Кабинет быстро опустел. Птицын подвинул свой стул к северцевскому и, дружелюбно улыбнувшись, спросил:
— Ты недоволен моим выступлением?
— Ты был в своем репертуаре. Главное — поставить вопрос, и пусть он стоит. Так?
— Сколько лет мы не виделись, семь или восемь? — раздумчиво произнес Птицын, словно не замечая резкости Северцева. — Я часто о тебе думал — хотел понять тебя, твои поступки… Вот и сейчас не понимаю, Миша! Ну, скажи ты мне: к чему тебе эта морока с конструированием своей мельницы? Помни, «всякая инициатива должна быть наказуема»… — Птицын укоризненно покачал головой.
— Откуда ты взялся, Свистун? — спросил Северцев, убирая в ящик письменного стола толстую папку.
— Все еще помнишь мое студенческое прозвище? Еще вчера был студент, оглянуться не успел, как превратился в пенсионера. Откуда, говоришь, взялся? И на пенсии побыл недолго, и на проектной ниве потрудился, везде успел. Теперь будем встречаться чаще, — веселым тоном закончил Птицын.
Но Северцев видел, что он чем-то озабочен, взволнован.
— А как у тебя партийные дела?
— Нормально, меня восстановили вскоре, как ты уехал в совнархоз. Ведь я тогда стал жертвой перегибов. Всех шагом марш на восток! А встретились опять на западе. Хочу дать тебе дружеский совет. Ты проектант молодой, так сказать, несмышленый, боже тебя упаси создавать свое оборудование; бери готовое, лучше, конечно, импортное — спросу меньше. Давай максимум типовых решений, станешь передовиком, премии за досрочность проектных работ будут тебе, Миша, обеспечены. Вот тебе и вся наука! — Птицын дружески похлопал Северцева по плечу.
— По-твоему, проектант — что-то вроде шабашника?
— Зачем же так!.. Просто не надо заниматься пустопорожними фантазиями. Фантазировать можно до первого хорошего подзатыльника, который получишь за срыв сроков строительства и т. д. и т. п. Когда подзатыльники станут для тебя системой поощрения научного проектирования, ты научишься ловчить, будешь заваливать стройки старыми проектами: ведь у проектантов, насколько мне известно, нет времени серьезно подумать над новым…
— Построить комбинат по старой технологии проще, но как потом смотреть в глаза эксплуатационникам?
— Смотреть спокойно. Ведь из философии известно, что все течет и все изменяется… Позже составите новый проект на реконструкцию комбината по новой технологии, — не отводя глаз, ответил Птицын.
— Вот слушаю тебя, Александр Иванович, и мне становится страшно. Такие люди, как ты, выступающие от имени и по поручению солидных инстанций, убивают все живое, новое, прогрессивное, утверждая на словах, что делают все во имя этого живого, нового, прогрессивного! — поднимаясь со стула, сказал Северцев.
— Демагогия чистейшей воды… — вяло начал Птицын.
— Подожди, дай мне закончить мысль. Смотрю я на тебя и многое постигаю. Бюрократ идет в ногу с временем. Классические бюрократы просто отрицали новое. Современный бюрократ любую хорошую идею может замордовать и удушить, «уточняя и улучшая» ее. Ваше предложение будет признано весьма ценным, но недостаточно научно обоснованным. Вам посоветуют доработать его… Это что-то вроде сегодняшнего разговора о доразведке запасов… И дело пойдет успешно: экспертизы, комиссии, заключения, визы… Хорошо отработан и такой прием: ваше предложение признается интересным, но… сами понимаете, надо посоветоваться. Так?
Птицын не успел ответить. Раздался телефонный звонок, и в трубке очень долго хрипел голос недовольного начальства.
Северцев, еле сдерживая себя, подчеркнуто спокойным голосом заговорил:
— Отменить мой приказ о командировке подчиненного мне сотрудника вы, Пантелеймон Пантелеймонович, не можете. И если попытаетесь это сделать, я не выполню вашего указания. Командировка обязательна именно сейчас, потому что связана с испытанием опытного образца бесшаровой мельницы, созданной в нашем институте.
В трубке что-то опять захрипело, засипело, но Северцев положил ее. Осуждающе покачав головой, Птицын заметил:
— И в старом министерстве, и в совнархозе, и в новом министерстве тоже все плывешь ты, Миша, против течения. Народ-то в вашем новом министерстве почти весь старый подобрался, они тебя бунтарем считают. Кто у тебя прямой начальник? — поинтересовался он.
— Некто Филин, из Зареченского совнархоза, ты его не знаешь, — ответил Северцев.
— Положение, вижу, у тебя сложное, тебе нужны верные помощники. Возьми меня к себе в институт, пригожусь. — Птицын знал, что его увольнение из объединения предрешено, что подготовлен приказ о его переводе на пенсию.
— Нет, Александр Иванович, после Сосновки нам вместе работать нельзя, и тебе не следовало даже говорить об этом. — Северцев взял папку с бумагами, давая понять, что разговор у них закончен.
Птицын поднялся и спросил:
— Значит, с мельницей ты решил оставить нас в дураках? Может, отзовешь свое заключение?
