Рудольф уже привык к похвалам, но от слов Удальцовой вспыхнул и сразу же загорелся новыми надеждами. С тех пор как он вошел в Уфимский театр и открыл новый мир, его единственным стремлением было там оказаться. Он мечтал «о спасителе, который придет, возьмет меня за руку и вызволит из этой серой жизни…». И теперь перед ним словно открылась потайная дверь. Удальцова не только заметила потенциал, который он в себе чувствовал, но и хотела помочь ему попасть в Ленинград, в настоящую Мекку танца, о чем ему было известно. Хотя он не имел четкого представления ни о Ленинграде, ни о его балетной школе, это слово произносили каждый раз, когда Рудольф хорошо танцевал. Ленинград для него был вершиной, величайшей похвалой. Ему повезло: Удальцова не просто была воспитана в ленинградских балетных традициях, она каждое лето ездила в Ленинград, где жила ее дочь, видела новых исполнителей, а вернувшись в Уфу, обо всем рассказывала ученикам.
Маленькая, хрупкая, спокойная и интеллигентная Анна Ивановна Удальцова всегда «светилась добротой», вспоминает одна ее уфимская соседка. «В ней было какое-то типично славянское смирение. Она никогда не могла постоять ни за своих учеников, ни за саму себя. Но было хорошо видно, что она любит свою профессию». Был в ней также и некий снобизм; она считала Руди-Рудика «просто маленьким татарчонком, жалким и невоспитанным», и практически не скрывала этого от него. Через много лет она вспоминала, как просила своего мужа «помочь ему милостыней». Ученики называли ее Анной Ивановной, и когда Рудик с Альбертом пришли к ней в студию в 1949 году, ей был шестьдесят один год, но выглядела она лет на десять лет старше. Даже тогда она казалась Рудольфу «очень старой женщиной», хотя дожила до ста трех лет. Изборожденное глубокими морщинами лицо и седые волосы свидетельствовали о трудностях, выпавших на ее долю после революции, когда ее мужа Сергея сослали в лагерь в Сибири. Ему удалось выжить, но по возвращении в Ленинград они с женой были высланы в Уфу34.
Излучаемые Анной Удальцовой доброта и приветливость улетучивались в момент начала занятий в классе. «Выпрями спину! Смотри на ноги!» — строго командовала она, одаривая ласковыми словами лишь за особенно хорошее исполнение. В ее классы ходили люди самого разного возраста и уровня подготовки, а Рудольф с Альбертом оставались самыми юными и неопытными из всех учеников. «Она была суровой, — говорит Альберт, — но мы с Рудиком не возражали, потому что учились все делать правильно». Она обучила их основам балета: пять позиций, плие, батман, тандю, арабеск.
Но самые ценные уроки Рудик получал после класса, когда Удальцова приглашала его к себе домой на чай. Только здесь она рассказывала ему о годах своей юности в Санкт-Петербурге, где танцевала у Дягилева и репетировала вместе с Павловой. Рассказы о легендарной балерине, о ее божественности и преданности своему делу открывали Рудольфу романтику балета, пробуждали чувство некой религиозной самоотверженности, необходимой великому артисту. Здесь перед ним оживали люди, воплощавшие его мечту. Он впервые стал думать не просто о па, а о танце35.
Через полтора года Удальцова пришла к заключению, что научила своего «дорогого мальчика» всему, чему могла. Она даже разработала специально для него хореографию матросского танца. Вскоре ее перевели в Клуб железнодорожников, и она передала Рудольфа своей близкой подруге Елене Константиновне Войтович, которая руководила любительской танцевальной группой. Альберт последовал за Рудольфом в класс во Дворец пионеров на улице Карла Маркса, всего в нескольких кварталах от домов, где жили мальчики.
Елена Константиновна Войтович была своего рода местной знаменитостью, и со старым Санкт-Петербургом ее связывали еще более крепкие узы, чем Анну Удальцову. Войтович родилась в 1900 году в семье царского генерала и придворной дамы, училась в Императорском театральном училище, закончив его в 1918 году. Затем ее пригласили в балетную труппу Мариинского театра. Даже обладая мягким прыжком, Войтович не продвинулась выше корифейки361, на ступень выше танцовщиц кордебалета, и ушла из театра в 1935 году. Через два года ее вместе с мужем выслали в Куйбышев, а со временем они перебрались в Уфу. Как и оказавшаяся там раньше нее Анна Удальцова, Елена Константиновна Войтович не могла даже представить себе, что когда-нибудь будет жить в другом городе, кроме обожаемого Санкт-Петербурга. Встреча с ними принесла Рудольфу удачу.
К моменту появления в ее кружке Рудольфа в 1950 году Елене Константиновне Войтович исполнилось пятьдесят лет и недавно она овдовела. Бездетная, она жила с матерью неподалеку от Уфимского театра, посвятив себя обучению танцу, и, кроме руководства любительским пионерским танцевальным ансамблем, служила репетитором в балетной труппе, единственной, которую видел Рудольф. Войтович помогала ставить «Журавлиную песню» и регулярно занималась с Зайтуной Насретдиновой, балериной, которую Рудольф видел в судьбоносный канун Нового года. Тот факт, что Войтович учила танцовщиков театра, произвел сильное впечатление на двенадцатилетнего Рудольфа, естественно жаждавшего войти в их число.
