6 июля Рудольф дал им новый повод для разговоров, отказавшись пробуждать принцессу Аврору в «Спящей красавице». В конце второго акта, за несколько минут до того, как принц замечает принцессу, прожектор должен был следовать за ним, пока он поднимался по лестнице среди спящих придворных. Но на сей раз прожектор не зажегся. Рудольф закипал все сильнее, стоя в темноте и щелкая пальцами осветителю. Карен Кейн, изображавшая спящую Аврору на находящемся рядом ложе, слышала, как он уходит со сцены и пинает осветительную аппаратуру, громко ругаясь. «Он ушел со сцены!» — шептали ее фрейлины. Кейн не знала, что ей делать. Если она проснется без помощи принца, что тогда? «Я лежала, лихорадочно думая. Никто не просыпается, и мне нужно что-то предпринять». Волнение за кулисами усилилось, когда Рудольф попытался ударить помощника режиссера и сорвать доску объявлений со стены коридора. Внезапно он вышел на сцену с абсолютно неожиданной стороны и направился прямо к Кейн, которую разбудил чмокающим звуком, сошедшим за поцелуй. Проблема заключалась в том, что он сделал это слишком рано. Один взгляд на Рудольфа дал Кейп понять, что он «вне себя от гнева». Поэтому, чтобы заполнить музыкальные такты до ее пробуждения, Кейн зевала, улыбалась и валялась на своем ложе, как бы медленно просыпаясь. Рудольф отнюдь не походил на счастливого принца, когда занавес опустился в конце акта. «Я не буду танцевать в третьем акте, — заявил он. — Найдите Фрэнка!» Однако Фрэнк Огастин уже давно перешел в кинематограф. Перерыв затянулся на сорок пять минут, покуда Нуреев решал, будет ли он танцевать.
В итоге Рудольф появился в свадебной сцене, но снова не в праздничном настроении. «Он не обращал внимания на публику, да и танцевал не слишком хорошо». Кейн вспоминает, что чувствовала себя брошенной. «Когда он сердился, то вместо того, чтобы протянуть мне руку для променада, протягивал палец. Поэтому мне пришлось стоять на пуантах, держась за его палец и стараясь не выглядеть напряженной». Вместо двадцати минут бурных аплодисментов, которыми обычно награждали ее и Нуреева в Нью-Йорке, на сей раз звучало только вежливое хлопанье в ладоши.
На следующее утро Рудольф отправился в свой первый в году долгий отпуск, взяв с собой Роберта Трейси. Они совершили круиз по Греческим островам и Южной Турции на борту «Аспа-зии» — яхты греческого судостроительного магната Перри Эмбирикоса. В двухнедельном плавании их сопровождали Эмбирикос со своим любовником, Руди ван Данциг с его новым бойфрендом, дизайнер Тур ван Схайк, Дус Франсуа и экипаж из восьми человек. Дус явно была довольна, оказавшись единственной женщиной на борту, и постоянно «старалась угодить Рудольфу», позднее рассказывал друзьям Трейси. Группа встретилась в Пирее и проводила дни, обследуя острова, купаясь и загорая на песчаных пляжах. По вечерам, когда колокол созывал их к обеду, изысканная пища скорее напоминала Париж, чем Грецию. Холмистый Санторини они пересекли с одного берега до другого. Даже в маленьких деревушках находился кто-нибудь, узнававший Рудольфа и желающий заполучить доказательство его пребывания там. Матери посылали дочерей за автографами, туристы щелкали фотоаппаратами.
В Турции Рудольф ходил по базарам в поисках ювелирных изделий, килимов и бурнусов, в которые он облачался по вечерам. Таская своих спутников по переулкам портовых городков, он внезапно останавливался и с удовольствием втягивал в себя воздух. «Пахнет, как дома, — говорил он, вспоминая мусульманскую пищу и ароматы своей юности. — Здесь мои корни. Я чую их в воздухе и в земле».
Спустя две недели Рудольф и Роберт присоединились к Джейн Херман в Бодруме, на южном побережье Турции, в доме Ахмета и Мики Эртепон, где также гостили декоратор Чесси Рейнор, принцесса Ира Фюрстенберг и издатель Джордж Уайденфелд. Последний, импозантный мужчина с разносторонними интересами, беседовал с Рудольфом о «Евгении Онегине» Пушкина и романах Набокова и вынес о нем впечатление, что он «в своих чувствах руководствовался интуицией, но тем не менее обладал пытливым умом». Мика Эртепон знала, что Роберт и Рудольф составляют пару, но не считала их отношения прочными. «Рудольф не выглядел особенно увлеченным или заинтересованным». Он проводил время, купаясь в море, плавая под парусом и посещая бывавших в городе светских знаменитостей, вроде парфюмера Элен Роша и ее красивого бойфренда Кима д’Эстепвиля и дизайнера Оскара де ла Рента. Даже отдыхая, Рудольф не чурался театрального самоутверждения. Глядя, как он после купания кутается в турецкий халат и наматывает на голову тюрбан, Мика Эртепон чувствовала, что «он заставляет нас выглядеть простыми крестьянами». Но, как вспоминает Джейн Херман, Рудольф редко отдыхал. «Мне приходилось бывать во множестве мест, потому что он хотел видеть все. Сама я не стала бы посещать каждый базар в Стамбуле и каждого торговца коврами. Но он заставлял окружающих всем интересоваться, и они ему подчинялись».
