силась удовлетворить заявку Нуреева — «в виде исключения».
Через несколько месяцев Рудольфу предложили контракт с Уфимским балетом, что могло стать началом его карьеры, но он отказался. Зная, что предложение вступить в труппу — немалая честь, он твердо решился учиться в Ленинграде.
В театральных кругах ходит много легенд о «счастливом мгновении», кратком миге, когда на неизвестного внезапно падает яркий луч света. Для Рудольфа этот миг наступил сразу после отказа работать в Уфимском балете. Республика отбирала танцовщиков для выступления в Москве в мае того года во время Башкирской декады литературы и искусства, десятидневной демонстрации башкирской культуры. В тот день, когда в театр прибыл представитель Министерства культуры, один из солистов не явился, задержав просмотр. Артисты должны были танцевать «Журавлиную песню», и этот солист исполнял партию одного из джигитов, башкирских всадников, который танцует и одновременно жонглирует шестом.
«Кто-нибудь может его заменить?» — спросил со сцены директор.
Рудольф, неизменно сидевший в зале, когда не появлялся на сцене, знал репертуар труппы наизусть. Каждый балет отпечатался в его памяти, особенно «Журавлиная песня». Он сразу же поднял руку и после быстрой репетиции с Виктором Пяри получил роль. «Танцуя в те первые дни, я испытывал чувство, наверно знакомое плясуну на натянутом канате, — он убежден, что дойдет до другой стороны, а потенциальная опасность подхлестывает его».
В Башкирской декаде Рудольф увидел возможность показаться в роли солиста педагогам и танцовщикам всей страны. В фестивальной программе его имя впервые стояло отдельной строкой. Но во время репетиций в Москве слишком ревностный «канатоходец» растянул ногу во время пируэта и был вынужден пропустить выступление на открытии 28 мая 1955 года. Нога так распухла, что не влезала в балетные туфли, и оставалось лишь пропускать класс, пока она не заживет.
Рудольф воспользовался отдыхом, чтобы посмотреть все пропущенное при первом визите в Москву прошлым летом. Артистов из Уфы разместили всех вместе в гостинице «Европейской» недалеко от Большого театра и потребовали ходить группами. Рудольф ходил в группе всего три дня, после чего стал шнырять по музеям и по театрам по собственному выбору. Участники фестиваля имели свободный доступ в большинство московских театров, и он, по словам Намиры Сулеймановой, смотрел по три спектакля в день. Однажды вечером артисты Уфимского балета отправились на концерт, а он улизнул из группы в самых дверях театра, проследовав прямо к оркестру, хотя имел билет только на балкон. Взглянув со своих мест вниз, уфимские коллеги увидели Рудольфа, сидящего возле сцены, положив ногу на ногу, «словно на своем собственном месте». Эта на современный взгляд несерьезная шалость поразила уфимских артистов, как редкостная бравада. На самом деле они тревожились за него, опасаясь, «что его прогонят, но контролеры его не беспокоили». Неплохое знакомство Рудольфа с Москвой удивило артистов балета; многие из них, в том числе Памира Сулейманова, боялись широких и длинных проспектов. «Он взял меня за руку, повел в метро и помог сесть в поезд, чтобы я успела на репетицию».
Рудольф выздоровел и через неделю дебютировал на декаде в качестве солиста в «Журавлиной песне» и, по свидетельству звезды труппы Зайтуны Насретдиновой, справился великолепно. «Правда» после фестиваля писала, что башкирский балет можно поставить на третье место в стране после московского и ленинградского. Но Рудольф жаждал большего, чем просто удачное выступление. Он знал, что представители лучших в стране балетных школ ищут учеников, и надеялся привлечь их внимание до официального направления в Ленинградское училище.
По мнению Рудольфа, Халяф Сафиуллин абсолютно ошибся, сказав, будто в его распоряжении много времени. Он сам знал, что в семнадцать лет слишком поздно поступать в Ленинградское училище. Если он хочет вырваться из Уфы, у него остается для этого совсем мало времени. Поскольку, вопреки его ожиданиям, никто к нему не подходил, Рудольф сделал то, что никому другому в труппе даже в голову не приходило: сам пошел на поиски. Он собирался представиться присутствующим на фестивале башкирским танцовщикам из училища, которых затем надо было уговорить представить его, в свою очередь, педагогам. Расчет оправдался. Только что закончивший Ленинградское хореографическое училище уроженец Уфы Ильдас Хабиров рассказывает: «На декаде он подошел ко мне и попросил представить его некоторым моим педагогам, которые сопровождали нашу группу из Ленинграда. Просьба была необычная, но меня тронула его настойчивость, и я обрадовался, что кто-то из Уфы хочет учиться в Ленинградском училище. Двое моих педагогов согласились с ним встретиться. Они посмотрели, как он танцует, в гостиничном номере «Европейской» и сказали: «Вам не нужен просмотр, в сентябре приезжайте в училище». Рудольф был очень рад и благодарил меня за помощь».
