Через несколько дней, по пути в Линкольн-центр, Рудольф столкнулся с Питером Мартинсом и простоял с ним на углу больше часа, обсуждая темпы в «Спящей красавице». «Мы соглашались по поводу одних разделов и не соглашались по поводу других, — вспоминает Мартинс. — Как будто и он, и я должны были танцевать. Люди проходили мимо, некоторые из них узнавали его… Рудольф стал очень серьезным. Он не смотрел на прохожих, не делал скверных замечаний о Баланчине и не называл меня «датской принцессой». Для него имела значение только музыка Чайковского».
Рудольф усердно репетировал перед своим американским дирижерским дебютом, завоевав восхищение Чарлза Баркера, который, зная, что он серьезно болен, заранее предупредил об этом музыкантов. Прокофьевские «Ромео и Джульетта» с их переменами метра и быстрыми модуляциями являются одной из самых сложных партитур даже для очень опытных дирижеров. «Здесь очень много трудностей, — говорит Баркер, — особенно в третьем акте, где редко играет весь оркестр. В течение сорока минут приходится иметь дело с маленькими группами инструментов. Как правило, только две или три группы играют одновременно, и то один-два такта, после чего вступает другая инструментальная группа. Сохранить сосредоточенность при этом очень трудно». Рудольф только один раз репетировал с оркестром Американ балле тиэтр и произвел на музыкантов впечатление уже своими усилиями.
Так как Нуреев никогда официально не заявлял, что прекращает танцевать, Херман решила превратить весеннее гала-представление Балле тиэтр в нечто вроде «прощания с Нью-Йорком». Жаклин Онассис согласилась быть почетным председателем вечера и посетила генеральную репетицию, как и Джесси Норман, что очень взбодрило Рудольфа. Его протеже Сильви Гиллем и Лоран И лер были приглашены исполнить роли, которые танцевали Фонтейн и Нуреев на мировой премьере «Ромео и Джульетты» двадцать семь лет назад. «Гиллем нужна была труппе в этом спетакле, как дырка в голове, — вспоминает Херман. — Я перевернула землю и небо, чтобы заполучить ее, потому что обещала Рудольфу не говорить ей, насколько тяжело он болен. Гиллем не хотела в этом участвовать. «Это будет не мой спектакль, а цирк для дирижирования Рудольфа», — говорила она. Гиллем взвинчивала цену и была потрясена, когда я заплатила ей столько, сколько она требовала. «Лучше соглашайтесь, — предупредила я ее, — иначе потом будете жалеть о своем отказе». Увидев Рудольфа в его квартире, Гиллем поняла, как он болен. Я ушла около трех часов дня, а она все еще оставалась там».
Как и предвидела Гиллем, блистательная толпа заполнила зал вечером 6 мая, в основном чтобы увидеть Рудольфа. Но они пришли аплодировать не столько его дирижированию, сколько жизни, всецело посвященной танцу, что трогало их всех. Среди публики были первая партнерша Рудольфа в «Жизели» Ирина Колпакова, и последняя — Алессандра Ферри. Присутствовали также Наталья Макарова, Виолетт Верди, Дарси Кист лер, Моник ван Вурен и сливки нью-йоркского общества, в том числе Энн
Бэсс, Блейн Трамп и Пэт Бакли. Мод Гослинг прилетела из Лондона, Мишель Канези — из Парижа, Уоллес Поттс — из Лос-Анджелеса, Жаннетт Этеридж — из Сан-Франциско.
Рудольф, поднявшийся на подиум во фраке и белом галстуке, выглядел изможденным. Но когда публика приветствовала его, он ожил, словно наэлектризованный ее преданностью. Поддерживая себя левой рукой, он поднял палочку правой. Канези заволновался, что Рудольф упадет, но потом решил, что, даже если он умрет на сцене, «это будет именно то, чего он хочет».
Питер Мартинс, наблюдавший во время всего представления только за Рудольфом, был заинтригован его увлеченностью и растроган его скромностью. «Никогда я не питал к нему такого уважения, как в тот вечер. Именно тогда он стал той личностью, которой, как я думал, был всегда, но которую никогда не демонстрировал». Хотя Клайв Барнс высоко оценил исполнение, другие жаловались на вялые темпы. Однако для Мартинса, как и для дирижера Американ балле тиэтр Чарлза Баркера и многих других, то, как дирижировал Рудольф, было куда менее важно, чем то, что он дирижировал вообще.
Исполнение не только возбудило, но и утомило Рудольфа. На приеме, который Херман устроила для него после спектакля в «Дакоте», ему пришлось удалиться в спальню, куда друзья и бывшие партнерши заходили по очереди, чтобы повидать его «Благодарю вас за то, что вы меня поддерживали все эти годы», — говорил он некоторым из них. На следующий день Рудольф отбыл на ферму в Вирджинии в сопровождении Жаннетт и Уоллеса, где прогуливался по своей обширной территории. Отдыхая, он читал среди прочего интервью Анатоля Бруайара в «Нью-Йорк таймс» «Зараженный моей болезнью, и другие рассказы о жизни и смерти».
Вскоре Нуреев вернулся в Вену дирижировать программой арий Россини и Моцарта во дворце Ауэршперг. Хотя задача была ему явно не по силам, он заставил себя ее осуществить. Рудольф мог шевелить только пальцами, а не руками, и «все видели, как он болен. Кожа его была совсем белой, а на лице двигались только глаза».
