дети пристают к малышу Рудику.
Одной из немногих любимых игр Рудика были прятки, но, к большому его огорчению, ему чаще всего приходилось искать других. Аза Кучумова, одна из тех маленьких девочек, которые это устраивали, сегодня — ведущая певица-сопрано Уфимской оперы. «Почему я всегда должен тебя искать? — вспоминает она жалобы Рудика. — Почему я никогда не прячусь?» Когда приходило лето, дети сбегали по извилистой тропинке к реке Белой, купались и плавали. В холода катались по замерзшему озеру на самодельных коньках.
В семейной жизни были свои ритуалы. Каждое воскресенье Рудольф с сестрами послушно шел с матерью в местную баню, неся с собой березовые веники для массажа. По вечерам собирались в коммунальной кухне. В большинстве уфимских кухонь стояли печи, топившиеся дровами или углем, было электричество, но не было водопровода; чтобы продукты не портились, зимой их хранили в матерчатых мешках на подоконниках. В Москве Фарида, как жена военного, имела возможность делать покупки в специальных магазинах, но в Уфе таких не было. Проводя время в ожидании ужина, Рудик и Розида любили играть в шашки. «Когда он выигрывал, все шло хорошо, — рассказывает Розида. — А когда проигрывал, говорил: «Ты все время мошенничаешь, и я больше играть не хочу!»
После ужина дети, сидя рядом с матерью за чаем, занимались шитьем или читали при свете керосиновой лампы. «Это было самое лучшее время», — признает Розида. Книги брали в библиотеке и читали их вместе, забившись под одеяло. Больше всего любили романы Жюля Верна. Роза и Розида читали, пока Рудик не засыпал, питая его нарастающее любопытство историями о путешествиях, приключениях и романтике.
Когда Рудольфу пришло время ходить в детский сад, располагавшийся в переоборудованном армейском бараке через дорогу от дома, мать одевала его в пальто Лили и несла на спине, так как обуви у него не было. Другие дети смеялись над ним, он обижался и переживал. Позже он утверждал, будто слышал, как дети называли его нищим, но двое его однокашников вносят поправки в эти воспоминания. По их утверждению, потешались над ним потому, что он смешно выглядел, одетый как девочка, а вовсе не по той причине, которую упоминает Нуреев. Но он все равно был чужаком, отверженным еще до того, как сумел бы войти в коллектив. «Мы все тогда жили бедно, — объясняет жившая с ним по соседству в детстве Инна Гуськова. — В те годы ни у кого ничего не было, и мы бы не стали высмеивать чью-то бедность. Моя мать давала мне в детский сад две картошки и велела делиться с теми, кто голоден». Но для маленького Рудика дети, имеющие возможность делиться едой, были настоящими богачами. «В тот первый день я впервые получил представление о классовых различиях и с изумлением понял, что многие дети в группе гораздо лучше меня, — лучше одеты и, самое главное, лучше накормлены». Даже по меркам того времени семья Нуреевых жила хуже других, подтверждает другой однокашник. «Но я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь называл Рудика нищим». Уровень жизни многих местных семей изменился во время войны не так резко, как у эвакуированных вроде Нуреевых, вынужденных все имущество бросить в Москве.
Опасаясь как-нибудь вечером остаться без еды, Рудольф непременно старался позавтракать до сада, где потом получал второй завтрак. Когда воспитательница пожелала узнать, почему он опаздывает, он попробовал объяснить, что завтракает дома. «По-моему, она так и не поняла, что таким образом я получаю шанс поесть по утрам дважды и никак не могу его упустить».
Переживая в детском саду унизительные моменты, Рудольф получал и удовольствия. В первый же год он познакомился с простыми башкирскими и татарскими народными танцами. Ему было достаточно один раз увидеть движение, и он мог повторить и запомнить его; тут помогал и его музыкальный слух. Возвращаясь домой, он повторял выученное, танцуя и распевая до самого сна. Его сосед Альберт Арсланов тоже любил танцевать и быстро стал его единственным близким другом. Альберт, маленький черноволосый татарский мальчик с бархатными черными глазами, был первым, с кем Рудик мог поделиться своими мыслями и мечтами.
Увидев, с каким азартом они танцуют, воспитатели пригласили их в детский ансамбль, организованный местными энтузиастами. Первый концерт Рудольфа состоялся в уфимском госпитале, куда детей посылали развлекать доставленных с фронта раненых солдат. Рудольфа и Альберта даже сняли в кино для выпуска новостей, а потом повели в городской кинотеатр «Октябрь», и они увидели себя на экране. Но «когда пошел этот эпизод, я был потрясен, — вспоминал Нуреев. — Я надеялся, что не похож на типичного татарина; я был блондином, а почти все татары черноволосые». Тем не менее о его таланте скоро заговорили соседи. «Надо послать его учиться в Ленинград!» — убеждали они Фариду, которая спокойно выслушивала похвалы и молчала. Какой смысл обнадеживать мальчика? Ленинград был за тысячу миль, там шла война. Лишь через много лет, уже после того, как Рудольф покинул дом, она наконец призналась, как сильно им гордилась. Ее Рудик, говорила она внучке, «был самым лучшим танцором в детском саду».
