Еще в детстве первой любовью Нуреева была музыка, и с тех пор он приобрел почти энциклопедические познания в области музыкальной классики. Годами он проявлял интерес к дирижированию. Но только в конце 70-х годов, когда дирижер Карл Бём поощрил его, Нуреев начал всерьез обдумывать эту идею. Бём уговаривал Рудольфа поучиться хотя бы один год. Однако для него это означало пребывание в одном месте, и он не был уверен, что сможет когда-нибудь это осуществить. Вскоре, встретив Герберта фон Караяна в Пале-Гарнье, Рудольф сделал ему комплимент по поводу его моложавости. «Вы должны стать дирижером, — сказал ему фон Караян. — Дирижеры долго живут. Приходите ко мне, и я обучу вас всем моим трюкам». Нуждаясь в «третьем благословении», прежде чем решиться окончательно, Нуреев в 1988 году обратился к своему нью-йоркскому соседу Леонарду Бернстайну. В тот вечер Бернстайн был возбужден из-за американо-израильских отношений и чередовал советы с изложением взглядов на Израиль, затягиваясь сигаретой и подчеркивая свои замечания фортепианными арпеджиями. «Что бы вы подумали, если бы я сейчас попытался бы заняться дирижированием?» — спросил его Рудольф. «Почему бы и нет? Ведь вы необычайно талантливы», — ответил Бернстайн, посоветовав ему поступить на курсы дирижеров в прославленной нью-йоркской Джульярдской школе.
Рудольф задумался над этой возможностью, но вскоре отвлекся на «Король и я» и стал заниматься музыкой самостоятельно. Настаивая на присутствии фортепиано в его отельных апартаментах и за кулисами, он практиковался, когда только мог, разбирая и анализируя «Хорошо темперированный клавир» Баха. Он также купил клавесин Рюкерса, один из трех, существующих во всем мире, и электроклавиатуру «Кассио», его спасение во время остановок в аэропортах.
Зная, что Рудольф хочет быть «величайшим [дирижером] в мире», Бернстайн посоветовал ему «найти старого маэстро и вытянуть из него всю информацию». Когда зимой 1990 года Нуреев приступил к серьезным занятиям, Бернстайн уже умер. Поэтому он обратился к своему старому другу Варужану Коджияну, музыкальному руководителю симфонического оркестра Санта-Барбары и бывшему концертмейстеру оркестра Лос-Анджелесской филармонии. Они познакомились в 70-х годах, когда Коджиян дирижировал на гастрольных выступлениях «Нуреева и друзей». Хотя Рудольф умел читать ноты, он никогда не имел дело с дирижерской партитурой. Всего через три недели Коджиян убедил его продирижировать студенческим ансамблем, что он сделал, хотя и неохотно. «Вообразите этого на редкость грациозного человека спотыкающимся на пути к подиуму», — вспоминал Коджиян. Без предварительной рекламы Рудольф также дирижировал фрагментами из «Спящей красавицы» на трех балетных спектаклях во время американского турне труппы «Нуреев и друзья». Несмотря на жизнь, погруженную в музыку, и свойственное танцовщику инстинктивное ощущение темпа, он внезапно понял, «каково приходится беднягам дирижерам. Нужно выдерживать фантастическую борьбу с оркестром за сохранение темпа. Медь и контрабасы слишком тяжелы — чтобы они не отставали от скрипок, ты должен их все время подстегивать».
Воодушевленный возможностью сделать вторую карьеру, Рудольф вскоре позвонил своему другу Вильгельму («Папе») Хюбнеру, профессору Венской академии музыки. Являясь в течение десяти лет председателем Венской филармонии, Хюбнер завел многочисленные связи в столице музыкального мира, которые с радостью предоставил в распоряжение Рудольфа. Будучи уважаемой фигурой, он не стал бы тратить время, если бы не считал Нуреева подающим надежды, при этом зная, что требуются минимум пять лет, чтобы стать хорошим дирижером.
Сначала Хюбнер сам обучал Рудольфа — в его скромной венской квартире со стенами, украшенными портретами отца и сына Моцартов, они корпели над партитурой симфонии Гайдна «Охота». Так как Лидия Хюбнер и ее дочь Элизабет готовили Рудольфу еду и заботились о нем, он мог полностью посвятить себя урокам. Днем и ночью Нуреев слушал записи произведений, изучая при этом их партитуры. Спустя неделю Хюбнер привел профессора Венской музыкальной академии, чтобы он обучил Рудольфа держать палочку, и через день Нуреев уже стоял в гостиной Хюбнера, дирижируя записанными на пластинки сочинениями.
Скорость, с которой Рудольф постигал сложности дирижирования, изумляла Хюбнера. Некоторым дирижерам требовался год, чтобы разучить новое произведение; Рудольф же готовился к своему дирижерскому дебюту всего три недели. По мнению Хюбнера, Рудольф «жил в музыке, а не для нее». Теперь было нужно найти для него оркестр, поэтому Хюбнер направил Рудольфа к доктору Францу Мозеру, директору Венского Резиденц-оркестра — завоевавшего известность молодежного коллектива, основанного Хюбнером два года назад. «Ребята, — обратился он к музыкантам на первой репетиции, — вот человек, который только начал дирижировать, но помогите ему, и вы сами увидите, чего он стоит». Музыканты приняли Нуреева благодаря его энтузиазму и страстной увлеченности, хотя легко могли его отвергнуть как дилетанта или, еще хуже, специально нанятую знаменитость. Решительность Рудольфа способствовала его позднему старту, как и десятилетия тому назад в Ленинграде.
