Время от времени Нуреев намекал разным своим любовникам, будто несколько женщин от него забеременели, но имен не называл. Согласно не подтвержденным документами и в высшей степени спорным сведениям одного биографа, одной из них была сорокапятилетняя Фонтейн. Впрочем, кажется, медицинские свидетельства опровергают такую возможность. Теодора Кристон, квалифицированная медсестра, утверждает, что у Фонтейн на протяжении ее карьеры возникали многочисленные гинекологические проблемы и преждевременно прекратились менструации, что довольно часто случается с профессиональными танцовщицами и спортсменками. Когда у Фонтейн в конце 1980-х годов обнаружили рак яичников, докторам требовалось узнать, была ли она когда-либо беременна. По свидетельству ухаживавшей за ней до самой смерти падчерицы Керубины, Фонтейн ответила отрицательно. Если это так, представляется невероятным, чтобы она солгала в такой момент жизни, тем более что речь шла о ее здоровье.
В апреле 1964 года, живо помня Альберта в исполнении Эрика253, Рудольф отправился в Австралию, где танцевал с Фонтейн в Австралийском балете «Жизель» и «Лебединое озеро». Это была та самая недавно оперившаяся труппа, в которой в конце 1962 года танцевали Брун и Арова, когда Рудольф летал из Лондона в Сидней смотреть их спектакли. На протяжении месячного тура с остановками в Сиднее и Мельбурне Нуреев и Фонтейн танцевали четыре раза в неделю. Перед гастролями в Австралии Фонтейн летала в Панаму провести несколько дней с Тито, который вел политическую кампанию. Согласно нескольким источникам, именно в тот приезд она столкнулась лицом к лицу с фактом интрижки Тито с женой его политического союзника.
Каким бы ни было ее душевное состояние, по прибытии в Сидней Фонтейн обнаружила, что должна гораздо больше трудиться, чтобы поспевать за своим молодым партнером. Она вспоминала, что во время их первого совместного исполнения «Жизели» Рудольф был относительно неопытным и работал «с каким-то любительским энтузиазмом». Но когда новизна ощущений исчезла, он начал почти каждый вечер приводить себя в раж, чтобы вызвать необходимое возбуждение. Фонтейн чересчур хорошо знала, что он «ищет любой повод, даже самый ничтожный, чтобы выкрикнуть пару ругательств перед важным спектаклем». Его метод неплохо срабатывал, даже если несколькими несчастными душами «приходилось пожертвовать ради благой цели», писала она с характерным для себя стремлением дать неприглядной ситуации положительную окраску.
В Мельбурне Нуреев с Фонтейн привлекли в балет рекордное число зрителей, несмотря на заоблачные цены на билеты и длинные очереди. Ежедневные газеты были переполнены жалобами на цепы, но это не останавливало тридцать пять тысяч человек, каждый вечер с 5 по 16 мая набивавшихся в Пале тиэтр. Прочитав о двадцатиминутных овациях в Лондоне и Нью-Йорке, публика изо всех сил старалась «перекрыть рекорд». «Интересно отметить, — писал один критик, — что занавес не стали надолго опускать и поднимать, чтобы не затягивать аплодисменты. Его опускали на десять секунд и тут же опять поднимали». Их па-де-де второго акта «Лебединого озера», писал другой критик, по обыкновению задыхаясь от восторга, было «одним из самых очаровательных любовных дуэтов, когда-либо виденных в Мельбурне».
Рудольф, экзотическая новинка этих гастролей, был таким счастливым, каким Фонтейн никогда еще его не видела. Он с удовольствием выходил на сцену почти каждый вечер и все больше привыкал к разъездной жизни. Но все же к концу гастролей они оба рвались домой — Рудольф в Копенгаген, посмотреть на танцующего с датчанами Бруна, Фонтейн в Майами на встречу с Тито в день своего рождения. Остановившегося по пути в Данию в лондонском аэропорту Рудольфа встретила уже привычная толпа репортеров. «Ивнинг ньюс» отмечала, что «Рудольфа Нуреева, прибывшего сегодня в лондонский аэропорт, встретила и расцеловала девушка, которая просидела с ним в зале два часа, а потом поцеловала на прощанье, когда он улетал на отдых». Этой девушкой была Джоан Тринг.
В тот же день Фонтейн, приехав в Майами, узнала, что Тито еще в Панаме, занятый выдвижением своей кандидатуры в Национальную ассамблею. Она позвонила ему, и он объяснил, что не смог вырваться. Еще шел подсчет голосов. Желая увидеть его, а возможно, и заявить о своем присутствии, она полетела в Панаму. Но Тито был чересчур поглощен выборами и не уделял ей большого внимания. Чувствуя себя в этой суматохе заброшенной, Фонтейн вскоре уехала в Штутгарт на следующий тур выступлений с Рудольфом.
20. НУРЕЕВ И ФОНТЕЙН
Рудольф почувствовал что-то неладное еще до того, как налетели фотографы. Это было 8 июня. Он и Марго находились в приморском английском городе Бате на открытии ежегодного музыкального фестиваля Иегуди Менухина, где им предстояло выступать. Они возвращались с обеда вместе с Джоан Тринг и Китом Мани, когда жена Менухина, балерина Диана Гулд, подбежала к ним, отвела Фонтейн в сторону и поспешно прошептала: «В Тито стреляли. Он жив, в больнице». Фонтейн давно боялась, как бы Тито не подстрелили, и вот «случилась эта ужасная вещь». Тем временем фотографы, отталкивая друг друга, старались снять вместе Марго и Рудольфа. «Они пытались сделать на них большое дело», — вспоминает Тринг. Джоан сообразила, что должна увести Рудольфа подальше от представителей прессы. «Я велела ему отыскать место, где его поселили, пойти туда и оставаться там, пока я за ним не приду. Он не стал спорить, просто ушел».
