Несмотря на столь бестактный ответ, Нуреев беспокоился о своем здоровье зимой 1987 года. Когда Уоллес Поттс рассказал ему о новом антивирусном лекарстве, называемом АЗТ и начавшем применяться в Америке в марте того же года, Рудольф потребовал, чтобы Мишель Канези прописал его ему. Канези колебался. АЗТ только начинали использовать во Франции, и, учитывая даваемые тогда большие дозы (тысяча двести миллиграммов, в отличие от теперешних пятисот), он беспокоился, что побочные эффекты отразятся на способности Рудольфа танцевать. Хотя достоинства АЗТ оспариваются и по сей день, препарат замедлял размножение вируса СПИДа. В Америке Рудольф знал людей, которым назначали АЗТ, когда количество их Т-клеток становилось меньше пятисот349. Однако во Франции врачи прописывали ВИЧ-инфицированным пациентам АЗТ, когда число Т-клеток опускалось ниже двухсот пятидесяти. Так как Рудольф еще не дошел до этого уровня, Канези считал неблагоразумным давать ему лекарство, о котором он так мало знал. «Когда я сказал «нет», он пришел в бешенство. Это была первая из наших двух ссор». Со временем Канези уступил, так как «я боялся, что люди когда-нибудь упрекнут меня за то, что я не прописал ему АЗТ». Впрочем, Рудольф принимал пилюли крайне бессистемно. «Он каждый раз уходил от меня с тоннами лекарств, но когда я навещал его, то всегда находил повсюду неиспользованные упаковки».
Однако со своими коллегами по театру Нуреев был весьма осторожен. Однажды на репетиции булавка балерины поцарапала ему щеку, и балетмейстер Патрисия Руанн инстинктивно вытерла с его лица каплю крови. «Не могла бы ты пройти со мной в уборную?» — попросил он ее. «Я подумала, что он хочет, чтобы я что-то для него сделала. Но когда я вошла, он сказал: «Пат, вымой, пожалуйста, руки». Я начала что-то говорить, но он прервал меня: «Не болтай». Его настойчивость тогда показалась мне странной».
Становясь старше, Нуреев все с большим трудом справлялся с накатывавшими на него приступами дурного настроения. Каждая обида, реальная или воображаемая, углубляла его подозрительность и требования соблюдения кодекса лояльности. В октябре 1987 года он участвовал вместе с Барышниковым в бенефисе труппы Марты Грэм в Нью-йоркском сити сентер. Среди выступающих была и легендарная прима Большого театра Майя Плисецкая, чье появление с двумя перебежчиками было очередным знаком перемены климата. Нуреев и Барышников танцевали «Весну в Аппалачах», где Нуреев играл проповедника, а Барышников — фермера. Рудольф давно хотел исполнить «Весну в Аппалачах» в Парижской Опере и просил Грэм предоставить балет его труппе, но она отказывалась. Из всех ее работ эта была наиболее близка ее сердцу: Аарон Копленд сочинил музыку специально для нее, и она впервые танцевала в этом балете со своим тогдашним мужем Эриком Хокинсом. К тому же Грэм не была уверена, что французы могут исполнить балет с должным американским «акцентом».
После представления состоялся торжественный ужин в отеле «Пьер», где Грэм сидела между Нуреевым и Барышниковым. Во время обеда Грэм пересадили за стол Холстона, а Рудольф оказался зажатым между двумя покровителями искусств Элис Були и Ли Трауб, чей муж был председателем Совета директоров «Блуминдейла». Рудольф кипел от гнева. Его сердили не только задержки с «Весной в Аппалачах», но и то, что труппа, по его мнению, обхаживала Барышникова. В течение двенадцатилетнего сотрудничества с труппой Грэм Нуреев никогда не требовал гонорара и теперь чувствовал себя оскорбленным, пренебрегаемым и недооцененным.
По словам Ропа Протаса, в то время заместителя директора труппы, Грэм в ту ночь намеревалась сделать Рудольфу сюрприз, разрешив ему постановку «Весны в Аппалачах». Она с трудом приняла это решение, но считала, что должна поблагодарить Ну-реева за все, сделанное им для ее труппы. «Марта попросила меня пересадить ее, — вспоминает Протас. — Она сказала: «Дорогой, не могла бы я сесть рядом с Холстоном? Рудольф со мной не разговаривает». Я выполнил ее просьбу, и тогда разверзся ад». Подойдя к столу Протаса, Рудольф вылил ему на голову стакан воды. «Ты неблагодарный лицемер», — прошипел он и увел своих гостей, Джесси Норман, Джуди Пибоди и Роберта Трейси. Когда они уходили, Протас крикнул вслед Трейси: «Я никогда не отдам Рудольфу «Весну в Аппалачах»!»
Нуреев так и не заполучил «Весну» для Парижской Оперы. Грэм была настолько расстроена его выходкой, что, возможно вместе с Протасом350, на следующий день отправила письмо обозревателю Эйлин Мел (также известной как Сузи), которое было напечатано в ее колонке в «Нью-Йорк пост». Нуреев «переживает трагический момент для танцовщика, — писала Грэм, — ибо он, как и я, хочет только танцевать. Его поведение со мной и Роном во время ужина вызвано в основном этим351.
