и существующей системы согласований. А как же не быть трудностям, если, помимо плановиков-профессионалов, на планирование массу времени тратят почти все, без исключения, работники аппарата, созданного для руководства промышленностью. Создается положение, при котором весь этот аппарат тратит больше времени на планирование как таковое, чем на организацию работы по выполнению планов.
Как бы читая его мысли, Северцев заметил:
— Очень сложно и долго мы планируем свою работу. Годовые планы разрабатываем практически все второе полугодие каждого года, и все это время идет сложный процесс увязок, что называется, по вертикали и горизонтали. Увязываются между собой смежные отрасли, определяются поставщики и заказчики, объемы поставок, оцениваются возможности предприятий. Если даже планы удается подтвердить до начала года, пусть за месяц или два, то по мере их переработки на предприятиях немедленно возникают хлопоты по уточнению, которые затягиваются по крайней мере на все полугодие.
Его поддержал Яблоков:
— Это не считая так называемых дополнительных или неплановых заданий. По ним-то, конечно, идет работа в течение всего года. Планы приобретают полную достоверность — и с точки зрения возможностей предприятия, и с точки зрения материального обеспечения — примерно к концу планируемого периода. Таким образом, когда промышленность наилучшим образом овладевает ими, кончается срок их действия и на смену приходят новые планы, которые надо заново осваивать.
В кабинет без стука ввалился Филин и, раскрыв свой пухлый портфель, обратился к Северцеву:
— Хожу с сумой, выклянчиваю совнархозовские подаяния. Михаил Васильевич, напиши бумажку на цемент!
— Выдадут и так.
— Нет! «Без бумажки я букашка, а с бумажкой человек…» Пиши, пиши!
Северцев написал на бланке распоряжение.
— Отдай в канцелярию.
— Отдавать нельзя: к бумажке нужно приделать руки-ноги, а то она лежать будет! — Филин подмигнул и ушел.
Шахов посмотрел ему вслед и заметил:
— Дядя из тех, кто работает локтями…
Яблоков спросил Михаила Васильевича:
— Тебя не радует шаховское назначение?
— Честно говоря, нет. Во-первых, я мало верую в удачу благих намерений Николая Федоровича. Во-вторых, его отъезд — большая утрата для нашего совнархоза.
— По-моему, опыт Николая Федоровича в Москве нужнее, чем здесь! Многое у нас в хозяйстве оказалось запутанным… Ты правильно заметил, к примеру, что теперь исчез отраслевой принцип руководства, специализации… Многие вопросы экономики нас беспокоят, нужны поиски новых путей-дорог… Что ты по этому вопросу скажешь? — спросил Яблоков.
— Что сказать? — присаживаясь к столу, спросил Северцев и рассказал злополучную историю с отгрузкой кокса металлургам другого совнархоза.
— Сломали вы ведомственные перегородки, подчас мешавшие государственным интересам, а теперь нагородили территориальные, — осуждающе заметил Шахов.
— Есть на Матренинском прииске драга, но нет дражного золота, месторождение отработано, и третий год матренинская драга бездействует и ржавеет, — продолжал Северцев рассказ о своей последней поездке. — На Кварцевом найдено хорошее месторождение дражного золота, но нет драги для его отработки. Степанов, опытный, толковый, энергичный директор, — одним словом, хозяин, а не авантюрист какой-то, — берегся перевезти драгу, смонтировать ее и начать добывать золото, но нужны разрешение, бумажки — проекты, планы, титула и так далее и тому подобное. Я хотел помочь Степанову, дал ему разрешение, но моя бумажка, как разъяснил мне Кусков, незаконная, требуется только московская. Я понимаю, что основные пути развития народнохозяйственного производства должны планироваться в центре, но инициатива мест в выполнении этих планов не должна сковываться, иначе начинает действовать принцип — нерешенный вопрос не содержит ошибок, — возмущался Северцев.
Шахов спросил, что же он предлагает.
— Не насиловать экономику, она должна разрешать или запрещать ту или иную хозяйственную деятельность предприятия: покупать ли крепежный лес для шахты в леспромхозе, или заготовлять его в два раза дешевле на своей делянке. Лучше эти вопросы решать Степанову, а не девице из райфо, которая оплачивает счета леспромхоза и не дает денег на самозаготовки леса. Хватит водить директора на сворке различных инструкций и указаний! — запальчиво ответил Северцев.
Слушая своего взволнованного заместителя, Шахов думал о том, что же все-таки нужно будет предложить там, в Москве, по этим наболевшим вопросам. Вместо десятков плановых параграфов-ограничителей установить предприятию три показателя: объем продукции по номенклатуре, фонд заработной платы и себестоимость продукции? В идеале это, конечно, лучший вариант планирования, но сегодня рискованный. Степанову или Северцеву можно доверить предприятие, работающее на принципах полного хозрасчета, а Филину нельзя, не тот уровень. К тому же наша хозяйственная система сегодня не готова для подобной перестройки… Нужно начинать с эксперимента на отдельных предприятиях, изучить все «за» и «против» и только тогда предлагать проверенное опытом. Решающее слово должна сказать экономика.