Тринг немедленно стала дозваниваться в Панаму, что было непросто, а Фонтейн сидела в своем гостиничном номере с Макмилланом и Мани и пила коньяк, чтобы успокоиться. Наконец Тринг удалось собрать достаточно деталей, чтобы сообщить кое-какие новости. Но как только она заговорила, Фонтейн закричала и побежала по коридору в пустой танцевальный зал, не в силах слушать. Там Рудольф с Тринг и нашли ее. Она рыдала, скорчившись в кресле. Рудольф обнял ее, стараясь успокоить. Прошло еще четыре часа, прежде чем она разрешила Тринг говорить. «Я сказала Марго, кто в него стрелял. Она заявила, что я ошибаюсь. Тогда я устроила ей разговор с ее деверем, и подтвердилось, что я не ошиблась. Я сказала, что если она хочет видеть Тито живым, то должна отправляться сейчас же». Фонтейн поговорила с братом Тито, но связь была плохая. Она спросила его, надо ли ей приезжать прямо сейчас, — завтра вечером у нее премьера. Можно ли ехать после этого? «Он вне опасности», — услышала она и решила остаться.
На следующий день на репетиции ощутимо чувствовалась напряженность. При прогоне «Дивертисмента», нового па-де-де, созданного Кеннетом Макмилланом перед австралийскими гастролями, Фонтейн вполне объяснимо сбилась, когда должна была зеркально повторять причудливые запутанные движения Рудольфа. В этом дуэте они представали «мифическими существами, выполнявшими некий ритуал наподобие насекомых», говорил фотографировавший их Кит Мани. С помощью Рудольфа и Макмиллана она настолько взяла себя в руки, что на вечернем спектакле сумела станцевать эту вещь дважды — второй раз по требованию публики254.
На следующий день Фонтейн улетела в Панаму. Неопределенность ситуации с Марго только усугубила свалившуюся теперь на Рудольфа непомерную нагрузку: к проходившему в Сполето «Фестивалю двух миров» ему было поручено поставить целиком три акта «Раймонды» с гастрольной труппой Королевского балета, его дочерней компанией. Через месяц они с Фонтейн исполняли главные партии на премьере балета и потом танцевали каждый спектакль. Это была первая полномасштабная постановка Рудольфа, который хоть и хорошо знал балет, никогда не танцевал главной мужской партии*. Конечно, отъезд Фонтейн вызвал волнение и тревогу.
«Раймонда» была последней успешной постановкой Петипа 1898 года и, пользуясь популярностью в России (эффектная заглавная роль входила в число крупнейших достижений Дудинской), оставалась практически неизвестной на Западе. Одной из причин этого был ее сложный сюжет. В «Раймонде», рыцарской легенде о мужской доблести, рассказывается история Жана де Бриена, вернувшегося из крестового похода, чтобы жениться на своей нареченной, и вынужденного сражаться с соперником за ее руку. Если Рудольф, восстанавливая «Баядерку», довольно близко следовал спектаклю Кировского, при постановке «Раймонды» он преследовал более амбициозные цели и свел балет к его голой сути, чтобы лучше продемонстрировать яркий танец. На сей раз он сохранил всю хореографию, какую помнил, добавив несколько связующих пассажей и собственных танцев. Он повыбрасывал длинные мимические пассажи, убежденный в интеллигентности публики, которая не нуждается «во всей этой регулировке уличного движения». Его танцы изобиловали всевозможными на, сложностью которых он упивался. Фонтейн всегда надеялась, что для нее будет поставлен целый трехактпый балет; она любила движения, которые могла «атаковать», а пышность и красочность этого балета весьма привлекали ее.
Точно не зная, когда вернется Фонтейн, Рудольф выступал в партнерстве с двумя заменявшими ее балеринами: с Линн Сеймур в «Сильфиде» на Батском фестивале и с Аннет Пейдж в «Спящей красавице» в Лондоне. «Мы все очень тревожились за Марго, — говорит Сеймур. — Приходили новости все ужаснее и ужаснее, и положение становилось все более неопределенным». В Панаме Фонтейн боролась с жестокой реальностью. Она была шокирована, увидев Тито, привязанного к узкому столу, неспособного даже пошевелить головой. В отверстие в его горле была вставлена трубка, и ему внутривенно вводили лекарства. Две пули застряли в груди, еще одна пробила легкое, четвертая попала в шею сзади близ позвоночника. Он был парализован — оказалось, что навсегда, хотя Фонтейн еще долго «отказывалась признать возможность серьезного перманентного увечья». В сорокасемилетнего Тито стрелял рассерженный коллега Альфредо Хименес, который подкараулил его машину на перекрестке и стрелял в упор. Согласно одной истории, он рассердился на то, что Тито спал с его женой. По версии Тито, он отказался фальсифицировать результаты выборов, чтобы удовлетворить требование Хименеса сделать его своим заместителем. Хименеса не судили, что позволило недоброжелателям Тито прийти к выводу о преступлении, совершенном из ревности. Пресса, однако, объявляла его политическим.