И тем не менее выступление Рудольфа в Лондоне стало сенсацией и началом его блистательной карьеры. На третьем спектакле «Жизели» с участием Нуреева и Фонтейн присутствовала сама королева Елизавета II!
Танец Марго Фонтейн, по определению рецензентов, обычно отличали благородство и лирическая сдержанность. С Рудольфом ей довелось испытать на сцене новые чувства. Балерина признавалась: «Когда я танцую с ним, я не вижу на сцене Нуреева, кого знаю и с кем общаюсь каждый день, я вижу сценический персонаж, тот характер, который сегодня танцует Нуреев».
«Для создания хорошей пары необходимо, чтобы каждый неосознанно что-то сделал для другого, — со знанием дела поясняла Нинет де Валуа. — Именно это случилось и с ними. Он внес в ее танец ту яркость, которой прежде не было; она же, несомненно, вызвала к жизни поэтическую сторону его творческой натуры».
«Они ладили между собой так же хорошо, как и танцевали вместе, — подтверждала французская балерина Гилен Тесмар, — потому что впервые в жизни Рудольф мог получить столько же, сколько давал сам».
Много позднее Нуреев признается: он танцевал с самыми известными балеринами того времени — с Натальей Дудинской, Розеллой Хайтауэр, Марией Толчиф, Иветт Шовире, Ниной Вырубовой, Соней Аровой, но только с Марго достиг совершенного согласия в дуэте.
«На протяжении всей своей карьеры Марго не славилась прыжком, но вот приходит Рудольф — и неожиданно у нее появляется замечательный высокий прыжок», — поражались коллеги.
«Боже! Я никогда не делала в танце и половины вещей, которые делаю теперь… — с удивлением признавалась Фонтейн. — Требовалось дождаться появления Рудольфа, чтобы в свои сорок три-то года достичь совершенства…»
Впрочем, все на свете относительно. Когда смотришь на ее танец в «Лебедином озере» — спектакле в постановке Нуреева, записанном в 1966 году, невольно задаешься вопросом: если подобное исполнение считалось совершенством, то каким же оно было до появления Рудольфа Нуреева в судьбе балерины?!
Ответ на этот непростой вопрос можно найти, если посмотреть сохранившуюся пленку 1954 года, на которой Марго Фонтейн предстает в партиях Одетты-Одиллии в паре с Майклом Сомсом. Технически слабый танцовщик, годный, пожалуй, только в качестве партнера для поддержек балерины — это одно. Но сама Марго с ее худенькой и ладной фигуркой хоть и намного младше, чем на пленке с Нуреевым, хоть и очаровательно-трогательна внешне в образе Белого лебедя, только очень уж далека от высокого уровня, предполагаемого у примы. Смазанные движения, далеко не стальные пуанты, излишняя резкость поворотов в белом адажио, вялая Одиллия и проблемы с ее фуэте, некрасивые, малоэстетичные позы при поддержках — недостатки исполнения слишком очевидны, чтобы не заметить их даже невнимательному глазу. А ее арабески и аттитюды — основные позы классического танца, таковы, что невольно закрадывается подозрение о наличии у исполнительницы артроза тазобедренных суставов, так как нога не слушается ее и не становится в нужную позицию.
Думается, не случайно хореограф и руководитель труппы Королевского балета Фредерик Аштон рассказывал о своем первом впечатлении, когда он еще в 1930-е увидел на сцене молодую Марго: «Мне казалось, она совсем не умеет танцевать!». А известный танцовщик Роберт Хелпман однажды заметил: «Даже если она делает что-то смешное, все равно хочется плакать».
Следующая запись ее «Лебединого» с Майклом Сомсом относится к 1960 году. Можно признать, что технически Марго немного выросла за шесть пройденных лет, но здесь общее впечатление портит ее нелепый партнер, который не танцует, а просто ходит по сцене, делая упор в создании образа принца на одну мимику. Неизвестно, чем руководствовались постановщики спектакля, вернувшись к начальным версиям балета, когда в адажио второго акта кроме принца участвовал его оруженосец Бенно. В дореволюционном Петербурге это отчасти было вызвано немолодым возрастом (пятьдесят один — в год премьеры «Лебединого» в постановке М. Петипа — Л. Иванова) главного солиста Павла Гердта, которому требовался помощник для поддержек.
«В спектакле же Бенно, видимо, находился на сцене и во время встречи Зигфрида с Одеттой и даже во время ее рассказа о своей счастливой и грустной судьбе, что должно было выглядеть особенно нелепо, — пишет историк балета А. Демидов о самой первой постановке «Лебединого озера» в хореографии В. Рейзингера. — Впрочем, и в постановке Петипа — Иванова Бенно, как настоящий друг, боялся покинуть Зигфрида даже в самых интимных эпизодах действия, активно помогая ему исполнять адажио с Одеттой, поддерживая балерину в тех случаях, когда сам принц этого не в состоянии был сделать из-за возраста игравшего его роль Гердта, физическую немощь которого постановщики и решили компенсировать столь странным способом»[32].
В исполнении английских солистов это «адажио на троих» смотрится особенно комично… Как признавался позднее сам Соме, «на мой взгляд, партнерство заключается в том, чтобы показать девушку, с которой ты танцуешь. Чем меньше ты виден, тем лучше она смотрится. Поэтому меня никто не помнит».
