Фонтейн давно задумала выйти замуж в тридцать пять лет, предполагая в этот момент уйти со сцены. Но в тридцать четыре года она чувствовала себя одинокой и неполноценной. У нее был роман с учтивым и сильно пьющим Констаном Ламбером, который долгое время был блистательным музыкальным руководителем труппы, и еще один, «безрассудно страстный», с французским хореографом Роланом Пети. Однако о них обоих в ее автобиографии не упоминается.
В тот день, когда в жизнь Фонтейн вновь вошел Тито Ариас, она готовилась танцевать «Спящую красавицу» в старом театре «Метрополитен» в Нью-Йорке. Неожиданно театральный служитель принес ей в гримерную визитную карточку, на которой значилось: «Роберто Э. Ариас, представитель Панамы в Организации Объединенных Наций». Ей передали, что джентльмен вернется к концу балета. Но уже в антракте он стоял у дверей гримерной, показавшись ей очень толстым, с пухлыми щеками, совсем непохожим на стройного темноволосого мальчика, которого она любила. На следующее утро он разбудил ее и напросился на завтрак, во время которого попросил стать его женой. Фонтейн сочла это шуткой, точнее, странной шуткой, так как он был женат и имел троих детей. Она практически не воспринимала его всерьез. К тому времени они стали чужими. Но на сей раз он настаивал, осыпая ее розами, бриллиантовыми браслетами от Картье и комплиментами. Готовясь к приему, который устраивал в ее честь, он разослал каждому гостю телеграммы в тридцать слов. В Лос-Анджелесе он решил произвести на нее впечатление своими знаменитыми друзьями актерами Мерль Оберон, Жюлем Стайном, Дэнни Кеем и Джоном Уэйном, одолжившим им свой корабль для однодневного путешествия на остров Каталина. К Рождеству она согласилась выйти за него, покоренная его обаянием и острым умом. Многие ее друзья вопросительно отнеслись к этому неправдоподобному союзу и гадали, не убедила ли она себя в своей к нему любви. Аштон дал ей благословение, но не доверял Ариасу с его «золотыми браслетами, напомаженными волосами и бойким латинским шармом». Фонтейн, по общему мнению, покорилась упрямому Тито, но глаза ее были открыты: жизнь с Тито, уверяла она себя, никогда не будет скучной.
Следующие несколько лет подтвердили это. Их свадьба в феврале 1955 года стала истинным цирком для прессы. В крошечное панамское консульство в Париже набилось столько фотографов, что за щелканьем аппаратов невесте едва удавалось следить за церемонией. Через два года последовала смехотворная попытка Тито устроить в Панаме переворот. Политики его изничтожили, и он навсегда покинул Панаму, служа послом, а в промежутках между службой плетя революционные заговоры. Его деловые предприятия тоже были полны интриг.
Фонтейн упивалась густой смесью власти, искусства и блеска, в которую погрузила ее жизнь с Тито. Она встречалась с Кастро, с Черчиллем и с королем Иордании Хусейном, отправлялась в круизы с давним приятелем Тито Аристотелем Онассисом и его любовницей Марией Каллас. Жонглируя двумя карьерами, она старательно несла обязанности супруги посла. Вряд ли кто-то догадывался, что большинство из них Фонтейн выполняла с большим трепетом. Люди лишь замечали, что она делает все весьма эффектно и очень хорошо. «Мы все так ревниво относились к Марго, — признается принцесса Маргарет. — Она была так одарена талантами… Она говорила лишь несколько уместных слов, и они превосходно все выражали». Тито, по свидетельству его дочери Керубины, считал себя защитником Марго, и Фонтейн соглашалась с этой ролью и поощряла ее. Керубина, которая часто приезжала к ним на школьные каникулы, а позднее ездила с Фонтейн на гастроли, рассказывает, что они любили проводить долгие часы за разговорами о политике и о балетных сплетнях. Отец, по ее словам, относился к Марго как «к персонажам балетов, вроде Жизель, о которой необходимо заботиться. Она не делала без него ни единого шага». В 1990 году Фонтейн сказала в телевизионном документальном фильме: «Пока я не стала женой Тито, абсолютно не представляла, кто я такая вне сцены. А потом вышла за него и узнала: я — госпожа Тито де Ариас».
Тем не менее разговорам о его увлечениях не было числа. Мать Фонтейн предупреждала ее перед свадьбой, что она будет не единственной женщиной в его жизни. Имея наполовину бразильское происхождение, «она знала, о чем говорит, — поясняет Теодора Кристон, многолетняя личная секретарша Фонтейн в Нью-Йорке. — Я не думаю, будто Би-Кью его особенно одобряла». Нельзя сказать этого и о многих друзьях Фонтейн, так как Тито в ее присутствии ухаживал за другими женщинами. Даже их ближайший панамский друг Луис Мартинс рассказывает, что у Тито «была подружка, которую он принимал в своем доме, женщина из общества, а не просто шлюха».
