89, занимавшего высокое положение в партийных кругах.
Увидев Рудольфа за кулисами, Дудинская подошла. Ей показалось, что он выглядит очень грустным.
«В чем дело, Рудик?» — спросила она. «Не знаю, что решить, — признался он. — Меня приглашают и в Кировский, и в Большой».
Думая о близящемся закате своей карьеры, Дудинская расчетливо сообразила, что блеск юного Нуреева отразится и на ней90. Она знала также, что Сергеев восхищался танцем Рудольфа на прошлых школьных концертах.
«Оставайся здесь, в Ленинграде, — посоветовала она Рудольфу. — Оставайся здесь, потому что тебя здесь любят, и ты это знаешь, и потому что Константин Михайлович поможет тебе продвинуться».
Дудинская очень редко встречалась с выпускниками и почти никогда не делала предложений, которое собиралась сделать сейчас. Фактически подобное предложение было сделано прежде всего один раз. Пятьдесят один год назад Матильда Кшесинская, ведущая балерина Императорского балета и бывшая любовница царя, пригласила выпускника школы по фамилии Нижинский.
«Оставайся здесь, — повторила Дудинская, — и мы вместе будем танцевать «Лауренсию».
Его решение было принято.
8. КИРОВСКИЙ ТЕАТР
Став артистом Кировского театра, Рудольф возвращался тем летом домой, собираясь пробыть там недолго. Его семья по-прежнему жила в однокомнатной квартире на улице Зепцова, где теперь стало еще тесней с добавлением мужа Лили, Фаниля, глухонемого, как и его жена. Двадцативосьмилетняя Роза работала воспитателем в детском саду. Розида, которой исполнилось двадцать три года, училась в профессионально-техническом училище.
Альберт тоже оказался в городе, приехав в отпуск из армии. Он жадно выслушивал все рассказы о недавних победах Рудольфа на балетной сцене. Закончив училище, Рудольф сразу попал в Кировский, причем в качестве солиста, первым после Фокина и Нижинского миновав кордебалет91. «Помнишь, ты мечтал прыгать, как Яша Лифшиц? — напомнил ему Альберт о балетном кумире их детства. — Теперь ты лучше его». В это время под Уфой снимали фильм «Лебединое озеро». Рудольф забегал туда, пил чай с ведущей балериной Зайтуной Насретдиновой, описывал свой ленинградский успех, признавал, что в долгу перед ней за поддержку.
Он пребывал в необычном для себя воодушевлении во время этих каникул, пока из Москвы не пришла телеграмма из Министерства культуры. Там просто-напросто сообщалось, что в возмещение расходов республики на его обучение он определен в Уфимский балет. Рудольф больше не был артистом Кировского театра. От такой новости он пришел в ужас. Получить приглашение от Дудинской только затем, чтобы быть изгнанным как раз туда, откуда он с таким трудом старался выбраться! Рудольф был уверен, что это наказание за нежелание вступить в комсомол, хотя вряд ли требование башкирского правительства было чем-то необычным. И в виде приманки республиканское Министерство культуры предложило ему трехкомнатную квартиру в самом центре Уфы.
Но Рудольф, не собираясь сдаваться, помчался в Москву излагать свое дело. Там он принялся умолять министерского чиновника вернуть его обратно, хорошо зная, что переводы, даже в одном городе из одной труппы в другую, связаны с массой бюрократических препон. Чиновник и пальцем не шевельнул, лишь намекнул, что, возможно, Большой еще интересуется им. Обдумав эту единственную, на его взгляд, возможность, Рудольф поспешил в Большой и добился возобновления предложения.
Вернувшись в Ленинград за вещами, он, глубоко огорченный своим отъездом, упрашивал Пушкина ему помочь92. Вскоре его вызвали в кабинет Бориса Фенстера, нового директора Кировского театра. «Не может быть даже речи, чтобы выкинуть вас из Кировского, — объявил он ошеломленному Рудольфу. — Распакуйте вещи и оставайтесь с нами. Пойдите и получите зарплату!»93 Так Рудольф вторично отказался от Большого, несомненно нажив новых врагов. Позже он называл весь этот эпизод тактикой запугивания. Но, по свидетельству нынешнего директора Уфимского балета, башкирское правительство действительно пошло на компромисс в вопросе о его возвращении в Уфу. Было решено не настаивать, признав, что Рудольф прославит республику в качестве звезды Кировского театра94.
Не решаясь отлучаться из города, Рудольф не поехал летом на Черное море. Рано вернувшаяся из отпуска солистка Кировского Татьяна Легат с удивлением увидела его в августе в пустом классе балетной школы. «Он разогревался без музыки, — рассказывала Легат. — Он был одержимым. Я спросила, не помешаю ли, и он предложил присоединиться к нему. Несколько дней мы работали у станка вместе, пока не вернулись другие. У него был необычайный запас сил и энергии. Он постоянно менял рубашку, так как очень усердно работал».
25 октября 1958 года Рудольф дебютировал в Кировском театре. Он танцевал па-де-труа из «Лебединого озера» с Нонной Ястребовой и Галиной Ивановой. Но дебют, настороживший других мужчин-солистов, состоялся на месяц позже. 20 ноября Рудольф выступил в «Лауренсии» вместе с Дудинской, как было ему обещано, в партии огненного испанца в черном парике Фрондосо. Дудинской было сорок шесть лет, Рудольфу — двадцать один, и в своей первой звездной роли он показал себя надежным партнером прима-балерины Кировского.