Весьма оригинальное отношение к профессии танцовщика, надо признать. Судя по видеозаписям, Майкл Соме на протяжении всей своей танцевальной карьеры занимался только тем, что «показывал девушку».
В записи «Лебединого» 1966 года Марго Фонтейн уже сорок семь, и возраст очень заметен. Особенно рядом с бесподобным партнером, которому всего двадцать восемь…
Но дело не только в возрасте; вернее, совсем не в нем. Тоненькая, стройная Марго внешне выглядит неплохо. Просто уровень мастерства еще молодого танцовщика из СССР неизмеримо выше, чем у прочих участников спектакля, и это сильно бросается в глаза. Нуреев танцует безупречно, профессионально и настолько красиво, что им не устаешь любоваться. Благодаря своему таланту и величайшему трудолюбию Рудольф уже достиг того совершенства, которое сохранится в его танце еще лет десять.
«Он не изображал принца. Он был принцем, — скажет о Нурееве-Зигфриде балерина Мод Ллойд. — Было понятно, что это исключительный талант».
Неповторимые мягкость и пластика, редчайшая чистота исполнения. Великолепный прыжок, словно замедленный кинопленкой, и — абсолютно точное приземление после него. Чистейше исполненная вариация с арбалетом в финале первого акта с пируэтами изумительной красоты. Актерская игра в мастерски разыгранной финальной сцене третьего акта, когда легко обманутый принц под фанфары злодейского хохота, звучащего в музыке, не бежит к окну, за которым бьет крыльями несчастная Одетта, а потрясенно опускает руку, только что поднятую в напрасной клятве самозванке. Лицо этого принца, внезапно осознавшего глубину своей трагической ошибки, забыть невозможно. Ошибки, которая в финале приведет его к гибели в разбушевавшейся водной стихии…
Рудольф здесь не только в окружении не самого лучшего кордебалета и невыигрышных вторых солистов. Рядом с ним — вялая и технически не сильная партнерша (достаточно сказать, что знаменитые тридцать два фуэте в па-де-де Одиллии и принца выглядят у Фонтейн недоверченными и лишь с двадцатью семью оборотами). Марго старается быть выразительной, но одного старания, к сожалению, здесь мало. Ее танец не вызывает потрясения, движениям недостает подлинной красоты. Как и у многих западных балерин, ноги английской примы еще как-то, механически повторяют заученный текст танца, но корпус и руки, зачастую как бы одеревеневшие, словно не участвуют в нем. И хотя Рудольф очень бережен и предупредителен с Марго (это весьма заметно в дуэтах), равного партнерства не получается…
Французский хореограф и друг Рудольфа Ролан Пети считал, что Нуреев вернул Фонтейн молодость, «он создал особый ореол вокруг нее и ее окружения: некрасивые балерины становились прекрасными, толстушки быстро худели, и все это благодаря неустанным трудам нового, бьющего копытом о землю партнера. Неудивительно, что Нуриев стал для Марго жемчужиной, которой недоставало в ее короне, и она не собиралась ее лишаться»[33].
Сомневаться в этом не приходится.
Хотя были и такие, что допускали сомнения. Конечно, вполне объяснима негативная позиция Дэвида Блэра, предполагаемого партнера Марго до тех пор, пока на ее горизонте не появился Рудольф. Отношение к происходящему этого танцовщика, которого соотечественники называли слабым, было замешано на очевидной зависти. Сидя в пивной во время очередного спектакля с участием Фонтейн и Нуреева, он разглагольствовал с приятелями:
— Не пойму, почему все помешались на партнерстве с ней этого чертова русского? Я должен был танцевать там сегодня вечером!
Известна и злая реплика старого американского критика, работавшего в «Нью-Йорк тайме» аж с 1927 года. Видимо, срок был настолько серьезным, что позволил журналисту впасть в старческий маразм, мешающий ему адекватно воспринимать искусство и профессионально разбираться в нем. Чем иным можно объяснить подобную «критику»? «Для Королевского балета настал черный день, когда в Лондон прибыл Нуреев, это «ходячее недоразумение». Видеть этого парня партнером Фонтейн — что может быть печальнее, о каком бы балете ни шла речь».
Словно в опровержение слов старого критика Америка неистово рукоплескала Рудольфу и его зрелой партнерше.
Один из рецензентов пытался размышлять: «Одни говорят, будто волосы у него слишком длинные, прыжки слишком шумные, хореография чересчур бесталанная, даже внешность порой весьма раздражает, и заканчивают сокрушенным признанием: «Но он все же великий». Объяснение состоит в том, что у него есть качество, которое невозможно определить, приобрести или с чем-то спутать. Эта козырная карта — гениальность».
Понимали ли это в должной мере на западе? Думается, не до конца. Позволю процитировать уже упомянутого здесь Руди ван Данцига, голландского танцовщика и хореографа: «Игровые фильмы, в которых он снимался — таких было два, — он не смотрел никогда, а видеозаписи балетов, наоборот, очень часто. Я никогда не решался сказать ему, что меня ничуть не интересовали эти записи «Дон Кихота», «Лебединого озера», «Щелкунчика» или «Раймонды» — все балеты от начала до конца! — а он смотрел, как завороженный, комментировал свои собственные па и выглядел очень счастливым.