ал в Вене «Третьего человека»1, и его осенила идея снять Нуреева и Фонтейн в знаменитом венском увеселительном парке Пратер на гигантском колесе обозрения, фигурирующем в фильме Орсона Уэллса. Не вызвав ни у того, ни у другой благосклонной реакции, он вместо этого снимал их в автомобильчиках на автодроме и за игрой в футбол. Выведя их за пределы чистого царства балета, Сноудон показал Нуреева и Фонтейн дурачившимися в беззаботный момент. Публика никогда их не видела с такой стороны. «Мы замечательно развлекались все вместе в увеселительном парке. Я любил Рудольфа, хотя он обычно рвал мои фотографии. Я говорил: «Рудольф, не делайте этого, они очень дорогие. Может быть, мы получим обложку журнала «Лайф». А он отвечал: «Ладно, получите одну, и я не порву фото». Все это было каким-то детским спектаклем, весьма очаровательным». Хотя 27 ноября 1964 года на обложку вышла вьетнамская война, фотографиям Сноудона отвели одиннадцать страниц — редкость в то время, когда, по его словам, даже редакторы журнала считали балет «самым элитарным видом искусства, не имеющим отношения к его читателям».
Премьера нуреевского «Лебединого озера» состоялась 15 октября в Венской государственной опере и имела оглушительный успех у публики. На последнем спектакле Нуреев с Фонтейн получили на протяжении четырех картин поразительное количество вызовов под занавес — восемьдесят девять, наибольшее число в истории, согласно «Книге рекордов Гиннесса». Рудольф к тому времени завоевал Венский филармонический оркестр. «Каждый стал поклонником Рудольфа», — вспоминал Вильгельм Хюбнер. Хотя критики соглашались, что Нуреев создал для себя выигрышный поэтический номер, по мнению многих, ему еще предстояло заявить о своем «творческом таланте». Его «Лебединое озеро», писал один критик, «демонстрирует интригующие проблески хореографической мощи Нуреева. О ее полном масштабе судить нельзя, ибо он пока только пробует силы лишь в известных вещах… Но здесь, в Центральной Европе, где классика зачастую
'«Третий человек» — фильм одного из крупнейших американских режиссеров Орсона Уэллса, снятый по роману Грэма Грина, действие которого происходит в разделенной на оккупационные сектора послевоенной Вене.
представляет собой окаменевшую мумию, попытка Нуреева придать ей современное звучание приветствуется. Приветствуются также беспорядки [sic] и противоречия, принесенные им на наши подмостки…» Балет пользовался таким спросом, даже с другими танцовщиками в роли принца, и так оживил балет Венской государственной оперы, что он ввел постановку Нуреева в основной репертуар. В результате директор компании Аурель фон Миллош пригласил Нуреева приезжать, когда ему будет угодно.
Вернувшись в Лондон, Рудольф и Фонтейн танцевали «Жизель» и «Лебединое озеро» в «Ковент-Гарден», а Рудольф восстанавливал гран-на из балета Петипа «Пахита» для ежегодного гала-концерта Фонтейн в пользу Королевской академии танца 17 ноября. Он и Фонтейн танцевали ведущие партии, хотя Рудольф вновь дал толчок карьере нескольких многообещающих балерин Королевской труппы, поручив им балетные соло, которые отрепетировал с ними. Впрочем, сам он на время прекратил танцевать, отправившись вслед за Ринго Старром в Лондонскую клинику для удаления миндалин. Неспособный к безделью, он перелетел на Рождество через Атлантику, чтобы посмотреть вновь поставленную Эриком «Сильфиду» в Национальном балете Канады.
По предложению Рудольфа Эрик пригласил Лини Сеймур танцевать с ним в торонтском О’Киф-центре. Как-то утром Рудольф удивил их, ворвавшись на репетицию «в сверкающих сапогах и черных мехах, усыпанных снегом», вспоминает Сеймур. он повел их в тот вечер в свой любимый ресторан, специализировавшийся на бифштексах, но метрдотель отказался впустить его без галстука. Рудольф ткнул ему в лицо свою меховую шубу и заявил: «Если уж это не стоит вашего ресторана, то ничто больше». Потом вышел и стал бросать снежки в окна. Эрика возмутило его поведение, они поссорились и разошлись в разные стороны. Через несколько минут Рудольф потащился по снегу догонять Сеймур, а его настроение полностью переменилось. «Вы умеете делать снежных ангелов?» — вдруг спросил он и с ребяческим удовольствием повалился на спину и принялся демонстрировать это искусство, веером разбрасывая по снегу руки. В течение нескольких следующих часов они играли в снегу, «распевали, смеялись, швыряли в небо снежки». Она быстро поняла, что Рудольф не из тех, кто старается продлить несчастливые моменты. «Ему не были свойственны эти русские мрачные настроения и биение себя в грудь. Ничего подобного. Он не походил на угрюмого датчанина Эрика».
Эрик ставил «Сильфиду» и танцевал в этой первой крупной своей постановке. Рудольф старался не отвлекать от него внимание, но ничего не мог с этим поделать. Само его присутствие вызывало такой интерес, что он согласился на пресс-конференцию 31 декабря, в день премьеры балета. Он утверждал, что приехал в Торонто только как зритель.
