С августа до ноября, пока Берже и Нуреев обменивались оскорблениями через международную прессу, а Берже и Буа торговались из-за его контракта, Рудольф исполнял свои обязанности в качестве высокомерного короля Сиама. Он находил этот персонаж весьма симпатичным. «Как правило, короля считают отрицательным персонажем с неограниченной властью, отчего и возникают все проблемы. Но мне нравится абсолютная власть… Он любознателен, хочет учиться, у него масса положительных качеств». Если вести себя как король не представляло трудностей, то «звучать» по-королевски было куда более сложной задачей. До сих пор самым выразительным орудием Рудольфа было его тело. Хотя он с тревогой подходил к своей первой роли в музыкальном театре, Доналд Пиппин, музыкальный руководитель постановки, давал ему петь гаммы и, как объяснял Нуреев, «уменьшил карканье». Рудольф обезоружил свою партнершу Лиз Робертсон, спев для нее при первой встрече свое трудное соло «Загадка». Бойкая хорошенькая женщина с короткими светлыми волосами и обаятельными манерами, Робертсон, ставшая восьмой женой композитора Алана Джея Лернера, ожидала увидеть самовлюбленную личность и была ошеломлена, когда Рудольф, по ее словам, «продал себя мне, а не наоборот».
Пьеса имела только два закрытых просмотра перед премьерой в Торонто 21 августа 1989 года. Дус, Кеннет Грев и Роберт Трейси специально прилетели ради театрального дебюта Рудольфа. Хотя критические отзывы были неоднозначными и становились все менее лестными по мере продвижения турне на запад, притягательная сила Нуреева обеспечивала полные залы. (Два фанатичных поклонника смотрели спектакль шестьдесят один раз.) За двадцать четыре недели представление должно было собрать около тринадцати миллионов долларов — в то время кассовый рекорд для мюзикла на гастролях.
Первые недели турне проходили не слишком гладко. Рудольф был удивлен, насколько трудным оказалось заучивать реплики и произносить их «вразумительно», как вспоминает Робертсон. «В половине случаев мы не могли понять, что он говорит». Но Нуреев не хотел работать над исполнением. Его голос был «приятным, но маленьким», и, слушая, как он каждый вечер сражается со своими песнями, Робертсон предложила ему просто произносить их текст в стиле Рекса Харрисона. «Он приходил в бешенство, чувствуя, что мне не нравится его голос. Для него участвовать в мюзикле означало петь».
Беспокоясь о своем здоровье, Рудольф боялся простудиться и не позволял никакому театру, с которым он гастролировал, использовать кондиционер во время представления. В один из вечеров, все еще не привыкнув к нательному микрофону, он нечаянно вышел из роли, информировав Робертсон, а заодно и весь зал: «Лиз! Кондиционер работает!»
Но главная проблема заключалась в том, что Рудольф хотел танцевать. Ожидая своего выхода, он редко сосредотачивался на происходящем на сцене, а звонил в Париж, крича о своем контракте, устанавливая даты выступлений или обговаривая участие Грева в одном из его балетов. В Торонто Рудольф и Грев занимали смежные комнаты в отеле «Четыре времени года». Договорившись о том, что Грев будет танцевать его «Дон Кихота» во Флоренции, Рудольф ежедневно занимался с ним до и в период представления «Король и я». Он даже уговорил Карен Кейн репетировать с Гревом в студии О’Киф-центра, чтобы тот не терял драгоценные минуты, покуда Рудольф на сцене играет короля. «Он планировал будущее Кеннета и рассердился на меня, когда я сказала, что не могу ехать во Флоренцию танцевать с ним», — вспоминает Кейн, никогда не видевшая Рудольфа «таким удрученным». По ее словам, Грев «был не так плох, но слишком молод, чтобы справиться с ролью, и неопытен как партнер».
Других друзей в Торонто, таких, как танцовщица Линда Мейбардьюк, беспокоило, что Грев использует Рудольфа. Вечером, когда они пришли на обед в ее квартиру и засиделись допоздна, смотря Рудольфа в «Валентино», Грев, по ее мнению, «играл на привязанности Рудольфа, прикасаясь к нему и вообще ведя себя с ним как любовник». Однако в другой вечер Грев отвел в сторону мужа Мейбардьюк и пожаловался ему на нежелательные авансы Рудольфа, когда они остаются наедине. Хотя Рудольф постоянно приводил в свою квартиру молодых мужчин-проституток, его влечение к Греву все усиливалось. «Ты мог бы сэкономить мне кучу денег», — шутил он. Но однажды в приступе ярости Рудольф запустил в Грева часами-радио, едва его не задев. Отшатнувшись, Грев толкнул шкафчик, не зная, что внутри стоит телевизор. Аппарат выпал наружу, поцарапав Рудольфу ногу. «Он заявил, что я разрушил его карьеру, а я объяснил ему, насколько нелепо выглядит эта ситуация. Мы оба хохотали, как сумасшедшие».
Все же Грев был настолько озабочен изменяющимся характером их отношений, что обратился за помощью к Лиз Робертсон.
«У меня есть девушка, а Рудольф не желает с этим смириться», — жаловался он. Когда Робертсон попыталась урезонить Рудольфа за обедом в Бостоне, он обрушил на нее «все существующие оскорбления. Он был очарован Кеннетом и ничего не хотел слушать».
