Всю свою жизнь Рудольф испытывал тягу к образованным и влиятельным людям. Среди его друзей был Джейкоб Ротшильд, который, будучи одним из попечителей Лондонской национальной галереи, однажды открыл для него галерею в полночь. Оба испытывали интерес к коллекционированию, и Рудольф постоянно спрашивал у Ротшильда совета о картинах, которые он хотел купить. Страстный любитель искусства, Ротшильд был «высоким видным мужчиной, обманчиво робким на вид и с горячим сердцем, скрывающимся под холодными бесстрастными манерами», по словам хорошо его знавшей Линн Сеймур. Весной 1978 года Рудольф и Сеймур гостили у Ротшильда на его вилле на Корфу после неожиданной отмены их выступления в венецианском театре «Ла Фениче». Нескончаемый дождь вынуждал Рудольфа оставаться в кровати в дюжине свитеров, слушая Чайковского. Когда наконец вышло солнце, они плавали, ходили под парусоми и занимались в импровизированной студии. По просьбе других гостей Сеймур согласилась исполнить один из танцев, которые поставил для нее Аштон в память Айседоры Дункан. Рудольф оборудовал освещение на террасе, выходящей к морю. «Ты должна танцевать в лунном свете, Лил», — советовал он. Но как только Сеймур появилась на террасе с лепестками мака в руках, ее маленький сын подбежал к ней и испуганно ухватил ее за ногу. Рудольф моментально сориентировался и объявил: «Выступление отменяется».
Осенью 1977 года Рудольф был партнером Сеймур в трех представлениях «Спящей красавицы» в «Ковент-Гарден». Он не мог предвидеть, что это его последние выступления с Королевским балетом перед четырехлетним перерывом. Рудольф всегда относился к этой труппе как к своему дому, хотя в 70-х годах его выступления с ней становились все более редкими. В 1977 году их было всего тринадцать в сравнении с сорока в предыдущем году и восемьюдесятью двумя в 1969-м. Желая поощрить молодых танцовщиков, режиссер Кеннет Макмиллан счел необходимым сократить выступления Нуреева и Фонтейн. Его преемник Норман Моррис пошел еще дальше и, приняв бразды правления в 1977 году, сразу наложил вето на выступления всех приглашенных артистов — элитную группу, включающую Нуреева, Макарову и Барышникова. Моррис, как и Макмиллан, надеялся предоставить больше возможностей для выступления танцовщикам труппы.
Рудольф был ошарашен, когда его заклеймили посторонним, объединив с танцовщиками, которые, несмотря на все их заслуги, все же не преобразили лицо британского балета. Самым досадным в запрете Морриса было то, что самого Рудольфа упрашивали стать режиссером. Однако в беседе с Джоном Тули, генеральным администратором «Ковент-Гарден», он выражал опасения относительно того, чтобы принести в жертву выступления ради возможности возглавить труппу. «Если я прерву карьеру танцовщика, чтобы стать режиссером, но не добьюсь успеха, то уже не смогу танцевать снова». Он хотел бы продолжать танцевать еще какое-то время, а уже потом подумать насчет режиссуры. «Постоянные просьбы Нуреева в течение всех лет, что я его знал, состояли в том, чтобы выступать как можно чаще, — вспоминает Тули. — Но все дело в том, что Королевский балет не мог удовлетворить это требование».
Запрет Морриса быстро прервал пятнадцатилетнее сотрудничество Рудольфа с труппой. Чувствуя себя неоцененным и преданным, Нуреев выражал свою обиду в прессе. Тули направил личное письмо Моррису, прося его наладить отношения с Рудольфом. Он боялся, что жалобы Нуреева повредят имиджу труппы, и предлагал попробовать его в новом балете — работе Энтони Тюдора или «Месяце в деревне» Аштона, о котором мечтал Рудольф. «Можно ли убедить Фреда? — писал Тули. — Повторяю, я думаю о нескольких выступлениях. Уверен, что для Королевского балета полезно пойти навстречу некоторым пожеланиям Нуреева».
Рудольф со своей стороны указал своему агенту Сондеру Горлински, что приоритет следует отдавать любым предложениям Королевского балета Великобритании. Когда в течение семи месяцев таких предложений не последовало, он отнял у труппы права на исполнение его постановок сцены теней из «Баядерки» и третьего акта «Раймонды». Прошло три года, прежде чем труппа пригласила его танцевать в «Ковент-Гарден». Согласие Рудольфа было получено всего за несколько минут до объявления на пресс-конференции состава участников сезона. В результате труппа аннулировала предложение, заявив, что опасается, как бы внезапное изменение в составе не создало слишком много проблем с другими танцовщиками. Тули отправил Рудольфу письмо с извинениями. «Последнее, чего мы хотим, это дальнейшего ухудшения Ваших отношений с Королевским балетом». Несмотря на обиду, Рудольфу все еще хотелось танцевать с этой труппой. Услышав, что Дэвид Уолл получил травму перед выступлением, в котором надеялся участвовать Рудольф, он написал Найджелу Гослингу, что охотно «оказал бы помощь». Желая обрадовать его, Гослинг отправил записку Тули, сообщая о чувствах Рудольфа со всем тактом опытного посредника. «Если вы не хотите разговаривать с Руди непосредственно — что было бы наилучшим способом, — я охотно постараюсь сам проверить, какова «температура воды», и сообщу все вам. (Конечно, Руди не знает, что я пишу это…) Естественно, ничто не обрадовало бы меня сильнее, чем увидеть Руди и Королевский балет снова вместе».
