Среди его любимых притонов были маленькие потайные бары вроде «Ла Дус», «Артс энд Баттлдресс». В «Ла Дус» ходили стиляги; этот бар был открыт до рассвета, наверху располагалась кофейная, внизу — маленький танцевальный зал. Подобные места привлекали преимущественно гомосексуальную клиентуру, и Рудольф «нервничал, оказываясь среди них один. Он чувствовал, что это плохо для его имиджа», говорит регулярно сопровождавшая его Тринг. Питая глубокое недоверие к незнакомцам, он боялся слежки и ареста. Присмотрев кого-то понравившегося, он посылал Тринг «полюбезничать с ним». Потом она забрасывала обоих на квартиру к Рудольфу и отправлялась домой. Визитеры редко задерживались после наступления утра. Иногда Тринг сводила его со знакомыми ей мужчинами, например с блондином-австралийцем, который работал моделью. Рудольф привел его на одну ночь домой, и он потом жаловался, что ему пришлось выполнять всю работу.
Все эти связи были мимолетными по самой природе. Секс — одно дело, близость — другое. Для Рудольфа это были разные вещи. Для Эрика — одно и то же. Его не привлекали опасные одноразовые ночевки и анонимный секс, он не мог понять неразборчивости Рудольфа, которую считал предательством. Его «ужасал непомерный физический аппетит Рудольфа на любовников, — говорит Глен Тетли. — Эрик был очень разборчивым, в принципе очень целомудренным и не мог смириться с аппетитами Рудольфа».
По мнению дружившей с Рудольфом Антуанетт Сибли, жадные сексуальные устремления были попросту неотъемлемой частью его образа жизни. «Он безусловно любил секс, но что бы ни делал, все выполнял в энной степени. В этом смысле, по-моему, секс не отличался от всего прочего». Время от времени Рудольф с Тринг врывались на поздние вечеринки. Хозяин одной из них Нед Шеррин, продюсер сатирического телевизионного обозрения «Ну и неделька была», рассказывает, что Рудольф «входил смело, уверенный, что хозяин рад его видеть, по-деловому обходил
' Джармен Дерек (1942–1994) — английский кинорежиссер-авангардист, снимавший новаторские малобюджетные фильмы, многие из которых пронизаны гомосексуальными ассоциациями.
комнату и довольно скоро уходил с тем, кого выбирал в компаньоны на ночь». Понятно, что Запад оказался сексуальным раем для человека, которому на протяжении всей его жизни в России было запрещено проявлять свои желания. Он впервые в жизни получил право поступать по своему выбору и возможность выбирать, кого хочется. Нельзя сказать, будто английская юстиция закрывала на гомосексуализм глаза. В начале шестидесятых акты гомосексуализма считались уголовно наказуемыми, максимально заслуживая пожизненного заключения. Хотя ставший вехой доклад Вулфендена252 еще в 1956 году требовал легализации актов гомосексуализма, совершаемых взрослыми людьми по взаимному согласию и частным образом, законом он стал только в 1967 году; между тем эта тема «часто обсуждалась в парламенте и за его пределами».
В то время, когда широко известные личности шли на все ради сокрытия гомосексуальных связей, Рудольф сравнительно открыто заявлял о своей сексуальности. «Он никогда не отрицал этого среди друзей-геев, — говорит Эдвард Олби. — Но кто знает, как далеко заходила его откровенность?» По утверждению Джона Лапчбери, который дирижировал оркестром во время большинства выступлений Нуреева в Королевском балете, «в мире геев отлично знали, что он самый настоящий гей. Он приходил в бар, выбирал молодого парня, договаривался о цене или о чем-то еще. Он действовал вполне открыто». По свидетельствам Кристофера Гейбла и многих других, Рудольф был «постоянно окружен лестью и находил одобрение своей сексуальности».
Для мужчин-геев того времени Нуреев стал чем-то вроде идола. В письме к эстету-отшельнику Стивену Теннанту Майкл Уишарт описывал неделю выступлений Нуреева в понятиях, совершенно не связанных с танцем. «Гала-концерт Королевского, где он прекрасно танцевал па-де-де из… «Сильфиды» в прелестном (датском) килте и симпатичных гольфах из шотландки. А еще недостойно развязный номер в ангорском пуловере с открытой шеей и очаровательном девичьем белом трико… Потом он был Актеоном в костюме из золотой кожи… В последний вечер Солор… это был бог, человек, птица, сам по себе. На тюрбане стрелой торчало чудесное белое перо, а декольте сверкало золотыми блестками».
Хотя его отношения с Бруном были открытым секретом в балетном мире, Нуреев никогда не обсуждал их публично и крайне редко частным образом, даже с ближайшими друзьями. При всей своей пылкости и любви к приключениям он был необычайно скрытным человеком и большей частью держал свою интенсивную внутреннюю жизнь при себе. «Он никогда не рассказывал о своих взаимоотношениях, — говорит Лини Сеймур. — Ронял время от времени какие-то крохи, но всегда не особенно важные. По-моему, Рудольф любил компанию, но дорожил и своим одиночеством и всегда опасался, как бы кто-нибудь не подошел слишком близко».