Хотя результатом столкновений Рудольфа с Кеннетом становилась его «ужасающая игра», заставляя Робертсон чувствовать себя ведущей спектакль в одиночку, она понимала, каким одиноким ощущает себя Рудольф. Как-то вечером в ресторане какой-то человек принял его за «этого парня, Барышникова» и попросил автограф. Когда он отказался верить отрицаниям, Рудольф подписался именем Барышникова. Робертсон поражало то, как Рудольф сумел воспользоваться ее «материнскими чувствами». Она следила за его питанием и оберегала его, так как «он хотел, чтобы о нем заботились».
Но в середине сентября в Бостоне Робертсон не выдержала. Застав перед представлением Рудольфа в его уборной репетирующим с Гревом и Мари-Кристин Муи, балериной из Бостонского балета, она заявила ему, что больше не может одна вести спектакль. В тот же вечер, посреди представления, произошел страшный скандал, когда Нуреев застал Кеннета целующим Муи. Взбешенный Рудольф закатил ему оплеуху, сбив с ног. Они начали так орать друг на друга за декорациями, что их слышали актеры на сцене. После этого Рудольф едва ли был в настроении для предстоящей любовной сцены с Робертсон. «Если бы он добился настоящего успеха в мюзикле «Король и я», это обернулось бы для него поразительным триумфом, — отмечает Джейн Херман. — Но, не получая хороших рецензий, он просто продолжал турне ради денег. Гастроли действительно сулили кучу денег, которые он любил, но они стали для него похоронным звоном». Несколько лет спустя Рудольф признался Робертсон: «Помню, что я был очень плох в «Король и я». Она с ним согласилась.
Грев покинул Рудольфа в Бостоне и отказался возвращаться к нему. Вскоре он уехал во Флоренцию танцевать нуреевского «Дон Кихота» и там познакомился с балериной, которая стала его женой. Хотя он и Рудольф иногда встречались после этого и поддерживали контакт по телефону, их тесным отношениям пришел конец. Рудольф продолжал давать ему советы, но, когда Грев предложил посетить его год спустя, тот велел ему не приезжать. «Не хочу снова заваривать кашу», — сказал он.
Мучительная любовь пожилого мужчины к мальчику стала темой последнего полномасштабного балета, созданного для Нуреева. Премьера «Смерти в Венеции» Флемминга Флиндта по роману Томаса Манна состоялась в Вероне в мае 1991 года. Поставленный на музыку Баха, балет явно содержал личные отголоски. Рудольф мог отождествлять себя с немолодым писателем Густавом фон Ашенбахом, с его одержимостью красивым польским школьником Тадзио; он знал по себе, как мощь полового влечения пересиливает разум. Балет обернулся жуткой метафорой жизненной ситуации самого Нуреева: в то время как таинственная чума распространяется в Венеции, пожилой мужчина сидит у моря, наблюдая за играющим светловолосым мальчуганом, покуда его жизнь угасает. «Великое актерское исполнение [Нуреева], — писал Джон Персиваль, один из первых критиков, видевших балет, — доминировало на сцене как в движении, так и в неподвижности?».
К тому времени Нуреев уже появлялся в другой новой работе Флиндта, «Шинели», «сшитой» для него незадолго до выступлений в мюзикле «Король и я». Основанный на повести Гоголя о бедном мелком чиновнике, верившем, что новая шинель изменит его жизнь, балет Флиндта показывал Рудольфа пятидесятиоднолетним мужчиной, каким он был в действительности. Роль требовала больше актерского опыта, нежели виртуозности. Хотя структура принадлежала Флиндту, «детали были Нуреева», признает хореограф. Он восторгался чаплинской внешностью Рудольфа в роли Акакия Акакиевича. Исполнение было единодушно одобрено. Критики сошлись во мнении, что на сей раз он не состязался с более молодыми танцовщиками и, что самое важное, с более молодым самим собой.
Однако воспоминания о молодости Нуреева носились в воздухе, когда в ноябре 1989 года танцовщик вернулся на сцену Кировского театра впервые после 1961 года. Его пригласил худрук балетной труппы театра и бывший соученик Олег Виноградов. Прошло тридцать два года со времени ослепительного дебюта Нуреева в паре с Дудинской. Тем не менее он принял предложение Виноградова, так как хотел еще раз танцевать на сцене Кировского театра. Чтобы показать русским свои достижения на Западе, Нуреев выбрал роль Джеймса в «Сильфиде» — одну из первых ролей, которым обучил его Эрик. Но он прибыл в Ленинград с больной ногой, а потом разорвал мышцу икры на другой ноге во время репетиции со своей двадцатилетней кировской партнершей Жанной Аюповой. С несвойственным ему благоразумием Нуреев решил танцевать «Шинель». Однако Виноградов отказался от замены. Репетиции «Сильфиды», проводимые его старой приятельницей и партнершей Нинель Кургапкиной, были изматывающими; Рудольфу часто приходилось делать перерывы для отдыха. По словам Кургапкиной, «он постоянно спрашивал меня: «Может быть, мне не стоит танцевать?» Нуреев был убежден, что Виноградов намерен его унизить. «Не знаю, почему я это делал.
Возможно, это была детская выходка… но из школы Марго Фонтейн… Если ты можешь стоять, значит, можешь и танцевать». Позже Рудольф говорил друзьям, что Виноградов его «угробил».