Разрыв с труппой огорчал Рудольфа. «С того момента, как [Марго] прекратила танцевать… происходили постоянные попытки унизить меня, превратить из личности в ничто, — говорил он в интервью телевидению «Темза». — Я был для них всего лишь средством наполнения зала — стеганым чехольчиком, сохраняющим чайник теплым, — от которого они постарались избавиться при первой возможности. Приведи публику, а потом очисти палубу. Отправляйся в Америку и наполняй театры там. Пошел вон — и пинок в зад!» Понадобился еще год, чтобы Рудольф и Королевский балет наконец примирились.
В возрасте сорока лет самый знаменитый в мире танцовщик едва ли мог пожаловаться на недостаток работы и на ослабление внимания публики. Однако в своих многочисленных связях с другими труппами Нуреев никогда не ощущал того постоянного творческого динамизма, который он испытывал, сотрудничая с Королевским балетом. Тем не менее жажда новизны не уменьшалась, как и стремление хореографов создавать произведения в расчете на Нуреева. Руди ван Данциг создал для него три балета, Марри Луис — два, хотя ни один из них не выдержал испытания временем. Нуреев старался появляться на сцене каждый вечер; его выступления были не только зрелищем для публики, но и тестами на собственную выносливость. Такой же стимул требовался ему и в личной жизни. Рудольф постоянно искал случайного секса, и хотя он никогда не прекращал поиски идеального спутника, его натура и избранный им ритм жизни вынуждали ограничиваться мимолетными связями.
Среди его побед был и Робер Ла Фосс. Рудольф положил глаз на талантливого девятнадцатилетнего танцовщика Американ балле тиэтр во время репетиций «Лебединого озера» на сцене «Метрополитен-опера». «Он смотрел на меня целых пять минут, сидя на троне в роли принца». Ла Фосс с его красивым мальчишеским лицом, голубыми глазами и длинными светлыми волосами вырос в Бомонте, штат Техас. Он явно возбудился, когда Нуреев после спектакля пригласил его в свою уборную. «Когда я вошел, он сидел там обнаженный, желая продемонстрировать мне себя. Ему было что показать, и он явно этим гордился». Ла Фосс уже знал о репутации Нуреева: несколько лет назад его брат Эдмунд встречался с ним в бане, и не являлось секретом, что Рудольф «хорошо известен в банях». В период, когда гомосексуалисты демонстрировали свою ориентацию куда откровеннее, чем раньше, когда бани и секс-клубы для геев распространялись повсюду, неразборчивость Нуреева в связях не была чем-то необычным. Свобода удовлетворять свои секусуальные желания где, когда и как угодно была основным лозунгом движения за эмансипацию геев в 70-х годах, как и во время сексуальной революции, начавшейся в 60-х. Многим геям бани служили «подлинным арсеналом удобств» для быстрого, доступного и анонимного секса.
Ла Фосс, быстро ставший звездой Американ балле тиэтр, а позднее Нью-Йорк сити балле, «благоговел» перед Нуреевым. Незадолго до того он последовал за лимузином Рудольфа, когда тот отъехал ночью от служебного входа «Метрополитен-опера». «Я находился в том возрасте, когда мое либидо было на высшем уровне, и приглашение Рудольфа Нуреева, естественно, возбуждало. Это был не тот случай, когда можно ответить «спасибо, нет». Спустя несколько месяцев после той встречи они столкнулись в Студии-54, храме гедонизма того периода — бывшего оперного театра, переделанного в телестудию, а затем в дискотеку, где толпы людей снаружи вопили «Возьмите меня с собой!» тем, кого пропускали за бархатные канаты. Внутри посетителей обслуживали красивые молодые официанты в одних шортах, а сексу и наркотикам предавались с одинаковым увлечением. Среди клиентов были Бьянка Джеггер, Холстон и Лайза Миннелли. Трумэн Капоте утверждал, что это лучший ночной клуб, какой он когда-либо видел. «Он очень демократичен. Мальчики с мальчиками, девочки с девочками, черные и белые, капиталисты и марксисты, китайцы и все остальные — все в одной куче!»
Приметив Ла Фосса среди танцующих, Рудольф сразу же пригласил его в Вашингтон, где собирался выступать в «Ромео и Джульетте» с Лондон Фестивал балле. «Я должен собрать вещи», — ответил Ла Фосс. «Нет-нет, — настаивал Рудольф. — Мы сейчас же едем в машине». Они уехали в лимузине Рудольфа, и в течение следующей недели Ла Фосс танцевал каждый вечер в кожаных панталонах Нуреева. Связь быстро закончилась, когда Л а Фосс понял, что нечего рассчитывать на подлинный роман, который, как он наивно полагал, может развиться. «Это было фантастично, но я интересовал его только как привлекательный малыш. Он был в высшей степени сексуален, но нисколько не влюблен. Я чувствовал себя обманутым».
Ла Фосса вскоре сменил Франс Дюваль, девятнадцатилетний студент-француз, присоединившийся к Рудольфу во время первых гастролей Голландского национального балета в Америке. Высокий и привлекательный, с рыжевато-каштановыми волосами и зелеными глазами, Франс стремился осмотреть каждый новый город. Так как Рудольф большую часть турне чувствовал себя усталым и больным, Дюваль отправлялся на прогулки с другими танцовщиками. Его беглый русский язык вызвал у Рудольфа подозрение. «Вы не думаете, что Франс шпион? — часто спрашивал он у Руди ван Данцига. — Я уверен, что его приставил ко мне КГБ». Ван Данциг считал постоянную нужду Рудольф