящей красавице» скрывает его нелепая хореография».
Рудольф продолжал выступать с Линн Сеймур и дебютанткой Евой Евдокимовой, хотя ни то, ни другое партнерство не вызывало энтузиазма у публики. Другой фавориткой была Синтия Грегори, которая, стоя на пуантах, достигала высоты метр семьдесят восемь и, хотя она не подходила Рудольфу по физическим данным и темпераменту, «это сработало, благодаря ее стараниям и доброжелательности», как признавал сам Нуреев. «Она способна на такое полное самопожертвование, будучи при этом крайне ранимой… что это становится пугающим…» Видя огромный потенциал в двадцатидвухлетней Карен Кейн, тридцатисемилетний Нуреев поручил Фонтейн репетировать с ней «Спящую красавицу» и «Лебединое озеро», несомненно надеясь, что Кейн сможет сделать для него то, что он сделал для Фонтейн. Кейн выступала с ними в
Вашингтоне в сезоне «Нуреев, Фонтейн и друзья» и сразу же после этого должна была танцевать с Рудольфом в Нью-Йорке во время его ежегодных гастролей с канадцами. Так как Рудольф постоянно твердил новым партнерам о методах работы Фонтейн, Карен решила, что после тринадцати лет партнерства между ними не было почти никаких расхождений. Но она ошибалась.
Когда они втроем начали работать над первым выходом Одетты, Рудольф заявил, что величайшая роль Фонтейн была в «Лебедином озере». Нет, возразила Фонтейн, «Спящая красавица» и «Ундина» лучше выражали ее личность. Рудольф учил Кейн, что лебедь — «не воробей, а большая царственная птица, гордая и сильная», поэтому ее линия должна быть четкой, а арабеск — нарядным и протяженным. Фонтейн тут же сказала, что все это неверно и что Кейн должна сосредоточиться на «чувстве момента, а не на па». Она объяснила, что ее точка зрения обусловлена сюжетом, а не техникой. «Вообрази, что ты одна ночью в своей спальне, — говорила она Кейн. — Ты расчесываешь волосы или приглаживаешь перья, как делал бы лебедь, когда внезапно ощущаешь присутствие постороннего. Твое сердце начинает бешено колотиться, так как ты не знаешь, грозит тебе опасность или нет».
В то время как Фонтейн сосредоточивалась на том, почему она делает на, Рудольфа заботила форма самого на. Оба достигали своих целей разными средствами, но кто мог оспаривать результат? Их подход к соло Кейн в первом акте «Спящей красавицы» был столь же различным. Рудольф настаивал, что Кейн должна исполнять его с энергией «маленького солдата», очень бойко и точно — «как делали это вы», напомнил он Фонтейн. Она сразу же заявляла, что делала это совсем по-другому. «Он начинал дуться, — вспоминала Кейн, — а она только смеялась. Потом мы поняли, что будет лучше, если они станут репетировать со мной поочередно».
Еще в Вашингтоне Рудольф внезапно сообщил Кейн, что в тот же вечер они вместе будут танцевать «Корсара». Раньше она никогда его не танцевала, но Рудольф слишком устал, чтобы репетировать что-либо, помимо самого основного. Дабы сэкономить время, он пригласил ее в свой номер в отеле «Уотергейт». Покуда Луиджи разминал ему мышцы, Кейн записывала в блокнот его указания. Но вечером, когда зазвучала музыка ее соло, она поняла, что не имеет понятия, когда выходить на сцену. Однако Фонтейн сразу же оказалась у нее за спиной. «Еще секунда… Пошла!» — скомандовала она, мягко подтолкнув Кейн.
Однако Кейн не заняла места Фонтейн после ухода старшей балерины. Рудольф продолжал создавать для нее возможности, но, к его раздражению, она все чаще их отвергала из-за лояльности к своей труппе. Еще сильнее разозлила его статья канадского критика Джона Фрейзера в «Нью-Йорк таймс» от 27 июля 1975 года под заголовком «Нуреев, оставьте в покое Канадский балет». Признавая катализирующее воздействие Рудольфа, Фрейзер нападал на него за использование труппы в личных целях, за отодвигание на задний план других танцовщиков, за неподобающее поведение и, что было самым провоцирующим, за ухудшающуюся технику. Ему пришло время, утверждал Фрейзер, «упаковывать чемоданы и перебираться куда-нибудь еще». Рудольф мог бы так поступить, если бы труппа весь остаток сезона не аплодировала ему при вызове танцовщиков в знак поддержки и не подписала письмо в «Таймс», опровергающее утверждения Фрейзера315. Марта Грэм также написала письмо в его защиту, впервые за всю свою карьеру публично обвиняя критика. Тем не менее, будучи весьма чувствительным к критике в свой адрес и считая себя защитником и «папой» танцовщиков, Рудольф был оскорблен националистическими настроениями Фрейзера. Разговоры о том, что он станет режиссером, «носились в воздухе, — вспоминает Рудольф. — Но мне это никогда не предлагали».