Какова бы ни была роль Грэм в этих и последующих событиях, Рудольф считал, что их подстроил Протас, — было широко известно, что она не делает ничего, не посоветовавшись с ним. Со временем ей стало не хватать Рудольфа, и она стала говорить о нем «с огромной любовью», говорит Протас, вспоминая, как за два года до смерти страдающая артритом Грэм с трудом написала Рудольфу личное послание. Ее руки стали такими узловатыми, что она могла держать ручку в правой руке, только прижимая ее левой. Тем не менее, по словам Протаса, она написала пять вариантов, опасаясь, что иначе «Рудольф не поверит, что письмо от нее». Грэм так и не получила ответ, хотя неизвестно, читал ли Рудольф ее письмо. Больше они никогда не разговаривали друг с другом.
В 1988 году Нурееву исполнилось пятьдесят лет, и ведущие балетные труппы мира наконец засыпали его приглашениями, от которых долго воздерживались. Балетный мир хотел оказать ему почести в благодарность за все его достижения. Рудольф, однако, продолжал смотреть вперед, а не назад. Когда Королевский балет пригласил Нуреева в Лондон выступить в январе в «Жизели», его спросили, кого из балерин он хотел бы иметь партнершей. Все еще обиженный тем, будто его изгнали из Королевского балета сразу же после ухода Фонтейн, Рудольф решил продемонстрировать
Лондону свои парижские достижения и представить Сильви Гиллем в дебюте в «Ковент-Гарден»352. «Жизель» была первым балетом, который он и Фонтейн танцевали вместе в 1962 году. Теперь Нуреев был на семь лет старше, чем Фонтейн во время их дебюта, а двадцатитрехлетняя Гиллем пребывала в том же возрасте, в котором был тогда Рудольф.
За исключением Клемента Криспа, называвшего его «иконой романтической страсти», отзывы критики о Нурееве были далеко не лестными, и весь успех достался Гиллем, чья виртуозность покорила зал. При вызове артистов Рудольф подталкивал ее вперед, как гордый отец, а потом стоял рядом с ней у служебного входа, раздавая автографы.
Чтобы отметить его день рождения 17 марта, Барышников пригласил Рудольфа танцевать «Жизель» с Американ балле тиэтр в Лос-Анджелесе. Хотя Рудольф все еще оплакивал кончину матери в прошлом месяце, он был в приподнятом настроении. В тот вечер Герберт Росс и Ли Радзивилл устроили для него званый обед в доме Росса353. Гостями были старые друзья, в том числе Барышников, Дус, Уоллес, дочь Армен Бали Жаннетт Этеридж и Джон Тарас, который преподнес Рудольфу новую биографию Баланчина, написанную им в соавторстве с Ричардом Баклом. После обеда Рудольф позировал перед фотоаппаратом Тараса, шутя надев на голову цветочный венок и изображая Диониса.
Самая невероятная из почестей, которыми изобиловал этот год, была оказана Нурееву труппой, которая отвергала его в течение всего пребывания на Западе. По случайному совпадению, в двадцать седьмую годовщину своего побега Нуреев дебютировал с Нью-Йорк сити балле в театре штата Нью-Йорк — здании, построенном Баланчиным. По приглашению Питера Мартинса, преемника Баланчина на посту директора, Нуреев танцевал с Меррил Эшли в шедевре Баланчина — Стравинского «Орфей» роль, которую он никогда не исполнял. Отличающийся изысканностью и скульптурным стилем движений, балет основан на древнегреческом мифе, в котором поэт-музыкант Орфей пытается вернуть свою жену Эвридику из Гадеса. Зная, как мечтал Рудольф танцевать с этой труппой, Мартинс надеялся не только предоставить ему «этот опыт», но и дать возможность студентам прикрепленной к труппе Школы американского балета наблюдать искусство Нуреева в непосредственной близости в балете Баланчина.
Роль Орфея требовала скорее актерского, чем танцевального мастерства, что явилось осложнением в переговорах с Мартинсом. Нуреев хотел танцевать Аполлона, одну из «коронных» ролей самого Мартинса, и тот отказал, хотя и знал, что Рудольф все еще выступает в этой роли со своей французской труппой. «Я недостаточно хорош для Аполлона? Не так хорош, как вы?» — осведомился Рудольф. «Проблема не в этом, — ответил Мартинс, который перестал выступать в тридцать семь лет. — По-моему, вы слишком стары. Но я думаю, вы будете великолепны в Орфее». Рудольф настаивал на Аполлоне, но в конце концов уступил. По словам Мартинса, он «усердно работал», репетируя с ним и Джоном Тарасом, «и был очень хорош в этой роли».
В том же месяце самые прославленные имена в балете приветствовали его на юбилейном торжестве в театре «Метрополитен-опера», приуроченном к третьему сезону балета Парижской Оперы в Нью-Йорке. Задуманное Джейн Херман «нуреевское торжество, — как писал впоследствии Клайв Барнс, — было красивым, согревающим душу мероприятием — выражением любви к любимому танцовщику всего мира», впрочем не лишенным некоторой доли помпезности. Мишель Рокар, жена премьер-министра Франции, кланялась Рудольфу из центральной ложи, а мэр Нью-Йорка Эд Кох преподнес ему хрустальное яблоко от Тиффани — честь, оказываемая самым выдающимся гостям города. Весь балет Парижской Оперы вместе со студентами его школы прошествовал в царственном дефиле, чего еще никогда не бывало за пределами Парижа. Французские танцовщики выходили на сцену согласно рангу — от младших учеников школы до звезд труппы. Далее последовал парад нуреевских коллег, партнеров и хореографов, включая Михаила Барышникова, Питера Мартинса, Петера Шау-фуса, Марию Толчиф, Карлу Фраччи, Йветт Шовире