беспечивал Рудольфу покой, комфорт и постоянство, которых он жаждал и которые Эрик, также будучи звездой, не мог ему дать. «Уоллес был всецело предан Руди и не пытался с ним соревноваться, — вспоминает близкий друг Бруиа, Глен Тетли, отмечая «успокаивающее влияние» Поттса на Рудольфа. — Он был готов сделать для него все». Это было весьма удачно, так как «сила воли Рудольфа распространялась на все, что он делал, вплоть до того, где обедать и какой фильм смотреть, — объясняет Джейн Херманн. — Другим оставалось только подчиняться или уйти восвояси».
Учившийся на кинорежиссера Поттс не только сопровождал Рудольфа в путешествиях, но и пополнял по дороге образование, снимая на кинопленку репетиции и спектакли Рудольфа. Кино было его призванием, и Рудольф старался ему помочь. Он попросил Ролана Пети одолжить Уоллесу деньги, а на приеме в доме Марии Толчиф в Чикаго в 1970 году представил его режиссеру Герберту Россу, тогда женатому на танцовщице Норе Кей. «Он очень им гордился, — вспоминает Росс, — и хотел ему помочь».
Одной из причин этого желания было то, что Рудольф «никогда не хотел никого содержать, — утверждает Джон Тарас. — Он очень хотел, чтобы Уоллес сделал карьеру. Рудольф старался изо всех сил, чтобы добыть для своих бойфрендов работу, так как не желал их поддерживать». Он также не хотел, чтобы они работали на него, хотя они постоянно это делали в том или ином качестве. Рудольф неизменно давал разные поручения своим любовникам. «Его бойфренды временами превращались в слуг, — говорит ван Данциг. — Он не рассматривал их с этой точки зрения, хотя часто обращался с ними как с таковыми. Если Уоллес находился в комнате, когда Рудольф спешил на самолет, он приказывал ему взять его чемодан, бежать к такси и не отпускать его, пока он не выйдет».
Поттс утверждал, что Рудольф «был единственным человеком, в которого я когда-либо был влюблен». Но он признавал, что Брун был «великой любовью» в жизни Рудольфа. «Я познакомился с Эриком, о котором говорили, что с ним трудно ладить. Но мы поладили отлично. Мне нравилось его саркастическое, чисто нью-йоркское чувство юмора. Позже я узнал, что они расстались всего за год или за полгода до того. Но Эрик всегда держался со мной в высшей степени дружелюбно».
Рудольф также питал давние амбиции в отношении кинематографа. Летом 1970 года он был отобран на роль Нижинского в фильме по сценарию Эдварда Олби. Режиссером должен был стать Тони Ричардсон. Рудольф не мог пренебречь шансом сыграть танцовщика, с которым его часто сравнивали, ибо он «всегда испытывал к нему сострадание. Очень рано я начал изучать его деятельность. Я хотел проникнуть в причины его экстраординарности». Гастролируя с труппой ван Данцига в конце 1969 года, Рудольф танцевал знаменитую роль Нижинского — Петрушку, куклу с человеческими сердцем и душой285. Готовясь к съемкам, он предложил смелую идею. Рудольф хотел, чтобы ван Данциг поставил «Игры» Нижинского так, как их первоначально задумал Дягилев — как первый в истории балет, открыто посвященный гомосексуальности. «Игры», созданные в 1913 году, изображали мужчину и двух женщин, флиртующих за игрой в теннис, но, как Нижинский поведал в своем дневнике, «сюжет этого балета повествует о трех молодых мужчинах, занимающихся любовью друг с другом… «Игры» — жизнь, о которой мечтал Дягилев. Он хотел заполучить в любовники двух мальчиков. Мне он часто предлагал такое, но я отказывался…. В балете две девушки воплощают двух мальчиков, а молодой человек — самого Дягилева. Я изменил персонажи, так как любовь между тремя мужчинами не может быть показана на сцене…». В 1970 году она не могла быть показана и в коммерческом фильме, всего через год после стоунуоллских волнений в Нью-Йорке, породивших движение за эмансипацию геев. По словам ван Данцига, продюсеров «встревожила мысль о показе балета про трех мужчин», и они быстро наложили вето на идею Рудольфа. Съемки должны были начаться в августе, вскоре после гала-представления в честь Аштона, продюсер Харри Залцман отказался от участия, и, согласно Олби, «денег на наш фильм больше не было».
Вернувшись в Лондон в августе, Рудольф повстречал Наталию Макарову возле отеля «Стрэнд-Пэлис», где остановилась труппа Кировского театра во время гастролей. Макарова была звездой турне 1970 года, наряду с Соловьевым, Сизовой и быстро восходящим молодым дарованием Михаилом Барышниковым. Зная, что КГБ не упускает их из виду, они расстались после краткой беседы. Хотя Макарова на гастролях вела себя весьма свободно, она пользовалась в труппе привилегированным положением и не опасалась наказаний.
4 сентября Рудольф находился в Милане, где должен был танцевать в «Спящей красавице», когда Макарова покинула труппу Кировского театра. Ее побег потряс весь коллектив, вызвал переполох в СССР и вынудил Сергеева, знавшего, чего ему будет стоить этот второй скандал, задержаться в Лондоне и умолять балерину вернуться. Но Макарова, как и Рудольф, жаждала большей свободы и возможности выбора. Однако, в отличие от Рудольфа, она приняла решение хладнокровно, обедая с английскими друзьями. Макарова просто попросила их позвонить в Скотленд-Ярд и была доставлена в полицейский участок в сопровождении двух молодых полисменов.
