вия сидели Северцев, Проворнов, Степанов с дочкой и участковый геолог Александр Курилов — высокий брюнет в очках, недавно окончивший Горный институт. Участковый геолог смущенно докладывал профессору, тыча пальцем в планкарту:
— Этот шурф тоже с промышленным золотом… А в седьмом шурфе так сыпануло!.. Проба ураганная… трехзначная! Словом, россыпное месторождение уже можно оконтурить!
Проворнов согласно кивал головой, бегло просматривая колонки цифр на планкарте.
— А коренные месторождения могут быть в этом районе? — спросил он.
Молодой человек только пожал плечами. Руду они не подсекали ни одной скважиной.
— Могут, — уверенно ответил за него Степанов. — Правда, мы пока не подсекали рудных жил, но ведь и бурим мелко, считай — только верхний слой…
Проворнов посмотрел на карту и опять-таки согласился.
Подошел буровой мастер Фрол, держа в руке круглый, схожий с ученическим пеналом кусок молочного кварца, и передал его директору.
— Никак руда? Она самая, ура! Не зря я сюда лучшего буровика направил! С меня магарыч! — закричал Степанов, сгреб в охапку Фрола и поцеловал его в пыльную щеку.
Все оживились, разом заговорили, потянулись к керну.
— Ну, что, Саша, кто оказался прав? — обращаясь к геологу Курилову, спросил Степанов.
— Генезис месторождения… — начал было оправдываться молодой человек, но директор прервал, замахав на него рукой:
— Ты нам, дружок, голову всякими своими генезисами, девонами, палеозоями не захламляй, талмуды твои без техники ничего не стоят. Года три назад здесь была геолог Быкова, она у меня еще на Южном прииске работала, так она сразу сказала: «Бурите глубже и подсечете рудную зону». Даже глубину называла — не менее ста метров, — и пожалуйста, на сто двадцатом подсекли, верно? — доказывал Степанов.
Проворнов внимательно осмотрел через лупу керн, задал несколько вопросов Фролу, поводил карандашом по геологической карте и попросил Степанова срочно отправить кварц на анализ в рудничную лабораторию.
— Пусть этот образец будет без золота или с непромышленным содержанием его, — добавил Проворнов, — важен сам факт подсечения здесь рудной зоны. Считайте, что есть новое месторождение. Как оно, кстати, называется? — Профессор, подслеповато прищурив глаза, поискал название на карте.
— Пока никак не названо, — ответила Светлана.
— Окрестим его Степановским, — предложил профессор.
— Нет, нет, уж скорей Пихтачевским или Быковским, — возразил Степанов и, показав в сторону речной долины, густо заросшей красноватой рябиной, предложил: — назовем его Рябиновым.
Все согласились, и Степанов вывел на планшете красным карандашом: «Рябиновое».
— Разведку нужно вести в глубину! Нельзя бросать такое богатство, сняв с него лишь сливки… Месторождений становится все меньше: после отработки-то они матушкой природой не возобновляются. Их не посеешь, как пшеницу или кукурузу… Металлы уходят из рудных недр и уж больше туда не возвращаются… Ведь никогда не бывало, профессор, чтобы металлы снова превращались в руду? — спросил Степанов Проворнова.
— Вы правы. Все меньше становится «легко открываемых» месторождений, выходящих на земную поверхность. И перед геологами встает сложная задача поисков глубинных — так называемых «слепых» — залежей… У вас, Виталий Петрович, огромный производственный опыт. Идите к нам, в науку, передавайте его молодым!.. Что скажете на это?
Степанов, переглянувшись с дочкой, ответил:
— Однажды я уже был связан с наукой. Увольте!
— Это что-то для меня новое… А ну-ка, расскажи, — попросил Северцев.
Степанов махнул рукой:
— Чего рассказывать-то?.. Написал я несколько лет назад диссертацию — о главных параметрах разработки россыпей. Использовал огромный производственный материал прииска Южного, собранный, когда там работал. Члены ученого совета жали руку, поздравляли… Объявляют результат тайного голосования: «за» — один, и каждый в отдельности соболезнующе шепчет: «Вот негодяи…» Наука не по моей части, мое место — в тайге.
— В нашем институте подобное исключается, смею вас заверить, — сказал профессор. — Но, как говорится, была бы честь предложена…
Спускаясь по лестнице-стремянке, он исчезает в шурфе-колодце. Геологическим молотком Светланы стал отбивать борозду на сыпучей, незакрепленной стенке…
Михаил Васильевич показал Степанову глазами на шурф, укоризненно покачал головой. Но Виталий Петрович сделал вид, что слушает профессора. Проворнов в это время уже объяснял геологу Курилову и Светлане, что они пришли сюда, чтобы безжалостно и любовно, как хирурги во время операции, проникнуть своими инструментами в тело земли… Они буравят ее скважинами, нащупывая залежи ископаемых, они рассекают горными выработками рудные жилы!.. Все дальше и дальше проникают они в глубину, вырывая у природы ее сокровенные тайны.
С особым удовольствием заговорил профессор о своей любимой геофизике: сейсмические методы широко применяются при поисках газа и нефти, магнитометрия — при оконтуривании железных руд, радиометрия — для обнаружения руд урановых… Нужно шире внедрять геофизику и на золоте!
Северцев взглянул на ручные часы. Проворнов понял намек и попросил оставить его с молодыми геологами: чтобы написать заключение о направлении разведочных работ, он должен посмотреть все выработки.
