Юрок выиграл, правда лишь после рассмотрения дела многочисленными отделами Центрального Комитета партии. Не имея возможности остановить восхождение Нуреева на Западе, Советы теперь поносили его дома. В том месяце, когда Королевский балет начал сезон в Нью-Йорке, о бегстве Нуреева на Запад было официально объявлено в советской печати. В статье, озаглавленной «Не любит никого и предает всех», «Известия» опубликовали новость двухлетней давности, заклеймив его предателем «советского искусства и своей страны», который «деградирует как танцовщик» и дошел «до крайней степени падения как человек». Статья цитировала директора балетной труппы Парижской Оперы Сержа Лифаря, который в ранее опубликованном «Пари жур» интервью называл Нуреева «неустойчивым, истеричным и тщеславным… Дисциплина — это работа, а не виски в пять часов утра…».
В Нью-Йорке продолжали широко комментировать каждый шаг Рудольфа, а рвение его поклонников напоминало о безумном обожании, которое некогда вызывали Рудольф Валентино, Фрэнк Синатра и Джеймс Дин. За год до высадки на этих берегах «Битлз» он вдохновил нескольких парикмахеров с Манхэттена на создание для клиенток женского пола прически «Нуреев» с волосами, зачесанными на правое ухо. «Это смахивает на огрехи газонокосильщика», — сообщал «Ньюсуик» в колонке, целиком посвященной волосам Нуреева, который, естественно оказавшись в затруднительном положении, был вынужден полюбопытствовать: «Разве волосы приносят успех?»
Если теперь он уклончивее отвечал на вопросы о бегстве, считая их глупыми или назойливыми, то по-прежнему разил наповал, когда его расспрашивали о танце. Правда ли, что он ненавидит публику, спросила за обедом в «Русской чайной» журналистка из «Ньюсуик». Интервью, взятое Эии Скотт-Джеймс, перепечатали многие американские газеты. «Возможно, артист не принадлежит к какому-то одному месту, — серьезно ответил он. — Артист танцует для себя. Он нуждается в публике для проверки своей силы, своего могущества». Рудольф подозревал, что она за это ухватится, и она ухватилась. «Может быть, публика не должна знать подобных вещей», — быстро оговорился он, хорошо понимая, что раз он сказал, все об этом узнают. Когда он вышел на Пятьдесят седьмую улицу, рядом в Карнеги-Холл закончился концерт. Год назад он ходил по нью-йоркским улицам неузнанным, а теперь вызывал возбуждение, где бы ни появлялся. Завидев его, собралась толпа, люди протягивали на подпись программки. Но Рудольф прошел мимо, с неожиданной проницательностью заметив: «Через пятнадцать лет они начнут бегать за кем-то другим».
Привлеченные производимым эффектом, на него приходили смотреть Грета Гарбо, первая леди Жаклин Кеннеди и принцесса Монако Грейс; одна звезда узнавала другую. Гарбо хранила характерное для себя хладнокровие. «Этим бедным ребятам приходится поднимать таких крупных девушек, — сказала она после спектакля в «Метрополитен». — Как глупо». Тем не менее они с Рудольфом сошлись, по крайней мере, так Рудольф сообщил Битону. Жаклин Кеннеди тоже присутствовала на его выступлениях в Нью-Йорке, наслушавшись о Рудольфе от своей сестры Ли. Через много лет она рассказывала, что, когда он танцевал с Фонтейн, возникало «экстраординарное» напряжение. «Ты просто терялся. Помню, их вызывали сорок раз. Руки у людей распухли, стали черно-синими. Глядя на них, можно было компенсировать упущенных Нижинского и Шаляпина. Это было одно из сильнейших художественных впечатлений в моей жизни…» Однажды вечером она попросилась пройти за кулисы для знакомства с Рудольфом, но Сол Юрок не желал даже слышать об этом и, по слухам, дошел до того, что запер дверь гримерной Нуреева. У него уже было достаточно неприятностей, и он вовсе не собирался устраивать первую встречу Нуреева с женой американского президента. Можно упасть и больно ушибиться, предупредил он первую леди, которая послушалась его совета и удалилась, а кипевший на Юрока гневом Рудольф остался в своей гримерной.
Юрок недолго праздновал победу. Вскоре миссис Кеннеди прислала в Нью-Йорк личный самолет для доставки Нуреева, Фонтейн и Аштона в Белый дом на чай. Жаклин и Рудольф очаровали друг друга — два идола 60-х годов, связанные молодостью, обаянием, аурой; самый прославленный балетный принц и королева Камелота. Это было началом тридцатилетней дружбы, во время которой оба стали героями «поколения, решившего не скучать и посвятившего себя стремлению к самому лучшему». Фонтейн, встречавшаяся с Джеки раньше, нашла ее «почти умирающей, с задыхающимся голосом и своими широко расставленными глазами». После чая она провела их в кабинет, а потом пошла посмотреть, «занят ли президент». Как только она вышла, Рудольф бросился к президентскому креслу, желая испытать настоящее ощущение власти. В том году Соединенным Штатам и России предстояло подписать первый договор о запрещении ядерных испытаний и впервые договориться об установке «горячей линии» между Белым домом и Кремлем. Через несколько минут сам президент Кеннеди приветствовал Рудольфа в Овальном кабинете.