Летний отпуск привел их на виллу Рудольфа в Ла Тюрби. К тому времени Херман и Трейси начали действовать друг другу на нервы. Трейси находил Херман грубой и слишком претендующей на внимание Рудольфа. Она, в свою очередь, возмущалась привилегиями, которыми пользовался Трейси в качестве бойфренда Рудольфа, в частности его участием в деловых встречах, касающихся театра «Метрополитен-опера». Взрыв произошел спустя день после того, как Херман сделала саркастическое замечание в адрес Рудольфа, а Трейси повторил его ему. «Роберт чувствовал, что он мне не нравится, так как я хотела четкого отделения церкви от государства, а Роберт такого отделения не признавал. Его представление о деловой встрече заключалось в присутствии всех, сидящих за обеденным столом. Я боялась, что Роберт посвящен слишком во многое, но чувствовала, что это касается не только Роберта, а многих из окружения Рудольфа — Дус, Жаннетт [Этеридж] и прочих. Когда речь шла о делах «Метрополитен», я не считала, что эти люди должны участвовать в дискуссиях и иметь доступ в служебный вход, когда захотят. Нельзя обсуждать дела театра с компанией балетоманов, которые будут использовать их как тему для застольных бесед… Дус также очень обиделась на меня, когда я сказала ей, что это ее не касается. Планировать сезон — большая и трудная работа, для которой не требуется участие любителей».
Летний круиз по Греческим островам разжег увлечение Нуреева лордом Байроном. Произведение неистового поэта должно было лечь в основу его первого оригинального балета для Парижской Оперы, которой теперь руководила его старая приятельница Виолетт Верди. Нуреев поставил своего «Манфреда», основанного на драматической поэме Байрона и жизни самого поэта, на музыку симфонии Чайковского, вдохновленной той же поэмой. Подобно тому, как друг Чайковского побудил композитора написать симфонию по байроновскому «Манфреду», друг Нуреева, виолончелист Мстислав Ростропович, вызвал в 1977 году интерес Нуреева идеей «чудесной новой роли» для него. Ростропович ждал целую неделю и затем назвал эту роль «манной небесной», вспоминал Нуреев.
Байрон завладел его воображением, и он прочитал о нем все, что мог, прежде чем приступить к новому балету. Но хотя Рудольф очень любил музыку Чайковского, он не был уверен в том, как драматизировать такой метафизический сюжет, как «Манфред». Поэма Байрона была вдохновлена дикой красотой альпийских пейзажей и пересказанным ему другом «Фаустом» Гете. В итоге, как писал Джон Персиваль, темой балета Рудольфа стала не столько сама поэма или жизнь Байрона, сколько «то, что именуют «романтическим томлением» — чувство тоски, страсти и отчаяния, так свойственное искусству того периода».
Заглавную роль Рудольф мыслил как стимул для самого себя, и нетрудно понять, почему Манфред и Байрон так привлекали его. Манфред — еще один одинокий странник по длинному жизненному пути, «чьим даром была непобедимая сила воли». Как и герои многих балетов Нуреева, Манфред, во многом подобно самому Байрону, противоречивая натура, разрываемая противоположными желаниями и терзаемая чувством вины. «Самое основное в Байроне — двойственность, — говорил Рудольф Флоре Луис из «Нью-Йорк таймс». — Он утверждает, что если вы сегодня чувствуете себя прославленным, то на следующий день можете проснуться опозоренным. В нем уживаются любовь и ненависть, всевозможные противоречия. Байрон пожертвовал своими деньгами, чтобы помочь грекам, но в его жизни было немало жалких и неприглядных эпизодов, а умер он отнюдь не романтической смертью — от простуды. Однако потом он стал символом объединения Греции, возвысившись в своем падении».
Балет явился еще одним произведением, отражавшим неослабевающий интерес Нуреева к метаниям между наивностью и жизненным опытом, небесной и земной любовью. Повествование насыщено намеками на гомосексуальность и инцест и разнообразными персонажами от монахов до горных духов. Поэт заново переживает события своей жизни, постоянно преследуя Астарту, его духовного близнеца и музу — персонажа, вдохновленного сестрой Байрона. Его, в свою очередь, преследуют призраки возлюбленных и группа облаченных в черное фигур — символов его вины. Поэт Нуреева, отмечал один из критиков, «вечно разрывается между пороком и идеалом, между черными мессами и поэзией; он постоянно странствует — из Англии в Швейцарию, Италию, Грецию, где наконец находит освобождение в смерти, приковывая внимание зрителя до полного его изнеможения».
Физические трудности роли доводили до изнеможения и самого Нуреева. В то время, когда критики начали говорить о спаде его активности, Нуреев взялся за самую изматывающую роль во всей своей карьере, заставлявшую его находиться на сцене в течение всего балета и выступать партнером одиннадцати различных персонажей. Более чем семьдесят пять минут он изнурял себя прыжками, пируэтами, тур-ан-л’эр, быстрыми сменами направления, причем без пауз и в бешеном темпе. Его хореография включала почти все, что он усвоил, — от формальных структур Петипа до вращений на полу Марты Грэм.
Нуреев готовил хореографию роли Манфреда в расчете на своего дублера в заглавной роли, звезду Парижской Оперы Жана Гизерикса. Высокий и мускулистый, с сумрачным баскским лицом, Гизерикс обладал необходимыми магнетизмом и техникой. На роль Астарты Рудольф выбрал Флоранс Клерк, которая делила ее с гибкой Вильфрид Пиолле. В распределении Нуреевым ролей имелся и «второй план»: Флоранс Клерк недавно вышла замуж за Шарля Жюда, которого Нуреев определил на роль поэта Шелли, близкого друга Байрона, в то время как Пиолле была замужем за Гизериксом. Нуреев поставил несколько мужских дуэтов, воплощающих дружбу Байрона и Шелли. «Это вас шокирует? — спрашивал он Флору Луис из «Нью-Йорк таймс». — Мужчины ведь разговаривают друг с другом. Почему же они не могут друг с другом танцевать?»