Так и было бы, если бы следующим вечером Эрик не растянул колено. Он еще раз вывел Рудольфа в центр сцены, предложив танцевать вместо него один спектакль258. 5 января 1965 года Рудольф дебютировал в роли Джеймса, очарованного молодого шотландца, отвергшего счастье, предназначенное для смертных, ради идеальной любви сильфиды. Раньше Рудольф танцевал только па-де-де с шарфом, переделанное Эриком для него и Фонтейн прошлым летом, а теперь за три дня разучил весь балет, хотя сам получил травму: сильно растянул лодыжку, поскользнувшись на льду. «Мне все равно, даже если б она сломалась, — сказал он Сеймур, перевязывая ногу. — Я так давно хочу танцевать этот балет». За несколько мгновений до открытия занавеса эта парочка корчилась от смеха, выслушав объявление, что «Эрика Бруна на этом спектакле заменит Рудольф Нуреев».
Бруну было не до смеха. В тот вечер с ним рядом сидела Бетти Олифант, балетный репетитор труппы, ставшая его близким другом. «У меня было сильное ощущение, что Эрик весьма сожалеет о своем решении, потому что на следующий день его колено было в полном порядке и он собирался выступать. Руди выглядел великолепно, но не был настоящим Джеймсом. Мы решили, что Эрик должен получить такие же овации, каких удостоился Руди, но это было гораздо труднее, ибо массовая истерия по поводу Нуреева бушевала в полную силу. Эрик танцевал так, как никогда больше не танцевал ни до, ни после».
Вместе с Сеймур в роли сильфиды Эрик получил двадцать пять вызовов под занавес по сравнению с девятнадцатью у Рудольфа; они оба пришпоривали друг друга. «Это был самый прекрасный Джеймс, какого я видел в его исполнении», — скажет Брун спустя годы. На репетициях Рудольф тут и там вносил поправки. «Я делаю это вот так», — говорил он. Но Эрик крепко держал вожжи. «Это Бурнонвиль. Ничего не меняй». В собственном отзыве о своем дебюте Рудольф говорил, что удовлетворен исполнением, учитывая травму. «Очень глупо, что я снял одну повязку, и кровоизлияние в лодыжке пошло еще дальше. Но я вновь наложил бинт и ждал второго акта. Я танцевал. Я сделал все движения. Я ничего не изменил и не выбросил. Все было как на репетициях. Конечно, на следующий день обе мои ноги сильно распухли, но Эрик вдруг чудом выздоровел и танцевал с блестящим успехом».
Незапланированный дебют Нуреева вызвал беспрецедентную шумиху вокруг премьерной недели. Тем не менее высочайшие похвалы критики приберегли для Бруна, называя его мастером стиля Бурнонвиля. Впрочем, как отметил Ральф Хиклип в «Глоб эпд мейл», в сравнении двух танцовщиков мало смысла. «Никто не сравнивает Лира Гилгуда с Лоуренсом Оливье и не решает, кто из них лучше… У Нуреева облик одержимого мальчика, которого мы легко можем представить охваченным сверхъестественной любовью к сильфиде…» Интерпретацию Бруна он назвал более сдержанной, написав, что его «манера позволяет танцу говорить за себя».
7 января Рудольф ненадолго вернулся в Лондон, а через десять дней улетел вместе с Фонтейн в Вашингтон на инаугурацию Линдона Джонсона. Они летели через снежную бурю. Боясь крушения, Рудольф в салоне первого класса успокаивал нервы с помощью виски. Гала-концерты во время инаугурации обычно изобиловали звездами, но популярность татарского принца и его английской кавалерственной дамы была такова, что Нуреева и Фонтейн добавили к списку знаменитостей. Перед президентом и еще десятью тысячами человек, заполнившими 18 января 1965 года просторный Национальный Арсенал, выступали известнейшие в мире искусства личности: Вуди Аллен, Барбара Стрейзанд, Гарри Белафонте, Кэрол Бернетт, Джонни Карсон и Джули Эндрюс. И все-таки самые громовые аплодисменты получили в тот вечер Нуреев с Фонтейн, исполнявшие па-де-де из «Корсара». Многие из присутствовавших в зале никогда не бывали в балете. «Великолепно, изумительно, — сказал потом вице-президент Хьюберт Хамфри, — а ведь мне никогда не нравился такой род танца». Рудольф с забинтованной до сих пор лодыжкой обеспечил «самые захватывающие моменты шоу», сообщала на первой странице «Нью-Йорк таймс». Потом он, как всегда, на бис исполнял вариацию. Повсюду, куда бы он не смотрел, были люди, которые аплодировали, кричали, просили еще и еще.
21. «РУДИМАНИЯ»
Он не остался смаковать свою победу; через два дня вернулся в Лондон и погрузился в репетиции «Ромео и Джульетты», первого полномасштабного балета Кеннета Макмиллана. Поскольку Нуреев с Фонтейн исполняли роли влюбленных, больше тысячи поклонников расположились лагерем у касс «Ковепт-Гарден» в ожидании продажи билетов. Публика не знала, что за сценой разыгрывается столь же серьезная драма, как и в самом балете. Действительно, эта выигрышная работа Нуреева и Фонтейн с кровопролитными боями прокладывала себе путь на сцену.
Макмиллан фактически создавал балет для своей музы Лини Сеймур и ее партнера Кристофера Гейбла, чья пластика, темперамент и восприимчивость дали жизнь главным партиям. Этим балетом Макмиллан хотел заявить об их паре, так же как сделал Аштон для Фонтейн и Нуреева с помощью «Маргариты и Армана», и был преисполнен намерения превратить их с «Ромео и Джульеттой» в мировых звезд. Сеймур и Гейбл активно участвовали в художественном процессе. На самом деле все трое работали над созданием «Ромео и Джульетты» в столь тесном сотрудничестве, что привыкли называть его «нашим балетом».