В Торонто после устроенного для Королевского балета приема Рудольф в три часа утра пытался добраться до своего отеля, выделывая пируэты вокруг разделительной полосы на дороге. К нему направился полисмен. На него надели наручники и немедленно препроводили в участок, откуда в конце концов после долгих уговоров его вызволил менеджер Королевской труппы Майкл Вуд. Память о Ле Бурже еще была свежа в памяти, и мгновенная утрата свободы потрясла Рудольфа, о чем стало известно позвонившей ему в номер отеля английской танцовщице Линн Сеймур. «Я сказала: «Бедный мальчик! Что стряслось?» Видно, больше никто ему не звонил. Он был в смертельном ужасе, невероятно, насмерть перепуган». И снова попал в заголовки газет.
Гастроли продолжались в июле; заранее проданные, расхваленные спектакли шли в Лос-Анджелесе. Сидя среди публики на «Жизели» с Нуреевым и Фонтейн, Сесил Битон удивлялся, какую популярность обрел балет. Молодых людей, точно так же, как их родителей, волновала «эта старая банальность», и в первую очередь их интерес разжигал Нуреев236. «Величие его горделивости… это нечто невиданное для сегодняшнего театра». В тот вечер, когда Битону предстояло впервые увидеть на сцене «Маргариту и Армана», он приехал прямо со съемок «Моей прекрасной леди», пригласив с собой Одри Хепберн, ее мужа Мела Феррера, Джорджа Кьюкора и Кристофера Ишервуда1. Хепберн во время спектакля пребывала «в состоянии восторга», а Кьюкор, которому было нелегко угодить, кричал до хрипоты. «Не помню, чтобы я когда-нибудь раньше вопил в театре, — вспоминает Битон его слова, — и хотя мне больно изливать свои чувства, ваша работа прекрасна!» У самого Битона балет вызвал смешанные ощущения. Он с неудовольствием отметил изменения в своих костюмах, сделанные без его согласия, а освещение показалось ему «очень грубым». Но как только начался балет, «все сидели, чувствуя биение крови, опасаясь пропустить романтический нюанс… Марго продемонстрировала наилучшее исполнение, показав себя второй Дузе1… Будучи уродливым лягушонком, она превратилась в красавицу, благодаря своей одухотворенности. Нуреев — тоже квинтэссенция всей романтической страсти, выглядит таким прекрасным, улыбаясь в первых сценах, и похож на трагического клоуна… в последней…».
В Голливуде, как и в Нью-Йорке, Нуреев был самым желанным в городе гостем. Среди присутствовавших на приеме, устроенном для него продюсером Фрэнком Маккарти, мелькали Бетт Дэвис, Натали Вуд, Гедда Хоппер и Битон. Рудольф сообщил Дэвис, как сильно он ей восхищен. Он видел в Ленинграде «Все о Еве», и она для него остается с тех пор «величайшей». Найдя Рудольфа «слегка пьяным и очень застенчивым», Битону наконец удалось его расшевелить. «Мы обнимались и целовались и демонстрировали огромную любовь друг к другу, и я предложил ему переехать ко мне жить, — записал Битон в дневнике. — Это была очень приятная и забавная комедия. Но между репликами он выложил мне несколько горьких истин». На первом месте в их списке стояли жалобы на гигантские налоги, которые Рудольф вынужден был платить со своих американских телевизионных гонораров. Он тогда получал около двух тысяч долларов за вечер, почти вдвое больше, чем за появление на британском телевидении. Еще горше он жаловался на ощущение изоляции в Королевском балете. Он подозревал, что его сторонятся, как и было на самом деле. Люди в балете «такие глупые», говорил он. Они следуют приказаниям, никогда не думают самостоятельно. «Никто меня не понимает, пожалуй, немного Марго время от времени, и Фредди очень мил, но он ничего мне не предлагает, а все меня ненавидят. Да мне все равно». Он сказал, что одинок и страшно скучает по Эрику. Они не виделись уже месяц, и «для нас нет никакой надежды. Мы не можем работать вместе. Наши друзья не любят, когда мы вместе. Я всегда в разъездах, всегда в дороге — никакого окна».
На время летнего отпуска Рудольф договорился о присоединении Эрика к компании артистов во главе с Нуреевым и с Фонтейн, собравшейся в поездку по Средиземноморью, а потом в Японию и
'Дузе Элеонора (1859–1924) — итальянская актриса, с огромным успехом выступавшая во многих странах, включая Россию; прославленная исполнительница роли Маргариты в «Даме с камелиями».
в Гонолулу237. Мельком было сказано, что в программе «Безумств Фонтейн», как прозвали этот концертный тур его участники, может быть, выступят Брун и Карла Фраччи. По свидетельству Бруна, они обсуждали возможность смешения пар, так, чтобы время от времени Нуреев танцевал с Фраччи, а Брун с Фонтейн, партнером которой он никогда не был. Рудольф горячо советовал ему танцевать с Фонтейн, но Брун не решался вторгаться на его территорию. Вдобавок его беспокоило то, что он и Фонтейн — «слишком большие пуристы» и недостаточно контрастируют, чтобы разжечь искру. Может быть, дело скорее было в мнении Бруна, что ее трудно понять и она «в любой ситуации держится как чрезвычайно важная леди», вселяя в него чувство неловкости. Но опять же, никак нельзя выяснить, насколько на этом мнении отразился ее отказ от пары Брун — Фраччи. Как рассказывал позже Брун, Фонтейн не желала приглашать Фраччи