В то же самое время находящаяся в Москве в качества аккомпаниатора Уфимского балета Ирина Воронина уговорила педагога прославленного Большого театра Асафа Мессерера посмотреть, не подойдет ли Рудольф для Московского хореографического училища. Мессерер, бывший танцовщик Большого, позволил Рудольфу присутствовать на утренних занятиях в его классе, которые регулярно посещала Галина Уланова43.
Мессерер сообщил Рудольфу, что посмотрит его после класса. Он молча сидел, с волнением ожидая момента, когда тоже будет танцевать перед Мессерером. Внезапно еще до окончания занятий в классе Мессерера срочно куда-то вызвали. Не имея понятия, когда он вернется, Рудольф прождал целый день, переживая самые разные чувства, от тревожного ожидания до отчаяния. На следующий день он опять пошел в класс Мессерера, но узнал, что он срочно отозван по неотложному делу и просмотр проведет другой педагог. Просмотр прошел успешно, и Рудольфа объявили кандидатом на поступление в Московское училище сразу в восьмой класс, что для него было почти чудом.
Но все рухнуло. В отличие от Ленинградского училища, в Московском не было ни общежития, ни стипендии для студентов из дальних республик, и это означало, что Рудольфу придется самому оплачивать проживание. У него не было реальной возможности остаться в Московском училище.
«Я покончил с Уфой. Еду учиться в Ленинград», — объявил он Памире Сулеймановой, вернувшись в Уфу. Памира, тоже ожидавшая направления в Ленинград, решила, что ее не приняли, и расплакалась. Она еще не знала, что Министерство культуры пока не дало Рудольфу окончательного ответа. Но он все-таки был уверен, что просматривавшие его педагоги порекомендуют его принять. В мемуарах он упрощает события, которые привели его в Ленинград, утверждая, будто отправился туда прямо из Москвы, вообще не заехав в Уфу. В действительности он не только вернулся тем летом в Уфу, но в конце июля побывал с Уфимским балетом на гастролях в Пензе. Хамет с Фаридой провожали его на вокзале, и, по свидетельству бывшего члена труппы, Фарида плакала, прощаясь с Рудольфом.
Именно из Пензы Рудольф уехал в Ленинград, сделав пересадку в Москве. Вместо восьми часов экспрессом, он потратил вдвое больше времени, сев по ошибке на другой поезд и простояв всю дорогу, так как там не было ни одного свободного места. Через шестнадцать часов после отъезда из Москвы и через десять лет после первого посещения Уфимского театра перед ним наконец показался город, существовавший лишь в его воображении. «…На небе очень низко висели огромные черные тучи. Мы наверняка попадали в жуткую грозу. Я закутался в свой тяжелый дождевик… помню, что чувствовал себя под тяжелым дождевиком потерянным и одиноким, и совсем не был готов к приезду в сияющий солнечный город. Низкие тучи просто стояли над промышленными окраинами, где они так и висят круглый год. Но я, деревенский мальчишка, ничего об этом не знал…»
Первым делом он отправился на улицу Росси, где находится Ленинградское хореографическое училище, «священное место повседневной работы, звено в непрерывной цепочке», говоря словами Тамары Карсавиной44, обучавшейся здесь на рубеже веков*. Цепочка выпускников школы образует непрерывную линию развития балета: Павлова, Нижинский, Баланчин, а позже Нуреев, Макарова, Барышников45. Но в первый для Рудольфа день учащихся видно не было, только рабочие, уборщики и маляры, готовившие школу к осеннему семестру. Он приехал на неделю раньше, школа была закрыта на ремонт.
«Я хочу поговорить с товарищем Шелковым», — объявил Рудольф первому попавшемуся в коридоре юноше. Валентин Шелков был директором школы. «Я Шелков, чего вы хотите?» — отозвался стоявший рядом мужчина постарше, удивленный нахальством лохматого парня.
«Я — Рудольф Нуреев, артист Уфимского театра. Я хочу здесь учиться», — последовал ответ, который Рудольф репетировал десять лет. Такая поспешность ничуть не смягчила ледяного тона товарища Шелкова, уведомившего его, что он слишком рано явился и должен прийти через неделю.
Щелкову было знакомо имя Рудольфа. Абдурахман Кумысников, один из присутствовавших на декаде педагогов, рекомендовал его, выполнив свое обещание, а сам Шелков 2 июля 1955 года послал официальный запрос министру культуры Башкирии: «Во время проведения Башкирской декады в Москве педагог Ленинградского хореографического училища А.Л… Кумысников просматривал молодого артиста Башкирского театра оперы и балета Рудольфа Нуреева (16 лет), который продемонстрировал профессиональную пригодность для обучения в Ленинградском хореографическом училище. Просим Вас ходатайствовать в Министерстве культуры СССР о направлении его к нам на учебу и о назначении ему государственной стипендии, а также о выделении места в общежитии».
Рудольфу все-таки предстояло пройти заключительную процедуру отбора. Тем временем он знакомился с Ленинградом и нетерпеливо ожидал открытия легендарной школы, двери которой так долго были перед ним закрыты.