Не только в СССР были убеждены, что за побегом Макаровой стоит Рудольф. Но в действительности он был им глубоко расстроен. Рудольф надеялся вывезти на Запад мать и сестер, и когда ему уже казалось, что он чего-то добился, Макарова все испортила. Несмотря на разногласия с Розой, Рудольф постоянно звонил ей в Ленинград. «Он был в ярости, — вспоминает австралийская балерина Люсетт Олдоус, которая прибыла в Лондон через два месяца, чтобы репетировать с ним, — потому что теперь исчезла возможность приезда его семьи». Тем не менее Рудольф согласился быть партнером Макаровой в ноябре в телепостановке па-де-де Черного лебедя. Сенсационность вокруг «на перебежчиков» раздражала его, как и их первые репетиции. Они никогда не танцевали вместе, и когда в одном эпизоде Рудольф заметил, что «здесь мы этого не делаем», Макарова ответила: «Вы танцуете, как они». — «Нет, — возразил Рудольф, — я танцую, как я». Все же он старался проявлять к ней доброту, видя ее растерянность. «У меня нет моих русских туфель», — повторяла она.
Тем временем в Ленинграде жена Пушкина, Ксения Юргенсон, продолжала давать Рудольфу советы издалека. «Скажите Рудольфу, чтобы он не танцевал с Макаровой, так как все подумают, что он имел отношение к ее побегу», — говорила она актрисе Моник ван Вурен, которая побывала в Ленинграде в марте 1971 года по просьбе Рудольфа. По случайному совпадению Руди ван Данциг тоже собирался в Ленинград, чтобы найти педагога для своей труппы, и Рудольф попросил их объединить усилия. Он хотел, чтобы они посетили его семью и Ксению, которая осталась одна после смерти своего любимого Пушкина год назад. (У Пушкина произошел сердечный приступ после занятий в парке около студии*.) Рудольф и Пушкин годами контактировали друг с другом по телефону, хотя Пушкин из-за этого нервничал. Рудольф послал ему киноверсию «Ромео и Джульетты» Макмиллана, которую друзья контрабандой провезли в Ленинград. Пушкин признал, что Рудольф преуспел на Западе. Он радовался, что Рудольф танцует с Фонтейн и что слухи о его пьянстве оказались вымышленными. «Пушкин никогда не понимал Рудольфа до конца, но гордился им, — вспоминает Барышников. — Конечно, Пушкины беспокоились за него, зная его характер и то, каким он может быть агрессивным. Они боялись, что люди не поймут и обидят его».
В квартире на улице Росси, которую Ксения Юргенсон делила с Рудольфом и Пушкиным, она мало говорила о них, хотя, как вспоминает ван Данциг, «часто и очень по-русски вздыхала». Вместо этого Ксения показывала бесчисленные фотографии последнего великого протеже Пушкина, целуя каждую из них, «как молодая девушка целует фотографии возлюбленного». «Мишенька», как она называла его на ломаном английском и французском, занял место в их доме. Ксения похлопала по дивану. «Раньше здесь спал Рудик, а теперь спит Мишенька». Барышников был на репетиции, и Ксения стала уговаривать Моник и ван Данцига дождаться его. Моник удалось уйти, но попытка ван Данцига встретила энергичные протесты. Наконец, когда говорить уже стало не о чем, в дверях появилась маленькая атлетическая фигура Михаила Барышникова. Он никогда не встречался с Рудольфом, оставшимся на Западе за три года до приезда Барышникова в Ленинград, но много о нем знал. Будучи студентом и артистом труппы Кировского театра, Барышников время от времени жил у Пушкиных и слышал разговоры о нем. На стене висела большая фотография Рудольфа в «Баядерке». (Перед приходом посетителей ее поспешно снимали, оставляя красноречивое пустое место.) Барышников видел контрабандные фильмы, а Рудольф прислал в подарок несколько костюмов, которые Барышников носил «с его благословения».
Ван Данциг и ван Вурен хотели посмотреть Барышникова в «Сильфидах». Они пошли в Кировский театр вместе с Розой, ее десятилетней дочерью Гюзель и Фаридой Нуреевой, которая приехала из Уфы, чтобы познакомиться с друзьями Рудольфа. Нуреевы, как и большинство ленинградцев, никогда не видели никого, похожего на Моник ван Вурен, чья фамилия звучала в их устах как «ва-ва-вум». Ее светлые волосы были высоко взбиты, веки украшали тени и длинные накладные ресницы; для визита в театр она облачилась в короткие кожаные панталоны, сжимающие грудь подтяжки и длинную зеленую соболью шубу, которую, к досаде ван Данцига, ей пришлось сдать в гардероб. Когда они шли к своим местам, на нее глазели все зрители. Ван Данциг решил, что русские, увидев их вместе, никогда не предоставят ему педагога и что семья Рудольфа «придет в ужас, увидев столь вызывающий наряд». Но десятилетняя Гюзель была полностью очарована блистательной «подругой» ее дяди Рудольфа (именно так Рудольф просил ван Вурен представиться его родственникам). «Она действительно была великолепна, — улыбаясь, вспоминает Гюзель. — Когда мы шли по улице, мужчины буквально бросались на нее, и моей матери приходилось их отгонять». Но к тому времени семья привыкла находиться под наблюдением. «Мы уже состояли в черном списке, так что ничего худшего с нами не могло случиться», — говорит Гюзель. Однако ее мать жила в постоянном страхе. Роза продолжала работать воспитательницей в детском саду, так как ее считали непригодной к преподаванию, и одним из ее подопечных был сын Аллы Осипенко, последней балерины Кировского театра, которая была партнершей Рудольфа в Париже. Зная, что ее домашний телефон прослушивается, Роза сообщала Осипенко: «У меня есть для тебя сосиски», имея в виду новости о Рудольфе.