Он не был ни грустен, ни подавлен, ни взволнован, ни возмущен. Он как бы перестал быть самим собой, утратил себя. Да, он больше не существовал как личность, ему хотелось ущипнуть себя, удостовериться, что это он, Птицын, идет по тюремному двору.
Вот дверь внутреннего дворика, разделенного на изолированные секции, третья — Птицына. Накрапывал дождь, на стенке дворика сидел, нахохлившись, воробей и, слегка повернув в его сторону головку, удивленно смотрел на Александра Ивановича.
«Узнал меня? Может, мы с тобой когда-то встречались на моей даче!» — подумал Птицын и едва удержался, чтобы не разрыдаться.
После обеда отвезли на допрос.
Птицын шел, сопровождаемый конвоиром, по длинному коридору с бесчисленными дверями, обитыми коричневым дерматином, и только обойдя почти все П-образное здание, они остановились. Конвоир постучал. Птицын услышал: «Введите!» Ноги у него подкосились, и он непроизвольно схватился рукой за стенку.
В маленьком кабинете все было по-старому: стол, стулья, сейф, два окна в квадратный двор, огороженный высокими каменными стенами с железными решетками на мрачных окнах. По-прежнему за столом сидел высокий брюнет с белыми висками и внимательно смотрел большими серыми, немного выпуклыми глазами на вошедшего.
— Садитесь, Александр Иванович, — показав рукой на стул, предложил он.
— Благодарю, я могу и постоять, — встав по стойке «смирно» и стараясь побольше втянуть пухлый живот, ответил Птицын.
— Садитесь, иначе ноги устанут: разговор у нас будет долгий. Я не вызывал вас десять дней. Срок для размышлений достаточный. Вы намерены теперь говорить правду? — спросил Георгиев.
— Да, намерен.
— Тогда расскажите еще раз о себе — кто вы, что вы, откуда родом? — спросил Георгиев и приготовился записывать.
Птицын заерзал на стуле. Лысина покрылась потом, к лицу прилила кровь — оно стало кирпичного цвета.
— Происхождения я хорошего… Отец был маломощный середняк, безлошадный, значит… — волнуясь, начал он. — Был колхозником… это уж я!.. В МТС работал. Как передовика, меня послали на учебу, втуз закончил отличником.
— Зачем же так беспардонно… импровизировать? В вашем аттестате нет ни одной пятерки и даже четверки, — напомнил Георгиев.
Птицын удивленно посмотрел на него и продолжал:
— Долго трудился на периферии. Работал на самых трудных участках, все время выделяли как талантливого руководителя… Стал начальником главка.
— Александр Иванович, побойтесь бога… Работали вы в рудоуправлении диспетчером, с должности начальника главка вы были сняты… — покачав головой, заметил Георгиев.
Но Птицын словно закусил удила.
— После реорганизации руководства просился в совнархоз. Но не пустили врачи: износилось сердечко. — Он печально улыбнулся, приложив руку к левому боку. — Недруги по этому поводу развели склоку, у меня были неприятности по партийной линии.
— Вас исключили из партии за дезертирство, — перебил Георгиев трещавшего, как пулемет, Птицына.
— Когда почувствовал себя лучше, пошел работать. Сначала по проектной части, а потом, как уладились мои партийные дела, оформился в объединение. Попал сюда, то есть к вам, я считаю, по чистому недоразумению…
— Расскажите о ваших связях с концерном «Майнинг корпорэйшн». Поподробнее: у нас есть время.
В комнату вошел белокурый атлет, — похоже, что тот самый, которого в Сокольниках Птицын принял за влюбленного студента. Они познакомились, когда «студент» арестовал его после встречи с Зауэром в церкви на Воробьевых горах.
Птицын приветливо улыбнулся Снегову и продолжал отвечать Георгиеву:
— У меня их не было. Если не считать моего участия в одном совещании в научном комитете, куда я был случайно послан руководством. Францией я по долгу службы не занимаюсь. Про совместный обед с Бастидом я уже давал показания. — Птицын пожал плечами.
Вновь открылась дверь. Вошел генерал. Лицо его показалось Птицыну знакомым. Александр Иванович мучительно припоминал, где же он мог видеть это лицо… И вдруг вспомнил: да это же секретарь обкома партии Яблоков! Они встречались в ЦК у Сашина, когда разбирались сосновские дела Северцева… Ну конечно, это Яблоков, теперь в этом у Птицына не было сомнения. Но что значит генеральский мундир?..
— Мы с вами, по-моему, знакомы. Вы Яблоков? — не утерпел Птицын, в душе надеясь, что это знакомство может облегчить его участь.
— Да, когда-то встречались. А вот здесь нам лучше было бы не встречаться, — ответил Яблоков.
Он легким кивком головы показал Георгиеву, что можно продолжать допрос.
— Вы утверждаете, что никаких связей с этой фирмой не имели? — задал вопрос Георгиев.
— Я говорил это уже неоднократно, — подтвердил Птицын.
— Вы знакомы с Рональдом Смитом?
— Один раз видел в нашем объединении, — вытирая платком лысину, ответил Птицын.
Георгиев положил перед ним лист с тремя мужскими фотографиями.
— Вы можете опознать Смита? — спросил он.
Птицын посмотрел на фотографии.