«Он выучил роль очень быстро, — взволнованно вспоминала Дудинская через тридцать пять лет на фестивале «Белые ночи» во время закрытия сезона в Кировском театре95. Рудольф стал ее последним Фрондосо. — Я подумала, что он подойдет на эту роль с его темпераментом, молодостью и техникой. Я уже танцевала «Лауренсию» с Чабукиани, который поставил ее для меня, и с Константином Михайловичем, который был очень, очень сильным. И я беспокоилась, удержит ли меня Руди в некоторых поддержках, ведь это было его первое выступление в главной роли. Но он был внимательным и держал меня очень хорошо. Он оправдал мои ожидания»96.
Дебют Рудольфа наэлектризовал атмосферу по обе стороны рампы. «Это было извержение Везувия, — говорит Саша Минц, метафорически описывая взрыв, вызванный танцем Нуреева. — Многие поклонники Чабукиани назвали Рудольфа новым Чабукиани. Другие возражали — он лучше». Как партнеру ему еще не хватало отточенности и уверенности. Вращаясь, он отклонялся в стороны, порой казалось, вот-вот упадет, приземляясь после прыжков. Но Рудольф вкладывал в исполнение страсть, энергию, вносил элемент риска, и все это зажигало публику. Даже критик Валерия Чистякова была вынуждена признать, что «такие дебюты бывают не часто».
«На сцену вышел танцовщик, обладающий великолепными природными данными — огромным прыжком, редкой гибкостью и темпераментом. Нуреев сразу продемонстрировал уверенное владение сложным, острым портретным рисунком и так захватил нас быстрым темпом танца, элементами полета, точной, порой ошеломляющей динамикой поз, что мы невольно думаем о большом будущем молодого артиста. Именно поэтому хочется видеть в его дебюте лишь первую вершину и первый набросок гордого, свободолюбивого характера Фрондосо. Хочется верить, что Нуреев расширит свои возможности с помощью серьезной работы, ибо только тогда оправдаются возлагаемые на него надежды».
И Дудинская оправдала ожидания Нуреева. Поскольку «Лауренсия» ставилась на нее, он, по выражению Татьяны Легат, «выкачал из этого источника все возможное». Вдобавок Дудинская внушила ему, что «надо танцевать не только ногами, но также умом и сердцем». Не будучи красавицей, она была живой и очаровательной исполнительницей, ее музыкальность и энергия восхищали Рудольфа. Через два года после их первой «Лауренсии» Рудольф «с крайним изумлением» наблюдал, как Дудинская в свои сорок девять лет танцует кокетливую Китри в «дон Кихоте», партию, которая представляет собой настоящий технический фейерверк. «Как тебе старушка? — спросил он потом приятеля. — Она всем показала, как надо танцевать».
С каждым спектаклем круг поклонников Рудольфа ширился. Слух о его талантах уже разлетелся по Ленинграду, но мало кто видел его танец, во время учебы в училище. Той осенью приятельница из музыкального магазина Елизавета Пажи познакомила его с Тамарой Закржевской, студенткой, изучавшей русскую литературу, и страстной любительницей балета, которая, по словам Рудольфа, «ни разу не пропустила ни одного моего выступления». После дебюта в «Лауренсии» и сравнений с Чабукиани, Тамара представляла Рудольфа «сильным, мускулистым и неотразимым». Вместо этого она однажды днем встретила молодого человека, «субтильного, очень юного и неброско одетого». По ее мнению, это был «совсем не «звездный» мальчик». Разница между его обличьем на сцене и в жизни так поразила ее, что Тамара в момент знакомства невольно начала хохотать. Он был этим «явно смущен», вспоминает она. Через несколько дней они случайно столкнулись у билетной кассы в театре. «Он внимательно на меня посмотрел, улыбнулся и спросил: «Скажите, вы так смеялись… Почему?» — «Я представляла вас совсем не таким». — «Вы думали, что я высокий, красивый и черный?» Тамара принялась расхваливать его танец, и они расстались друзьями.
В первые месяцы работы в Кировском Рудольф жил в комнате на восемь человек, спал на откидной кровати, прикрепленной к стене. Но вскоре после дебюта в «Лауренсии» ему и Алле Сизовой выделили двухкомнатную квартиру в престижном Петроградском районе на Ординарной улице, в сорока минутах езды на автобусе до театра. В городе, где целые семьи ютились в единственной комнате, это был редкостный подарок. Впрочем, Рудольф заподозрил, что Кировский надеется на возникновение между ними романа. «Вы слышали, я получаю квартиру? С Сизовой! — сказал он солистке Нинель (Нелли) Кургапкиной. — Они думают, я на ней женюсь! Никогда!» Хотя, по всем свидетельствам, он «не выносил» Сизову, Рудольф все равно собирался блаженствовать в новом собственном жилище. Он обставил комнату очень скупо, как рассказывал своей московской приятельнице Сильве Лон, — только «медвежья шкура и подушки на полу».