С каждым днем ему становилось все хуже, и с тех пор «он понемногу сгорал, как свеча», вспоминал Луиджи Пиньотти. В июле Рудольф полетел в Сан-Франциско дать концерт, которому было суждено стать последним, исполняя со студенческим оркестром Калифорнийского университета «Ромео и Джульетту» Прокофьева и «Героическую» Бетховена. Чтобы запастись силами, он провел пять дней в долине Нейпа, винодельческом районе Калифорнии, с Жаннетт, Армен Бали и Джереми Тауэром, знаменитым американским кулинаром, с которым Нуреев познакомился много лет назад, когда тот был студентом Гарварда. Друзья стряпали и отдыхали в доме Натальи Макаровой, которая предоставила его им на время своего отсутствия. Недавнее сооружение часовни в ее усадьбе изрядно позабавило Рудольфа, который шутил, что «для спасения ее души требуется нечто большее, чем часовня». Хотя они никогда не говорили о СПИДе и других болезнях, было абсолютно ясно, что Рудольф, по словам Тауэра, «очень плох». Дело было даже не в том, как он выглядел, а в том, как шаркал при ходьбе. Когда люди спрашивали, что с ним, Жаннетт говорила, что ему жмут туфли. Но так как Рудольфу предстояло дирижировать сначала в Японии, потом в Австралии, она, как и ее мать, надеялись уберечь не только его тайну, но и представляющиеся ему возможности. Обе посвятили себя ему, говорит Тауэр, вспоминая, как они укладывали его в постель каждый вечер и стояли рядом, пока он не заснет, так как «Рудольф любил внимание». Когда сын Бали, Артур, погиб в автомобильной катастрофе в 1983 году, Рудольф бросил все, чтобы быть рядом с ней. Теперь она считала его своим вторым сыном.
Вернувшись в Париж в июле, Рудольф сразу же стал работать над постановкой «Баядерки», с которой его карьера на Западе завершала полный круг. В этом балете Нуреев впервые потряс Париж во время дебютного турне Кировской труппы на Западе в 1961 году, и его же он первым поставил для Королевского балета в 1963 году. Дебют Рудольфа в роли Солора в Кировском театре продемонстрировал его харизматическое благородство и, естественно, привел к дебютам в ролях Альберта, Дезире и Зигфрида. «Баядерка» оставалась единственным крупным балетом Петипа, который Нуреев еще не ставил целиком.
На Западе он танцевал и ставил только сцену призрачного царства теней, но ему хотелось поставить весь четырехактный балет. В этом его поддерживал Игорь Эйсиер, инспектор по танцам при французском правительстве, который периодически посылал ему открытки с написанным поперек одним словом: «Баядерка».
Премьеру балета намечали на более ранний сезон Парижской Оперы, но потом отложили. «Наконец-то «Баядерка», — сказал Рудольф, узнав, что премьера твердо назначена на 8 октября 1992 года, возможно чувствуя, что это последний балет, который ему удастся поставить.
С целью воссоздать на сцене представляемый им фантастический мир, Нуреев обратился к своим друзьям Эцио Фриджерио и Франке Скварчапино. Супружеская пара воплощала образы, краски и архитектуру Востока по памятникам и картинам Индийской и Оттоманской империй. Рудольф наслаждался «излишествами» балета, «его красочностью, чувственностью и богатством событий, напоминающими «Тысячу и одну ночь», говорил он репортеру.
Вместе с Патрицией Руанн он изучал запись постановки Кировского театра на видеокассете и пригласил свою бывшую партнершу по этой труппе, Нинель Кургапкину, приехать из Санкт-Петербурга, чтобы наблюдать за репетициями. Его главные изменения, естественно, сосредоточились на танцовщиках, чьи роли он сделал более значительными.
Хотя работа над балетом шла легко, обследование Рудольфа показало рецидив признаков перикардита. Несмотря на протесты Канези, он отказался от продолжения лечения и отправился на острова Галли в поисках его обычных целительных средств — моря и солнца. Туда к нему приезжали друзья из разных периодов его жизни. Люба Романкова прибыла из Санкт-Петербурга с мужем, Марика Безобразова — из Монте-Карло, а Уоллес Поттс — из Лос-Анджелеса. Уоллес, который также был ВИЧ-инфицирован, стал проявлять особую заботу о состоянии Рудольфа и почти каждый день звонил Канези с вопросами о его здоровье, хотя добиться прямой связи часто бывало нелегко. Рудольф плавал в море, изучал оркестровые партитуры и, впервые в жизни, берег свою энергию. Во время визита к Гору Видалу вблизи Ра-велло он «устало лежал на диване, попивая белое вино, и молчал, пока мы не заговорили о последней балетной сплетне». Тогда циркулировала история о том, как Дарси Кистлер заявила в полицию на своего мужа Питера Мартинса, ударившего ее во время спора366. «Питер Мартинс убил свою жену? Нет? Очень жаль», — спокойно сказал Рудольф, вспоминая, как он хотел приударить за шестнадцатилетним Мартинсом в Дании, когда Эрик предупредил его: «Он слишком молод. Ты попадешь в тюрьму». Лицо Рудольфа показалось Видалу «опустошенным, но красивым, все еще напоминающим татарского хана. Верхняя часть тела начала чахнуть, но нижняя не пострадала — ноги сильные и ступни для танцовщика не слишком деформированные».