— Нет, я не помню его. Видел тогда всего несколько секунд, разве упомнишь?
Слушал это Яблоков, и не вранье Птицына смущало его, Яблоков понимал: человек хочет выкрутиться, выйти сухим из воды… Смущало Яблокова другое: почему люди, подобные Птицыну, идут на преступление?.. Воспитывался человек в советское время, обучался в советской школе. Нет у него счетов с Советской властью, ей он обязан всем. Он не нуждался, имел все. Так почему же стал изменником?.. Духовное бездорожье? Обида? Ущемленное самолюбие мещанина?.. Но этот мещанин — наш гражданин, значит, нам и отвечать, что просмотрели такого. В чем же наши проколы?.. Западные разведки активизировали идеологическую диверсию. Они выискивают самых разных птицыных. А мы благодушничаем…
— Свидетели опознали Смита как лицо, посещавшее вашу служебную комнату. Стало быть, вы встречались с ним? — задал вопрос Яблоков.
— Возможно, но я не помню.
— Василий Павлович, напомните ему! — сказал Яблоков и вышел.
Георгиев, пропустив Птицына вперед, провел его в темную комнату. Засветился небольшой экран, застрекотал киноаппарат, и удивленный Птицын стал смотреть фильм, в котором он играл главную роль: он гуляет со Смитом по аллеям Сокольнического парка, сидит с ним на лавочке, сует в карман измятого пиджака пухлый конверт…
Снегов предупредил Птицына:
— Александр Иванович, я не смог озвучить фильм, но готов дать вам любое пояснение устно.
— Спасибо. Теперь я вижу, что, ожидая возлюбленную, вы не теряли времени даром, — огрызнулся Птицын.
В кабинете Георгиев спросил изрядно растерянного Птицына:
— Долго вы намерены вводить следствие в заблуждение?
— Хорошо. Я буду говорить правду, — опустив припухшие глаза, сказал Птицын.
— Тогда расскажите: что передал вам Смит, какие его задания вы выполняли?
— Он передал мне конверт, вы видели это в кино.
— А что еще вы получали от Смита?
— Ничего, — часто моргая, быстро ответил Птицын.
— Что было в конверте, который вручил вам Смит?
Птицын долго молчал.
— Деньги, — наконец выдавил он из себя.
— Рубли или доллары?
— Доллары.
— Сколько?
— Одна тысяча.
— Куда вы их дели?
— Продал.
— Кому?
— Какому-то фарцовщику.
— Какому?
— Не знаю. При этих операциях визитными карточками не обмениваются.
— Согласен. Но, может быть, вы знаете хоть его имя?
— Не знаю.
— Может, Альберт?
— Не помню.
— У вашей любовницы Аси память лучше. Впрочем, это естественно, она почти в три раза моложе вас, — передавая Птицыну листок с ее показаниями, заметил Снегов.
— Сколько вы все-таки получили долларов от Смита? — уточнял Георгиев.
— Я сказал: тысячу.
— Вы продали тысячу. А получили сколько?
— Можно ли так долго говорить об одном и том же? — с наигранной досадой буркнул Птицын.
Георгиев подошел к сейфу, достал оттуда пачку долларовых купюр, положил их перед Птицыным.
— Ваши?
Птицын отрицательно замотал головой, боясь поднять глаза на зеленые бумажки.
— При обыске на вашей даче сторожиха Даша показала место в огороде, где вы их ночью зарыли, — пояснил Георгиев. — А теперь скажите: за что вам Смит отвалил пять тысяч долларов?
Птицын судорожно схватился трясущимися руками за стакан, долго не мог поднести его ко рту. Выпив залпом стакан воды, он немного успокоился, взял в «замок» пальцы обеих рук.
— За коммерческий совет частного порядка.
— Что за частный совет?
— Я уже говорил, что к делам этой фирмы я не имел служебного отношения, поэтому совет мой был советом постороннего лица. Я посоветовал соглашаться на наши условия при заключении контракта, вот и все.
— Но контракт был подписан на условиях фирмы, они знали о нашем затруднительном положении и на этом заработали лишние пятьдесят тысяч долларов, а вам перепало, как говорится, детишкам на молочишко? Свой рубль дороже казенного миллиона?
Птицын молчал. Упираться было бесполезно: в показаниях Аси дословно приведен их разговор о французском контракте.
— Какие еще задания получали вы от Смита?
— Никаких заданий я от него никогда не получал, я только однажды дал совет фирме по чисто коммерческому вопросу, о чем я сейчас очень сожалею.
— Верю, что сожалеете. Но не верю, что ваши отношения ограничивались чисто коммерческими интересами. Скажите, что это за сведения были найдены при обыске в вашем служебном сейфе? — спросил Георгиев, передавая бумажку, написанную рукой Птицына.
— Так просто, для себя прикидывал возможный уровень добычи некоторых металлов, — безразличным тоном ответил Птицын.
— У вас написано по-латыни: «Аурум». Это — золото. «Камни» — это, видимо, алмазы? Почему вы заинтересовались ими? — закуривая, спросил Георгиев.
— Я прочел в «БИКИ» — есть такой бюллетень иностранной коммерческой информации — о прошлогодней добыче золота и алмазов за рубежом, ну, и хотел для себя сравнить с нашей. Для себя! Сравнение, естественно, дилетантское, к этим металлам я не имею отношения.