Шахов убежденно заговорил:
— В первую очередь нужно брать за шиворот экономистов, они занимаются чем угодно, только не экономикой… Я где-то читал сказку о том, как жили-были при одной мельнице три образованных старичка. Жили они недружно. Первый считал, что вода должна падать обязательно сверху. Второй старичок соглашался, что она должна падать сверху, но добавлял, что при этом она непременно должна падать на лопасти мельничного колеса. Третий утверждал, что упомянутая вода не должна по возможности падать мимо колеса. Кроме того, старички живо интересовались влиянием головастиков и водяных жуков на работу мельницы. На интересе к этим обитателям пруда они все сходились… Шло время. Первый защитил диссертацию на тему «Куда течет вода после мельницы?». Второй собирался защищать свою; «Вода — как элемент образования брызг». Третий собирал материалы к еще не написанной работе «Вода прежде и теперь». Как бы там ни было, при разных творческих устремлениях авторов, вода составляла основу их глубочайших исследований. Три старичка без конца топтались вокруг мельницы по своим излюбленным тропинкам и так горячо спорили о том, является ли вода просто полезной или весьма полезной для перемалывания зерна, что и не заметили, как значительная часть воды стала вытекать сквозь промоину в плотине прямо в реку, минуя мельничное колесо. Чем больше спорили старички о воде, тем больше ее утекало, и пруд стал заметно мелеть…
Яблоков задумчиво покачал головой:
— Нечего греха таить, не год и не два изрядное число экономистов занималось примерно тем же, что и старички из твоей сказки!..
— Нужны серьезные экономические преобразования, а не бесконечные административные перестройки. Чем больше подобных перемен, тем дольше все остается по-старому, — сказал Северцев, взглянув на Яблокова, как бы ожидая от него продолжения разговора.
Петр Иванович, утвердительно кивнув, сказал:
— Мы скоро, я в этом глубоко убежден, будем вынуждены по-новому смотреть на материальную заинтересованность и рентабельность. Будем по-хозяйски считать каждую копейку!.. Наши недруги не преминут поднять по этому поводу вой. Вновь станут кричать о «перерождении коммунистов», «отступлении», «возврате», «сближении с капитализмом», «индустриальном обществе»… Думаю, что нам не следует пугаться очередной истерики зарубежной княгини Марьи Алексевны. Да и своих начетчиков пора поставить на место! Ретивые цитатчики все еще пугают нас словами. Например, слово «прибыль» они ставят только рядом с «эксплуатацией». Все это чепуха! Все это, я бы сказал, из области экономических предрассудков…
Дверь открылась, и секретарша обратилась к Шахову:
— Извините, Николай Федорович, вас по моему телефону вызывает Москва.
Шахов вышел.
— Расскажи, как генералом-то стал! — попросил Северцев Яблокова.
Петр Иванович поудобнее устроился на кожаном диване, расстегнул китель.
— Ты знаешь, — начал он свой рассказ, — что при укрупнении совнархозов мой совнархоз влился в соседний. Обком собирался вернуть меня на партработу, но в Москве решили иначе: мобилизовали в органы безопасности. Подучили, конечно, разным чекистским премудростям…
— Горного инженера? Зачем там горные инженеры? — усомнился Северцев.
— У нас люди разных специальностей. Чтобы не допускать ошибок, нужны знания.
Северцеву хотелось узнать, по душе ли Петру Ивановичу новая работа, освоился ли он с ее спецификой, зачем приехал в Зареченск… Но он ни о чем не спросил, посчитав эти обычные для друзей вопросы теперь по отношению к Петру Ивановичу бестактными. Яблоков оценил деликатность собеседника и, отвечая на незаданные вопросы, сказал:
— Приехал познакомиться с вашей областью. Уже побывал на Кварцевом. Советую: проверь сохранность данных о золотодобыче по совнархозу и прими нужные меры. Ну, а что касается моей работы вообще, то она у меня сложная, но очень важная, дружище… Как сын-то, жена?
— Сын окончил Горный, пошел в науку, бывшая жена учительствует, — нехотя ответил Северцев.
Яблоков все-таки решился еще спросить:
— А Малинина? Где она, горемыка?
Северцев не успел ответить, его выручил вернувшийся, заметно возбужденный Шахов.
— Москва торопит с отъездом. Просят назвать преемника. — Шахов замолчал и выжидающе посмотрел на Северцева.
Яблоков подмигнул Михаилу Васильевичу, спросил:
— Догадываешься?
— О чем мне следует догадываться? — насторожился тот.
— Давай начистоту: рекомендую тебя на должность председателя совнархоза. Обком партии, думаю, поддержит мою рекомендацию. Что скажешь ты? — в упор глядя на Северцева, спросил Шахов.
Михаил Васильевич невольно улыбнулся, вспомнив разговор с Кусковым. И, недолго помедлив, ответил:
— В подобных случаях принято говорить: «Спасибо за доверие!» Но дело в том, что такого доверия я не заслужил.