Изучающий физику в техническом колледже Джорджии Поттс, которому исполнился двадцать один год, был высоким, красивым, с открытым лицом, крепкой челюстью, темпо-каштановыми волосами, атлетически сложенным, добродушным парнем. Улыбаясь, он демонстрировал кривые нижние зубы, а его речь безошибочно обнаруживала тягучее южное произношение. Поттс отнюдь не выглядел женоподобным — он был мужественным в том смысле, какой привлекал Рудольфа. Нуреев оказался первым танцовщиком, с которым встречался Поттс, и был сразу же покорен им. Чувство было взаимным. «Он был без ума от Уоллеса, а Уоллес — без ума от него», — вспоминает Джон Ланчбери. «Это была любовь с первого взгляда», — признавал Поттс спустя двадцать четыре года. Когда, проведя всего три дня в Атланте, Рудольф предложил ему вместе с Келлером сопровождать его на гастролях, Поттс сразу же согласился.
В Голливуде они вместе загорали у бассейна в отеле «Рузвельт», когда Аштон заметил, что у них несчастный вид. «Рудольф пребывал в дурном настроении и скверно обращался с Уоллесом, — вспоминает один из коллег. — Тогда Фред отвел Рудольфа в сторону и сказал ему: «Слушай, Рудольф, такие хорошенькие мальчики попадаются нечасто, а когда-нибудь даже ты станешь старым и безобразным. Почему бы тебе с ним не поладить?»
Они вместе отправились в Нерви, приморский курорт под Генуей, где Рудольфу в июле предстояло танцевать с Голландским национальным балетом282. Уоллес показался Руди ван Данцигу «большим, дружелюбным, робким парнем», когда Рудольф представил его со словами: «Он собирается снимать фильм о моей работе». После этого Рудольф тут же сообщил ван Данцигу, что будет танцевать в новом спектакле в Королевском балете и что ван Данциг должен заниматься хореографией. Это явилось для него новостью, так как Рудольф не консультировался с ним перед заключением договора. «Рудольф считал [ван Данцига] очень талантливым, — вспоминает Лини Сеймур, его партнерша на фестивале в Нерви. — Он был истым голландцем со всеми присущими им качествами — консервативным и в то же время современным. Странная дихотомия!» Ни один танцовщик Королевского балета никогда не требовал, чтобы приглашенный хореограф ставил для него балет. Однако Рудольф намеревался выступить в Лондоне в сугубо современном произведении, и Аштон согласился. Рудольф хотел «встряхнуть» Королевский балет и предложил, чтобы хореограф использовал электронную музыку, которая еще ни разу не звучала в «Ковент-Гарден». Так как это был первый крупный заказ ван Данцигу, Рудольф рассчитывал, что он ухватится за такой шанс. Но ван Данциг колебался. «Моя неуверенность расстроила Рудольфа. Это было типично для него».
Тем временем Поттс решил вернуться в Атланту. Он должен был закончить колледж и планировал записаться на кинокурсы в университете Южной Калифорнии. Требования Рудольфа казались ему неприемлемыми. «Он хочет, чтобы я путешествовал с ним повсюду, но не понимает, что я должен заканчивать учебу», — жаловался Поттс. Он уехал, что, по мнению ван Данцига, явилось «достижением, придавшим Рудольфу силу воли».
Разумеется, вскоре Поттс вернулся, а ван Данциг улетел в Лондон готовить балет для Рудольфа.
23. «Я ХОЧУ, И ТЫ ДОЛЖНА»
Все танцовщики ведут безнадежную борьбу с временем, силой тяжести и более молодыми соперниками, хотя Рудольф, возможно, первым опроверг это мнение. В «Нитях времени», первом полномасштабном произведении, созданном для него и о нем, Руди ван Данциг исследовал эту тему. Рудольф играл Путешественника по жизни, сопровождаемого Смертью, и, по его требованию, находился на сцене все тридцать пять минут, которые длился балет. Заметив, что тридцатиоднолетний Рудольф начал терять ловкость в прыжках и приземлениях, ван Данциг захотел проникнуть в логику борьбы за сохранение власти над своими мышцами. Его также интересовало, как великий танцовщик относится к неизбежному появлению преемников. Он иллюстрировал это эпизодом в середине балета, когда к Путешественнику, танцующему соло, присоединяются один за другим танцовщики-мужчины, исполняющие те же самые на, покуда ими не заполняется вся сцена. Рудольф, вспоминает ван Данциг, с трудом принял саму идею заката своего творчества. «Он сказал мне: «Я боролся, чтобы попасть сюда, и не позволю другим стать лучше меня».
Во время репетиций жизнь вторгалась в искусство. Рудольф специально просил ван Данцига не использовать дублера, однако продолжал заключать договоры на выступления за границей, исчезая иногда на несколько дней. Хореограф решил, что без дублера не обойтись. Он обратился к Аштону, который предложил Энтони Доуэлла. По возвращении Рудольф едва ли был доволен, обнаружив на своем месте более молодого танцовщика. Он счел это признаком того, что ван Данциг утратил к нему доверие. Доуэлл смотрел на Рудольфа как на наставника, но в результате партнерства с Сибли, уступающего тогда только Нурееву и Фонтейн, он приобрел изрядное число поклонников. Дабы продемонстрировать свое неудовольствие, Рудольф репетировал «самым ужасающим образом», стараясь, чтобы хореограф не мог видеть, как выглядят его на. Быстро потребовав прогона всего балета, ван Данциг в присутствии других танцовщиков вызвал на сцену Доуэлла. Тем не менее шагнул вперед Рудольф. «Разве вас зовут Энтони?» — осведомился хореограф. Труппа затаила дыхание, а Рудольф начал бушевать. Аштон, однако, хихикал, рассказывая об этом. «Он наслаждался интригой», — вспоминает ван Данциг.