Хотя Хюбнер планировал дебют Нуреева на сентябрь, профессор решил, что его ученик готов к выступлению всего после одиннадцати репетиций с музыкантами. 25 июня, спустя семь месяцев после первого урока, явно нервничающий Рудольф взошел на подиум элегантного венского дворца Ауэршперг и перед избранными тремястами слушателями исполнил с Резиденц-оркестром гайдновскую «Охоту», скрипичный концерт К. 218 Моцарта и Серенаду до мажор для струнного оркестра Чайковского. «Все были потрясены, включая музыкантов, которых не так легко впечатлить», — говорил впоследствии Франц Мозер.
Через пять дней выглядевший куда более радостным и непринужденным Рудольф продирижировал вторым концертом, включающим «Аполлон Мусагет» Стравинского. Любовь Нуреева к этой музыке и вдохновленному ею балету Баланчина362 была «увидена и услышана» теми, кто помнил его дебют в «Аполлоне» двадцать четыре года тому назад. Михаэль Биркмейер, один из нескольких нуреевских протеже среди публики, был тронут искренней радостью Рудольфа. «Он выглядел так, словно находился в ином мире. Он с трудом поднялся на подиум, но, очутившись там, стал в позу, как фон Караян, и как только зазвучала музыка, стало ясно, что появилась новая величина».
Рудольф быстро выработал индивидуальный стиль движений. В то время как большинство дирижеров делали то, что Хюбнер именовал «пышным, чрезмерно театральным взмахом» в конце произведения, и «танцевали» на подиуме, Рудольф редко использовал свое тело, не желая, чтобы публика рассматривала его как танцовщика. Когда Хюбнер посоветовал ему не смотреть в партитуру во время дирижирования («Ты ведь знаешь ее наизусть, так отложи ее»), Рудольф ответил, что ему нужно показать, что он умеет читать партитуру и не просто движется в такт музыке, а действительно дирижирует тем, что написано в нотах. Тем не менее Нуреев понимал, что он всего лишь новичок, и нуждался в заверениях, что публика аплодирует не только его усилиям. «Вы уверены, что это было хорошо?» — часто спрашивал он Хюбнера.
В июле Нуреев дирижировал концертами в Равелло и Афинах363. Вернувшись в Вену тем же летом, чтобы продолжить занятия, он стал посещать семинары камерной музыки, ежегодно проводимые Хюбнером в замке Файштриц, в часе езды от города. Однажды там у него начался жар, и он весь промок от пота. Когда Лидия Хюбнер принесла ему поднос с завтраком, она пришла в ужас, увидев его дрожащим под шерстяными одеялами в летнюю жару. Несмотря на ее протесты, Рудольф настоял на посещении дневной репетиции со студенченским оркестром, который передал ему Хюбнер, и продолжал работу над бетховенской «Героической» симфонией и штраусовским вальсом «Исступление», считавшимся любимым вальсом фон Караяна.
Но в конце сентября, после дирижирования в Будапештском оперном театре, Рудольф ощутил сильные почечные колики. Сын Хюбнера, уролог Вакси, убедил родителей вернуть Рудольфа в
Вену, где диагностировал у него почечную непроходимость. Нуреев сообщил ему, что он ВИЧ-инфицирован, и Хюбнер принял меры предосторожности, чтобы не дать новости распространиться. Он даже скрыл это от родителей после того, как откачал жидкость из почки Рудольфа при помощи дренажа.
Дус приехала почти на неделю и проводила дни и ночи у его больничной койки. Она и Лидия Хюбнер были там, когда Рудольф проснулся после анестезии и стал сердито настаивать, что он поднимется с кровати несмотря на распоряжения врача. Лидия силой удержала его, хотя он бешено вырывался. «Наконец он уступил, потому что я была гораздо сильнее его». Поправившись, Рудольф начал жаловаться, что процедура стоила ему целое состояние.
Хотя дирижерская карьера Нуреева набирала темп, это не могло умиротворить фурий, влекущих его танцевать. Спустя три недели после почечного приступа, несмотря на советы друзей и знакомых, Рудольф отправился в изнурительные месячные гастроли в Австралию. Это стало его последним турне как танцовщика и очередным провалом. Худой и изможденный, он едва мог ходить, не говоря уже о репетициях. Впервые за всю карьеру Нуреев в последнюю минуту изменил программу просто потому, что у него не было сил ее танцевать. Вместо «Песен странника» и «Урока» он выбрал свои резервы из репертуара Нижинского, «Послеполуденный отдых Фавна» и «Павану мавра».
Зрители были «в бешенстве», вспоминает Шарль Жюд. Не только из-за того, что они заплатили кучу денег за билеты, но и потому, что, так как Рудольф не выступал в Австралии четырнадцать лет, они ожидали увидеть Нуреева в «Корсаре» и «Дон Кихоте». «Они хотели видеть его прыгающим и вертящимся, а увидев совсем другое, потребовали деньги назад». Никто не ждал Рудольфа у служебного входа. Когда старый друг пришел за кулисы приветствовать его и справиться о его здоровье, Рудольф ответил: «Посмотри на меня. Я чувствую себя прекрасно!» Но вид у него был отнюдь не прекрасный, и многие подозревали, что он сам не осознает, каким выглядит на сцене.