В семь лет Рудольф пошел в школу. В местной мужской школе номер 2 в каждом классе висели портреты Ленина в детстве. Основным языком был русский, хотя некоторые уроки велись на татарском, а каждый день начинался с пения любимой национальной советской «Песни о Родине»;
Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек!
Рудольф и Альберт — Рудька и Алька, как они называли друг друга, — сидели за одной партой, но их часто рассаживали за болтовню во время уроков. Они жили всего через дом друг от друга и могли перекрикиваться через улицу. Все жившие по соседству ребята играли в войну, вооружившись самодельными деревянными саблями. Хотя Рудольф рос и становился храбрее, он все равно не вписывался в компанию. «Эй, Адольф!» — дразнили его мальчишки, и не только из-за похожего звучания имен, но и из-за светлых непричесанных волос, торчавших во все стороны, как у Гитлера в моменты особого возбуждения. Избавиться от подобного оскорбления можно было единственным способом — подхватить шутку. Как только кто-нибудь кричал: «Адольф!» — Рудик делал каменное лицо и прикладывал к верхней губе гребешок, изображая гитлеровские усы. Но Альберт утверждает, что его усилия пропадали впустую: «Другие мальчишки не воспринимали его всерьез».
Все свидетельствует о том, что Альберт понимал Рудольфа, как никто больше во всей Уфе. Но хотя члены семьи, бывшие одноклассники и сам Альберт называют их с Рудиком неразлучными, Рудольф ни разу не упомянул Альберта в автобиографии. Может быть, он хотел оградить его от неприятностей, поскольку книга выходила в свет в 1962 году, но, скорее всего, Нуреев, вспоминая детство, видел себя главным образом одиноким. Одноклассники рисуют его замкнутым и уединенным, сам Рудольф живо описывает свое одинокое детство в Уфе. Инна Гуськова, дружившая со всеми детьми Нуреевых, рассказывает, что он «с большим трудом заводил дружбу и сближался с другими». С другой стороны, Альберт называет Рудольфа общительным мальчиком, хотя тоже припоминает моменты, когда он становился «задумчивым, тихим, уходил в себя». Безусловно, собственные рассказы Рудольфа о тех годах создают впечатление, что он чаще бывал один. «Я проводил все свободное время либо слушая музыку, которая постоянно лилась из радиоприемника… либо взобравшись на свой личный наблюдательный пост». Его излюбленным местом был холм, откуда виднелся мраморный вокзал Уфы, расположенный в двух милях от дома. Там он сидел часами, глядя на поезда. Он любил воображать места, куда они направляются, — не уже знакомые ему холодные темные деревни, а экзотические страны, о которых он читал в приключенческих романах Жюля Верна. «В своем воображении, — скажет Рудольф через много лет, — я путешествовал с этими поездами».
Вторая мировая война закончилась в Европе 9 мая 1945 года, и вскоре Нуреевы узнали новость о прибывающем в Уфу военном транспортном составе. В городе с волнением ждали отцов, сыновей и мужей. В день прибытия Рудольф с матерью и сестрами пошли на вокзал встречать с фронта Хамета Нуреева. Они ждали, ждали, но, как рассказывает Розида, «отец так и не приехал», и все поплелись домой, огорченные и озабоченные. «Потом мы получили сообщение, что он еще на год оставлен в Германии. Он даже писал, что, возможно, заберет нас в Германию, но так этого и не сделал. Наше разрешение на возвращение в Москву еще действовало, мать хотела вернуться туда, но отец был против». Хамет воевал на Втором Белорусском фронте, участвовал в форсировании реки Одер перед взятием Берлина, а потом служил под Берлином политическим инструктором в советских оккупационных войсках.
1945 год заканчивался. Нуреевы жили в Уфе почти два года и наконец начали пускать корни. Путешествовать с окончанием войны стало легче, но, учитывая огромные расстояния, длинные зимы, паспортную систему и необходимость прописки, жители Уфы оставались отрезанными от больших городов Советской империи. Поезд до Москвы шел два дня, до Ленинграда еще дольше, и мало кто имел лишние рубли на разъезды24. И все-таки, невзирая на изоляцию, Уфа не была культурно отсталой. На волне революции многие представители московской и санкт-петербургской интеллигенции, ставшие «нежелательными» при новом режиме, были высланы на Урал и в другие места на Востоке и Севере. Лишенные своей космополитической среды, разбросанные по провинциальным городкам, они в конце концов оказались своего рода распространителями культуры. В 40-х годах в Уфе жили бывшая балерина Мариинского театра (уже ставшего Кировским25) и бывшая балерина Русского балета Дягилева1. Они обе передавали свое культурное наследие новому поколению.
Происходили в Уфе и другие события, способные пойти на пользу юному Нурееву. В год его рождения в городе открылись двери нового оперного театра