Степанов проводил Михаила Васильевича до своей палатки, а сам, ругая десятника за нехватку крепежного леса, ушел с ним на лесосеку, крикнув на ходу Северцеву:
— Реорганизации там реорганизациями, а дело-то делом!..
Как только Северцев вошел в палатку, снова раздалась телефонная трель. Это Виктор. Интересуется отцовской жизнью. До него дошли слухи, что отец собирается уезжать из совнархоза. Правда ли это?
Михаил Васильевич ответил уклончиво: дескать, все под ЦК ходим, пока ничего определенного сказать возможности нет. В свою очередь спросил: до Зареченска, мол, тоже дошли слухи о серьезном увлечении Виктора Северцева. Если не секрет, кто же она?
В некоей ошеломленности слушая взволнованного сына, Михаил Васильевич в раздумье сказал:
— Да, конечно, я ее знаю. Немного, но знаю. Прошу об одном: не торопись, проверь себя — можешь ли ты быть ей хорошим мужем. Я бы не хотел, Витя, повторения тобою моей судьбы в этом плане… Решать — тебе, к думать перед решением — тоже тебе!
Положив трубку, Михаил Васильевич глубоко затянулся папиросой. Что же такое получается: если у ребят это серьезно, то он, выходит, породнится с Виталием Петровичем… со своим подчиненным!.. Уж хотя бы по этой причине придется бежать из совнархоза!.. Все это, конечно, шутки… А вот как слепится жизнь у ребят?.. И как ему со Степановым, — нет, все-таки действительно, что ли, они станут сватами? — начинать эксперимент, которого он так ждал, о котором теперь как о деле решенном сказал Шахов? Это же может иметь огромное значение, тут люди могут найти ответы на многие беспокоящие их сегодня вопросы…
— Можно? — послышался голос.
В палате появился Филин. Он вертел в руках кожаную папку, и вид у него был несколько смущенный.
— Почему задержался? Или указания начальства для тебя уже не обязательны? — полушутя спросил Северцев.
Филин снял куртку, причесал растрепанные волосы и сел рядом с Михаилом Васильевичем. Нервно откашлявшись, спросил:
— Зачем вызывал сюда?
— Нужно помочь Степанову достроить местную дорогу, здесь будет добывать золото драга.
Филин отрицательно покачал головой.
— Не могу. Автомашины с моего комбината все на уборочной, да тебе драгу строить все равно не разрешат. Я знаю мнение отдельных товарищей, — вздохнув, посетовал Филин.
— Это не твоя печаль, — возразил Северцев.
Филин в ответ лишь пожал плечами и смущенно спросил:
— Скажи честно: ты не дашь согласия на утверждение тебя председателем совнархоза?
— Нет, не дам. Не хочу временной работы, — ответил Северцев, сразу поняв причину его смущения.
— Вызывали в обком и предложили мне, — виновато глядя в глаза собеседника, сказал Филин.
— Неужто согласился? Прямо скажу — не по Сеньке шапка.
— Попросил времени на раздумье. Вот прилетел к тебе за советом. — Пантелеймон Пантелеймонович с облегчением вздохнул: тяготившее его признание позади!
— Эта должность даст тебе, конечно, блага. А даст ли она моральное удовлетворение?
— Полной гармонии в жизни не бывает. Она состоит из мудрых компромиссов и приспособлений, к сожалению. Во всяком случае, из-за какого-то там кокса я бы не стал портить отношения, — не поднимая глаз, ответил Филин, он был доверенным лицом Кускова и потому знал все.
— Что кокс? Местничество страшно! — с горечью сказал Северцев.
Он молча глядел на пылинки, которые плясали в полосе солнечного луча, пробившегося в окно палатки. Филин поерзал на табуретке и продолжал:
— Но нужно не забывать, что на партучете мы тоже состоим по месту… Ты красноречиво молчишь. Я знаю, ты осуждаешь меня. Я знаю тебя!.. И должен сказать, что ты представляешься мне неисправимым мечтателем… И это совсем не плохо!.. Мы все мечтали, и я в том числе… Но надо все-таки помнить, каждому из нас надо помнить, что реальность никогда не соответствует нашим мечтам. Вот если мы эту истину признаем и приемлем, тогда никакое зло в окружающем мире не в силах будет нас огорчить!..
Северцев со все растущим удивлением слушал Филина. Он не верил своим ушам… Он считал Пантелеймона Пантелеймоновича человеком, разумеется, с недостатками, но принципиальным. А сейчас перед ним сидел циничный карьерист, который рассчитывал использовать обреченный совнархоз как трамплин для прыжка в руководящую номенклатуру, и помешать этому прыжку уже было поздно…
Филин уловил настроение собеседника.
— Мечтать-то по нонешним временам недосуг!.. А соглашаюсь потому, что свято место пусто не бывает — я или кто-то другой займет его. И он, и я будем лишь блюсти инструкции, положения, постановления… от них шкафы ломятся на каждом предприятии… В любом циркуляре много, много страниц типографского текста. Убористого! Все поделено на параграфы, внутри каждого параграфа — еще на буквы. Алфавита не хватает, чтобы перечислить все запреты и указания: этого не делай, а это делай!.. Но делай при соблюдении вот таких-то и таких условий. А в других условиях… Словом, запеленут наш брат, как новорожденный. Лучше уж не брыкаться! Молчать! — Филин провел ладонью по лбу, вытирая обильный, липкий пот.