Высокая, тонкая, статная, с коротко стриженными светло-каштановыми волосами, Елена Войтович была очень сдержанной, и многие по ошибке считали ее высокомерной. Но в классе она оживала, демонстрируя свою энергичность и ум. Самым необычным ее достоинством был до сих пор исполняемый ею мощный прыжок. Требуя от всех учеников образцового исполнения, она хотела, чтобы они танцевали не просто хорошо, а с тем совершенством, которое давало бы право выступать на уфимской сцене. «За пределами класса она была очень доброй, — говорит бывшая ученица, позже сдружившаяся с Войтович, — но в классе мы ее побаивались. Если она говорила что-то, а ты пропускал мимо ушей, переспрашивать никто не осмеливался».
Рудольфу никогда не приходилось переспрашивать. Он следил за указаниями Войтович с таким жадным вниманием, что, казалось, «живет в танце», по словам другой его одноклассницы. Исполняя народные, характерные танцы2 или балетные комбинации, двенадцатилетний Рудольф выделялся, умудряясь каким-то образом завоевывать в аудитории определенный авторитет, чего ему не удавалось на школьном дворе. «Во Дворце пионеров у него не было близких друзей, — говорит Ирина Климова, которая сегодня обучает танцу в бывшем Доме пионеров неподалеку от того, где занималась вместе с Рудольфом, — но никто его не дразнил и никто не сомневался, что он самый лучший». Климова была на пять лет младше Рудольфа и видела в нем образец для подражания. Они вместе исполняли русский танец, и она вспоминает, как восхищалась его способностью нести ее на плече и одновременно кружиться. Среди юных пионеров просьба звезды класса помочь ему снять башмаки почиталась за честь, и даже сегодня, почти через полвека, Климова помнит, как для одного танца готовила Рудольфу букет бумажных цветов.
Первую ведущую балетную роль Рудольф исполнил в «Волшебных куклах». Войтович поставила этот балет специально для демонстрации его искусства партнера. Одетый в белые панталоны и накрахмаленную белую курточку Рудольф танцевал со Светой Башиевой, поднимающейся на пуанты. Восхищенная восприимчивостью своего ученика, Войтович не только особо опекала его в классе, но вскоре, подобно Анне Удальцовой, стала приглашать домой, угощать чаем и рассказывать о своей жизни.
Вдобавок Рудольф попал под крыло Ирины Александровны Ворониной, еще одной изгнанницы из Санкт-Петербурга, которая аккомпанировала в классах Дворца пионеров, где он занимался. Излучавшая материнскую теплоту Ирина Воронина, работавшая также концертмейстером в Уфимском театре, обычно обязательно называла композитора каждой исполняемой ею пьесы. Музыкальный слух Рудольфа сразу привлек ее внимание, а он в свою очередь сообразил, что она многому может его научить, в том числе игре на пианино, учиться которой ему запрещал отец. Днем Рудольф забегал на чай и Воронина учила его играть на фортепиано простые мелодии. И Воронина, и Войтович получали особое удовольствие от дневных визитов Рудольфа, отчасти напоминавших им в жалких уфимских квартирках санкт-Санкт-Петербургские салоны времен их юности. Единомышленницы Воронина, Войтович и Удальцова — троица менторов женского пола — разделяли не только веру Рудольфа в себя, но и его решимость раскрыть свой талант. Столь же важно, что они внушили ему ощущение принадлежности к миру балета и видение своего будущего. При такой упрямой целеустремленности он все равно преуспел бы, несмотря на все трудности, но, как всякий начинающий художник, нуждался в подтверждении со стороны старших, что его труды ненапрасны.
Хотя мать по-прежнему любила его и больше была привязана, чем к дочерям, она никогда не поощряла его раннего интереса к танцу, даже не говорила с ним на эту тему, так что поддержка наставниц стала для него еще важнее. В жизни множества вундеркиндов родители руководят из-за кулис карьерой своих отпрысков. У Моцарта был амбициозный отец, у Нижинского, Иегуди Менухина и Владимира Горовица37 — влиятельные энергичные матери. Случай Нуреева столь необычен именно потому, что с самого раннего возраста он самостоятельно поставил перед собой цель и самостоятельно продвигался к ее достижению. Его мать ценила балет, но у нее никогда не было времени, сил и желания потакать своим вкусам или идти против мужа. Несмотря на внимание учителей и сестры Розы, Рудольф вынужден был полагаться главным образом на собственную сообразительность и желание преуспеть, сознательно таясь от отца. Под предлогом необходимости сходить за хлебом на ужин он проводил день в танцевальном классе. Когда он поздно возвращался домой с черствым хлебом, мать с сестрами догадывались, где он пропадал, но, не выдавая Хамету, они тайно его выгораживали, отчасти, по словам Розиды, ради сохранения мира в семье. Хотя Фарида не высказывала одобрения, она не повышала на сына голос и не поднимала руку, а Рудольф принимал это за знак поддержки. (Он всегда называл мать своей «союзницей».) Но по свидетельству Розиды, Фарида вовсе не проявляла энтузиазма, которого он ожидал. Вместе с мужем она возлагала на Рудольфа большие надежды и рисовала для него совсем иную карьеру. Несовпадение надежд родителей с его мечтами принесло всем им множество бед.