Вряд ли Фонтейн не замечала его женолюбия («А это одна из дам Тито», — с изумлением услышала от нее как-то Теодора Кристон), но все же терпела. «Все мы знали, что происходит, но никто об этом не говорил. Она попросту относилась к этому как к присущей ему особенности и мирилась с ней». Кит Мани, который активно не любил Тито и впоследствии рассорился из-за него с
Фонтейн, приписывал эту терпимость ее способу вести дела. «Для того чтобы идти по жизни, Марго возводила нечто вроде стальных переборок, как на корабле, и когда не могла с чем-то справиться, — с чем угодно, с взаимоотношениями, с проблемой, со всем, — если не могла сразу решить проблему, то откладывала ее в ящик, отправляла его в чулан, запирала чулан и выбрасывала ключ». Тем не менее были моменты, когда его похождения и невозможность за ним уследить причиняли ей боль и тревогу. Однажды, когда секретарша Тито стала проводить в их компании слишком много времени, Фонтейн призналась, что «не знает, сколько еще сможет вынести».
Рудольф ненавидел манеру Тито с ней обращаться. «Он был вполне с ним любезен ради нее, — говорит Тринг, — но не одобрял его». Вдобавок его, несомненно, раздражало высокомерие Тито и отсутствие интереса к балету. Тито не только называл Рудольфа «этим сумасшедшим русским», но при всем восхищении талантом жены редко досиживал до конца спектаклей. «Он ходил только на свои любимые акты, — говорит его дочь Керубина. — Марго хотела, чтобы он был в театре, и он говорил: «Ладно, посмотрю третий акт «Лебединого озера». И она указывала точное время, когда надо прийти».
Нет никаких сомнений в глубокой любви Нуреева и Фонтейн друг к другу; чтобы почувствовать связь между ними, достаточно было увидеть, как она загорается в его присутствии или как они заговорщицки пересмеиваются. «Между ними была настоящая связь, во многих отношениях более крепкая, чем с Тито, — замечает близкий друг на протяжении тридцати лет Джой Уильямс Браун. — Она никогда не пыталась прикинуться, будто не любит его». Луис Мартинс, недолго бывший любовником Нуреева, говорит о Фонтейн как о «леди, у которой было две великие любви: ее муж и Рудольф». В любом случае она была беззаветно предана им обоим: отказывалась от возможности танцевать с другими партнерами в лучших балетах, если они входили в репертуар Рудольфа, и никогда не одобряла фотографий, если Рудольф не совсем хорошо на них выглядел. Но, по словам Мод Гослинг, старалась не переступать границы приличий и поэтому «не так щедро хвалила Рудольфа, как ей хотелось бы, не желая раздражать Тито».
По мнению многих ежедневно общавшихся с ними, предпочтение Рудольфом мужчин, привязанность Фонтейн к Тито и здравый смысл исключали роман между ними. Брун однажды назвал свое партнерство с Фраччи «любовным романом без шрамов», который «совершался на сцене», и именно так близкие Фонтейн люди рассматривали ее страсть к Рудольфу. Для Джоан Тринг мысль о существовании между ними чего-то большего, чем близкая дружба, «полностью исключена. Любовный роман между ними в то время, когда они вместе танцевали, рано или поздно частично нарушил бы это. Марго не была такой глупой. Она не рискнула бы этим. Я очень много времени проводила с ними. Я что-нибудь заметила бы, а никогда не было никаких признаков чего-либо подобного». Есть люди, считающие, что и Рудольф никогда не рискнул бы столь важным для своей карьеры партнерством. Теодора Кристон, постоянно общавшаяся с Фонтейн во время ее приездов в Америку, тоже это отрицает. «Во-первых, он любил мальчиков. Поэтому мысль о том, будто он прыгнул к ней в постель, просто смешит тех из нас, кто все знал». «Зайдите в соседнюю дверь и узнайте, что делает мальчик, — инструктировала ее Фонтейн. — И обязательно постучите». «У них был разный круг друзей, — утверждает Кристон, — и Мадам очень любила своего мужа».
Многие ближайшие друзья Рудольфа тоже сомневаются в их любовной связи. «Хотя ходила масса слухов, я все время была рядом и не видела в них никакого смысла, — говорит Сеймур. — Для Марго это просто невероятно. Она боготворила своего мужа. Не думаю, что ей это пришло бы в голову. Рудольф ее обожал и уважал, но, по-моему, это была очень глубокая дружба».
И все же другие считают это вероятным. «Мы все это подозревали», — говорит Джорджина Паркинсон. «Зная людей, о которых идет речь, это не исключено, — соглашается Джейн Херман, встречавшаяся с обоими в середине 70-х. — Рудольф был чрезвычайно сексуальным животным. Любой знавший их без сомнений сказал бы, что они глубоко любят друг друга. Была или нет эта любовь завершенной, никто никогда не рассказывал мне об этом». Другой весьма надежный источник заявляет, что они много лет были любовниками и что Фонтейн непомерно ревновала Рудольфа к его друзьям-женщинам.
Немногочисленные непосредственные комментарии, приписываемые Рудольфу, характерно противоречивы. Его друг Геня Поляков пересказывал признание Рудольфа, что они действительно были любовниками. Наслушавшись от Нуреева многих подобных признаний в последние годы его жизни в Париже, Поляков не видел причин для сомнений. «Он сказал, что Марго нравилась физическая сторона их отношений, только выразил это гораздо грубее». Из всех женщин в своей жизни, включая Мод Гос-линг, Рудольф чувствовал самую тесную связь с Марго, хоть порой и пренебрежительно отзывался о ней. «Мне приходится помыкать этой старухой», — повторяет его слова Майкл Уишарт. Тем не менее он ей полностью доверял и говорил позже многим друзьям, что ему следовало на ней жениться. Но Фонтейн к тому времени умерла, и, возможно, это замечание было вызвано скорбью.