В промокшем от пота костюме Рудольф начинал кашлять посреди своих соло и с трудом восстанавливал нормальное дыхание. Он танцевал «Спящую красавицу» в парижском Пале-де-Спор с труппой Лондон Фестивал балле больной пневмонией и с высокой температурой. В перерывах костюмер Рудольфа Майкл Браун заставал его дрожащим и закутанным в одеяла. «Вы просто спятили, — сказал ему Браун. — В один из этих дней вы умрете прямо на сцене». Но он отказывался от передышки, танцуя несмотря на жар и обливаясь потом. Наблюдая, как Рудольф «еле шлепает по сцене» перед выступлением, его партнерша Ева Евдокимова не могла понять, каким образом он собирается танцевать. Однако Рудольф танцевал «все лучше и лучше». «Все беспокоились за него и умоляли передохнуть, — вспоминал хореограф Марри Луис. — Но он не слушался, боясь, что если остановится, то навсегда».
Из Парижа Рудольф полетел в Лос-Аиджелес и после двенадцатичасового перелета прямо из аэропорта отправился репетировать. Но следующим вечером 20 февраля 1976 года он едва дышал, танцуя в своей постановке «Раймонды» в павильоне Дороти Чандлер с Гелей Керкленд и труппой Американ балле тиэтр, и чуть не свалился в обморок в первом акте. За кулисами дежурил врач. «Это был чудовищный провал, — вспоминает. Герберт Росс, готовящийся к съемкам «Поворотного пункта» — ставшего популярным фильма о мире балета с участием Барышникова, Ширли
Маклейн и Энн Бэнкрофт*. — Гелей была пьяна и двигалась как каменная, а Рудольф танцевал с пневмонией, но придерживался своей теории насчет этих пышных одежд, потея в них».
Рудольф настаивал, что пойдет на прием для участников спектакля, но задохнулся, и его силой отвели в медпункт. Он не только испытывал ужас перед больницами, но не доверял врачам и боялся уколов. Рудольф провел ночь с кислородной подушкой и следующие шесть дней, будучи не в силах управлять своим телом и не имея ни капли энергии, чтобы заставить его работать, впал в депрессию. Он умолял, чтобы ему позволили вернуться в Лондон, но врачи прописали покой и солнце. На выручку пришли друзья, Джин и Мэгги Луис. Хотя они продали свой дом в Малибу и переехали в Санта-Барбару, у них была маленькая квартирка в Санта-Монике. «Бедный Рудольф был так болен, что нам пришлось забрать его домой, — говорила Мэгги Лоретте Янг, которая спросила, где они живут. — Мы спали в гостиной, а Рудольфа поместили в нашу спальню».
Рудольф не появлялся на сцене целый месяц — самый долгий период без выступлений со времени начала работы в Кировском театре. Болея, он тосковал по матери, которая натерла бы его грудь гусиным жиром, чтобы выгнать простуду. Рудольф не видел ее пятнадцать лет, и, хотя они почти каждую неделю говорили по телефону, она никогда не переставала о нем беспокоиться. Он предложил купить ей цветной телевизор, но она не пожелала и слышать об этом. «Почему ты отказалась?» — спрашивала ее внучка Альфия. «А если это его последние деньги?» — отозвалась Фарида.
Она пришла в ужас, узнав, что Рудольф госпитализирован, — Роза услышала это по «Голосу Америки». Для семьи Нуреевых это было тяжелое время. Несколько месяцев назад сестра Рудольфа Лиля попала под грузовик, возвращаясь ночью домой с уфимской фабрики одежды, где она работала. Водитель скрылся с места происшествия. Ее муж, также глухонемой, проснулся утром и обнаружил, что Лиля не вернулась домой. Так как Фарида уехала в Ленинград навестить Розу, он послал на поиски матери их пятнадцатилетнюю дочь Альфию. «Я пошла на фабрику мамы и узнала на проходной, что ее сбила машина на перекрестке. У нее был перелом черепа и сотрясение мозга, что тогда считалось почти безнадежным диагнозом. Мою бабушку сразу же вызвали из Ленинграда. Она не позволила врачу делать операцию, так как ей сказали, что мама может ослепнуть». Лиля провела в больнице полгода — Фарида почти не отходила от ее кровати. Розида и Альфия приносили в больницу еду. Так как в детстве Лиле не удалось спасти слух, Фариде было невыносимо видеть новые страдания дочери. Лиля поправилась и даже вышла на работу, но пять лет спустя начала терять память и забывать дорогу домой. Когда она исчезала, семья знала, что найдет ее в клубе, где она познакомилась с будущим мужем в 1957 году. Это было одно из немногих мест, которые Лиля еще помнила.