В любом случае пресса молчала об их отношениях и на языке того времени называла Бруна «большим другом» Нуреева. В те дни она была сдержаннее и не считала известия о подвигах Нуреева с мужчинами пригодными для публикации. Но поскольку секс составлял основу привлекательности и имиджа Нуреева, средства массовой информации естественно обыгрывали его магнетическое сценическое присутствие и огромные толпы женщин-поклонниц, преследовавших его вне сцены. «Когда он покидает театр, — сообщал «Тайм», — орды женщин всех возрастов со сверкающими глазами окружают его автомобиль и падают на колени, распевая хором: «Спасибо, спасибо!»
Нуреев все-таки хорошо знал, что надо остерегаться жадной до слухов прессы, и мудро оберегал свой публичный образ. Частые появления в обществе с Фонтейн и другими достойными женщинами служили ему полезным прикрытием. Но в отличие от многих других знаменитостей, скрытых геев, Нуреев никогда не старался внушить убеждение в своей гетеросексуальности. Он годами играючи обходил вопросы журналистов о том, на ком он намерен жениться. Он никогда не говорил всей правды, но никогда и не лгал. Подумывает ли он когда-нибудь жениться? «Нет, нет, я ни за что не хочу оказаться запертым в клетке, — сказал он Дону Шорту из лондонской «Дейли миррор» в конце 1963 года. — Балет для меня слишком важен. Всем другим надо жертвовать ради него. Не должно быть никаких препятствий». В 1965 году он заявил репортеру из журнала «Тайм», будто «женщины глупые, все до единой, но они посильнее матросов. Им просто хочется выпить тебя до дна и оставить умирать от истощения». Он не может откликнуться на любовь, если она не взаимная, сообщил Рудольф Леону Харрису в 1968 году в интервью для журнала «Эсквайр». «Когда ты влюблен или любим, это большая тюрьма. Господи Иисусе! Любовь — это то, чего ищешь всю жизнь, каждую секунду, каждый день. Но когда кто-нибудь изливает любовь, это тебя убивает, если она нежеланная, убивает тебя. Зачем губить свою жизнь, жизнь какой-нибудь девушки? Я не хочу жениться».
С годами ответы становились все более скромными, хотя он по-прежнему уклонялся от темы своего гомосексуализма. «А как идет ваша сексуальная жизнь?» — отважно спросила в 1974 году Салли Квинн из «Вашингтон пост». «Спорадически», — ответил Рудольф. «О, но дамы будут очень разочарованы таким кратким ответом», — настаивала она. «Дамы, — заявил он, — должны просто оставаться заинтригованными».
«Знать, что такое заниматься любовью, будучи мужчиной и женщиной, — это особое знание», — сказал он Элизабет Кей в интервью «Эсквайру» в 1990 году, произнеся одну из своих излюбленных загадочных цитат.
Впрочем, для публики 60-х Нуреев был гетеросексуальным, а заодно и возможным любовником Фонтейн. Типичный для того времени заголовок: «Нуреев говорит: Марго — моя идеальная партнерша». Успех «Маргариты и Армана» в немалой степени объяснялся уверенностью зрителей в существовании связи меж страстью его звезд на сцене и в жизни. «Публика как бы подглядывала в замочную скважину, — говорит Виолетт Верди, популярная балерина, часто выступавшая в 60-х годах в Королевском балете. — И ты тоже думал: возможно, возможно, будем надеяться, все это действительно происходит в спальне…» Их пылкость на сцене вместе с тем фактом, что их часто видели вместе, породили слух о романе, который держится по сей день. Характер их отношений продолжает оставаться предметом споров даже среди ближайших друзей и коллег. У всех есть свое мнение, но почти ни у кого нет каких-либо фактов.
Были ли они любовниками? Все зависит от того, кто рассказывает историю.
Фонтейн в автобиографии избегает этого вопроса. «Так как я явно очень любила Рудольфа и проводила с ним много времени, это давало скандальную пищу тем, кому это нравилось. Я решила, что ничего не могу тут поделать, кроме как ждать, пока все пройдет. Правда со временем выйдет наружу, думала я». Но насколько правдива автобиография Фонтейн? Кит Мани называет ее «сценарием Марго в самой красивой обложке», что столь же справедливо по отношению к большинству личных воспоминаний. «Она в совершенстве владела искусством пространно отвечать на вопросы, абсолютно ничего не сказав, — написал о ней однажды Ричард Бакл. — Она никогда, даже под пытками, не призналась бы, что ее любимый цвет — розовый, из опасения обидеть оранжевый и сиреневый». Ее жизнь с Тито Ариасом, безусловно, приукрашивается в рассказах; близкие люди не узнают нарисованной ею картины супружеского блаженства. Ее мемуары скрывают, как минимум, несколько более грубых истин.
Будущие супруги познакомились в 1937 году, когда Фонтейн было лишь восемнадцать и она гастролировала с Сэдлерс-Уэллс балле в Кембридже, где учился Тито. Как-то на вечеринке в компании она увидела его танцующим румбу и мгновенно влюбилась. Но его отношение к ней оставалось загадкой, равно как и сам Тито, который «никогда не задерживался надолго» и «вновь исчезал, столь же таинственно, как появлялся». Отец его был недолгое время президентом Панамы, и сам Тито имел в виду политическую карьеру. Вскоре он отплыл в Панаму, оставив Фонтейн с разбитым сердцем. Когда они снова встретились в мае следующего года, ее чувства нисколько не ослабели, «но держались теперь взаперти ради самозащиты». После этого они виделись только коротко, один раз за завтраком, другой — за ужином, а потом еще двенадцать лет не обменивались ни словом.