Северцев отрицательно покачал головой и углубился в чтение бумаг. Птицын понял, что сегодня контракт поставлен под удар, опять на его пути встал Северцев и он должен опять скрестить с ним шпаги. Вернулся за забытым портфелем Проворнов, и Птицын, не попрощавшись, удалился вместе с ним. Нужно было использовать их встречу, чтобы заставить Проворнова поддержать контракт на поставку хотя бы геологоразведочной аппаратуры.
Дел и забот у Птицына сейчас и без того было по горло. Роман с Асей был в самом разгаре, и начался он неожиданно просто, на деловой почве. Однажды Ася поинтересовалась у Птицына, не может ли он достать долларов, ее просил об этом один знакомый. Птицын вспомнил свою встречу в шашлычной с этим волосатым Альбертом и обещал подумать, тем более что он все еще не смог решиться продать ни одного смитовского доллара. Назавтра Ася назвала цену, и хотя она показалась Птицыну низкой, он не стал торговаться и этим победил равнодушную к нему Асю. Теперь голова его была основательно забита фасонами и размерами женского туалета, сертификатами — без полосы и с желтой и синей полосами… Жизнь есть жизнь. И даже такая была интересна Птицыну. Вот профессор путешествовал по Франции, не один раз небось слышал, как там говорят про это: такова, мол, сэ ля ви! Вот как обстоят дела, и вот каковы заботы.
Как только дверь за Птицыным закрылась, Михаил Васильевич сразу же позвонил Шахову.
— Как дела, Николай Федорович? Министерство набирает силы?.. Да, уже чувствую руководство, конечно! Прошу принять меня: нужен один совет, можно сказать по международному вопросу. Хорошо, спасибо!
Только сейчас Северцев заметил в папке с почтой письмо от Анны и вскрыл его. Письмо было о сыне.
Виктор задумал жениться, писала Анна, на какой-то студентке Светлане Степановой, собирается перевозить ее из Зареченска в Москву и брать в дом. Анна отговаривала сына, просила хотя бы повременить, лучше узнать друг друга, но Виктор и слушать не хочет. Михаилу нужно принять участие в решении судьбы сына.
Михаил Васильевич задумался. Вошла секретарша, спросила: может ли зайти на минутку младший научный сотрудник Северцев?
Смущенный Виктор появился тут же.
— Отец, ходят слухи, что ты собираешься «расчищать» план научных работ института, это правда? — с тревогой спросил он.
— Будем. С целью избавления от псевдонаучных тем. Кстати, когда твоя тема оказалась вновь включенной в план? — спросил Михаил Васильевич.
— Месяца два или три назад, — буркнул Виктор.
— Значит, когда я пришел в институт, она сразу приобрела научную актуальность? Ну, так, так. Ясно! А теперь вот прочти, — протягивая конверт, сказал Михаил Васильевич. И развернул «Правду» с крупными заголовками и портретами новых космонавтов.
Виктор быстро прочел письмо, молча вернул отцу.
— А может, мама права? Может, торопиться не следует? — спросил Михаил Васильевич, снова складывая газету.
Виктор помолчал, нервно кусая ноготь.
— С мыслью о ней я встаю утром, работаю, живу, — покраснев, признался парень.
Михаил Васильевич мягко проговорил:
— Лучшей невесты я тебе не желаю. А мать есть мать. Я приеду, сынок, к вам в Сокольники, и мы с тобой уговорим ее.
— Вы в какую сторону, Михаил Васильевич? — окликнул Проворнов, когда Северцев спустился к выходу.
— В сторону Разгуляя. Поехали, если по пути! — пригласил Северцев, усаживаясь рядом с шофером.
— Хотел поплакаться вам в жилетку на свою неудавшуюся жизнь и просить защиты!.. — шутливо начал Проворнов, развалившись на заднем сиденье.
— Вашей жизни можно только позавидовать, — заметил Михаил Васильевич.
— В нашей научной среде полно своих завистников, не завидуйте мне хоть вы, жизнь у меня воловья. Поверите ли, все время занят только наукой, кроме научной литературы, ничего не читаю… Вы знаете, Михаил Васильевич, сейчас, когда мне уже за шестьдесят, я начинаю задумываться: а правильно ли жил? Всю жизнь меня интересовали только проблемы, дававшие возможность познать научные истины, интересовали только люди, ставшие, вроде меня, подвижниками науки. Еще студентом я слышал от профессоров, что наука требует жертв, и ради нее я пожертвовал всем — у меня не было верных друзей, любимых женщин… — Проворнов сделал паузу. Не услышав сочувственных возгласов и вежливых междометий со стороны Северцева, со вздохом продолжил: — Мне даже не о ком хорошо вспомнить… Выходит, я всю жизнь страшно обкрадывал себя!.. Трудно смириться с этим, когда у тебя уже почти ничего не осталось, дорогой Михаил Васильевич…
— От кого же вы просите защитить вас?
— От завистников из вашего института. Они подставляют мне подножки! У меня большие научные заслуги в геологии, особенно крупные работы у меня, как вы знаете, в области геофизики. Группа ученых академического института сочла возможным выдвинуть меня в члены-корреспонденты Академии наук… Я, конечно, возражал, но, вопреки моему мнению, меня собираются выдвинуть… — разведя руками, сказал Проворнов.
— Вы правильно возражали, Семен Борисович. Мой вам совет: не стремитесь в академики, среди них по статистике самая большая смертность.