Мод Гослинг способствовала их примирению. Ван Данциг остановился в ее доме, в «гостевой» квартире на первом этаже, которую часто занимал Рудольф. В тот вечер она пригласила его на ужин, не предупредив, что Рудольф также приглашен. Во время ужина Рудольф выглядел недовольным и обиженным, а Мод «держалась неуверенно, словно опасаясь, что она поставила в неловкое положение остальных..». Ван Данциг рано удалился, но Рудольф пришел к нему, предложив прогуляться до Гайд-парка. С редкой для него откровенностью он признался в своих опасениях. «На меня, кажется, смотрят как на чужеземного варвара, видя во мне угрозу своим солистам-мужчинам, а критики при первой возможности готовы рвать меня на куски».
С тех пор репетиции протекали гладко. Рудольф трудился, как раб, стараясь овладеть «скульптурным» стилем движений, требующим полновесного использования его пластичности. Тем не менее, когда ван Данциг хотел, чтобы он стоял неподвижно, привлекая к себе внимание, Рудольф настаивал, чтобы ему поручили на с целью сохранить инерцию «Если у меня здесь не будет на, я ослабею и не смогу полностью восстановить силу до конца балета». Премьера «Нитей времени» состоялась 2 марта 1970 года и получила весьма скверные отзывы критики, хотя благодаря исполнению Рудольфа имела успех у значительной части публики. Однако электронная музыка, футуристические декорации Тура ван Схайка и смесь балета с современным танцем сумели «встряхнуть» «Ковент-Гарден»283, на что и рассчитывал Рудольф Сам факт, что мнения зрителей настолько разделились, писал критик Питер Уильямс, «свидетельствует, что балет скорее живое, чем мертвое искусство… Радует, что наконец случился прорыв, который смог заставить артистов и публику расширить их кругозор».
Рудольфу предстояло сотрудничать с ван Данцигом еще в трех балетах, гастролировать с его труппой в течение следующего десятилетия и проводить бесконечные часы в студии, обедая или беседуя с ним и его давним любовником, художником-оформителем Туром ван Схайком. Но ван Данциг понимал, как и другие, близкие к Рудольфу в те годы, что, несмотря на его лояльность и преданность, их дружба держится на Рудольфе. Его присутствие и воля были настолько ощутимы, что друзья неизменно оказывались в его «силовом поле». Его желания стояли на первом месте, и он удовлетворял их при любых обстоятельствах без всяких угрызений совести. «Он никогда не хотел скучать. Что касается его сексуальных аппетитов, то они, как у многих гомосексуалистов, требовали постоянных изменений. Однако то же касалось и всего остального. Рудольф нуждался в вечном возбуждении… Посещая его, я всегда чувствовал, что он никогда не знает покоя… Он всегда предлагал пойти в оперу, в кино или в музей. Не знаю, откуда он черпал энергию, потому что я уставал от репетиций с ним, но он все время пребывал в движении, не обнаруживая никаких признаков усталости, и к тому же не мог спать по ночам — всегда потел и просыпался».
Однажды той зимой, во время обеда в лондонском доме Рудольфа, его экономка Элис внезапно сообщила, что у дверей стоят два молодых человека. Рудольф назначил им свидание несколько дней назад и, очевидно, забыл об этом. Бормоча себе под нос проклятия, он вскочил со стула и вышел. Тринг последовала за ним, но вскоре вернулась и сказала, что Рудольф скоро придет. Так как он с посетителями поднялся наверх, за столом возникла «несколько неловкая ситуация», вспоминает ван Данциг, присутствовавший на обеде вместе с Фонтейн, Тито, Тринг, Гослингами, Туром ван Схайком, Сондером Горлински и его женой Эдит, которую Рудольф за глаза именовал la croqueuse des diamants284, так как «каждый раз, когда я ездил на гастроли, у нее появлялся новый бриллиант». После паузы Тринг, смеясь, воскликнула: «С ним всегда так! Он ест их, как блины!»
Вскоре хлопнула входная дверь, и Рудольф вернулся к столу, покрасневший, с озорным и довольным блеском в глазах. «Это очень вкусно», — двусмысленно сказал он, когда его кухарка-француженка Клер подала ему блюдо, которое держала подогретым, хотя ее ледяной взгляд в полной мере выражал всю степень ее неодобрения.
Рудольф не любил оставаться один, но при этом жаждал одиночества — это был один из парадоксов его характера. Находясь в компании, он запросто мог углубиться в книгу, играть на фортепиано или слушать пластинки, возможно утешаясь бормотанием голосов в соседней комнате. В дорогу он всегда брал с собой набор книг и пластинок. Рудольф читал урывками, обычно карманные издания, которые он легко мог засунуть в «дипломат», проводил деловые встречи в антрактах и на званых обедах, а в разговоре не слишком заботился о выборе слов. Независимо от того, поняли вы его или нет, он никогда не повторял сказанное. Рудольф также никогда не рассказывал друзьям о времени, проведенном не в их обществе. «Я могу не видеть его месяцами, —