Со средней скоростью восемьдесят километров «Волга» мчалась на север по новой шоссейной дороге, плавно спускаясь и поднимаясь по ее полотну. Мелкая галька разлеталась в стороны из-под колес и, булькая, исчезала в обступившем дорогу болоте. Чахлый смешанный лес бежал рядом с машиной, обгоняя бело-черные столбики у обочины. Мелькали мосты, перекинутые через мелкие речушки, новые домики дорожных мастеров, заправочные станции, встречные МАЗы и КрАЗы. Два часа ночи, а светло, как днем. Летом здесь солнце на круглосуточной вахте.
— Как домашние дела? — спросил Сергей Иванович.
— По-старому. Светланка успешно окончила Зареченский институт, по распределению попала в Приморье. Лида задержалась с переездом из-за дочки, на днях приедет сюда.
— Ты знаешь, я зимой был у сына. Валентин работой доволен. Учится заочно. Кажется, перебродил, нашел себя. Женился недавно. Скоро я буду дедом, — рассказывал Сергей Иванович, посматривая по сторонам.
— Значит, твой сын повысит тебя в звании раньше, чем меня дочь…
Подъезжая к большому поселку, они услышали глухой мощный взрыв.
— На карьере руду рвут.
Ехали широкой, с четырехэтажными каменными зданиями, улицей. Рудаков увидел табличку на угловом доме: «Ленинградский проспект».
— На вечной мерзлоте стоят, — кивая в сторону каменных домов, с гордостью заметил Степанов.
Поворот — и машина покатила по улице из веселых, разноцветных деревянных домиков — розовых, желтых, голубых, как на детском рисунке. Миновав гостиницу, почту, остановилась у синего коттеджа.
Поднимаясь на деревянное крыльцо, Рудаков столкнулся с Северцевым.
— О, кого я вижу! С приездом, Сергей Иванович!
— Здравствуй, здравствуй, Михаил Васильевич.
На крыльцо вышел улыбающийся Филин и сам представился Рудакову. Сразу же стал начальственным тоном распекать Степанова:
— Плохо у вас, Виталий Петрович, с бытом! Вчера без вас я осмотрел поселок, и знаете, что я обнаружил на окраине? Палатки. А тут шестидесятиградусные морозы бывают, — печально улыбнулся Филин. — Мошкара и гнус… Осушение болот вокруг провести надо! Вода мутная. Озеленением улиц не занимаетесь, — перечислял он огрехи молодого поселка и выразительно поглядывал на секретаря обкома партии.
— Надеюсь, вы поможете нам, дополнительно выделите деньги на жилье, строительство насосной станции, механизмы, оборудование? Я заготовлю распоряжение за вашей подписью, — сказал Степанов.
— Давайте предложения. Я ничего подписывать не могу. Нужно посоветоваться в Москве, мы все решаем коллегиально, — поспешно ответил Филин.
Рудаков заметил, что Северцев и Филин не смотрят друг на друга, почти не разговаривают между собой, как говорится, не переваривают друг друга. Северцев не терпел своего начальника за то, что тот исподтишка пользовался запрещенными приемами, добиваясь нокаута строптивому подчиненному, а Филин бесился, видя, что его удары по Северцеву не достигали цели, и сам он получал от него хорошие оплеухи…
Северцев понимал, что симпатии и антипатии среди людей не в малой степени отражаются на деле, которому они служат.
Филин лично становился все более антипатичен Северцеву, но Северцев ради дела заставлял себя относиться к Филину так, будто он ничего не знает о нем и видит его первый раз в жизни.
Филин же ко всем вопросам подходил с позиций симпатий и антипатий, подгоняя все дела к личным интересам, которые теперь у него сводились к одному — подольше удержаться в начальничьем кресле.
Рудаков предполагал, что между Северцевым и Филиным предстоит стычка — они по-разному смотрели на пути развития алмазной отрасли. Рудаков знал, что министр предложил Филину рассмотреть этот вопрос на месте, и Рудаков решил даже принять в этом участие.
Степанов и Северцев понимающе переглянулись.
— Отдыхайте, Сергей Иванович, позже увидимся! — Северцев махнул рукой и вместе со Степановым пошел к машине.
— А вы куда направляетесь?
— В карьер, хочу посмотреть горные работы.
— Подожди, я тоже поеду!
— Отдыхай, еще успеешь, — сказал Степанов.
Но Рудаков, оставив на крылечке дома чемодан, догнал их.
Веселая улица перешла в бетонное шоссе. Через несколько минут подъехали к огромному карьеру.
Спускаясь в глубь земли, четко вырисовывались рабочие горизонты, уступы с буровыми вышками и огромными экскаваторами. На въездных траншеях сердито рычали мощные самосвалы. Рудаков заметил по часам: через каждые две-три минуты они один за другим проезжали мимо «газика», увозя на обогатительные фабрики алмазную руду. В карьере было безлюдно, и в то же время, как было известно Рудакову, здесь уже добывались многие миллионы тонн руды и породы.
Рудаков и Северцев пошли вниз по выездной траншее, к огромному железному гусю, хватавшему двенадцатикубовым клювом голубоватую руду и бросавшему ее в семидесятитонный самосвал. У экскаватора же стоял Степанов и о чем-то переговаривался с бульдозеристом.
— Доллары экскаватором черпаем! — крикнул Степанов, когда к нему подошли Рудаков с Северцевым.
Глядя снизу на поднимающийся уступами огромный цирк карьера, Северцев сказал Рудакову:
— Молодец Степанов, быстро раскочегарил стройку! Вспоминаю, как было ему трудно браться за незнакомое дело… Подобного опыта в стране вообще не было! А рассчитывать на опыт Запада не приходилось. И знаете, Сергей Иванович, почему прежде всего? Именно вот в этом деле… Ведь суть-то в том, что особенности наших алмазных месторождений и своеобразие их руд не позволили использовать практику мировой алмазной промышленности даже приближенно!
Рудаков нагнулся, поднял кусок голубой руды, повертел в руках. Увидел мутно-белое пятнышко, поцарапал ногтем.
— Алмаз?
Северцев взглянул и, утвердительно качнув головой, продолжал:
— Всё начинали сами… Нас пугали и большая глубина, и крутое падение кимберлитовой трубки, ее вмещающие породы после обнажения меняли свою структуру и прочность. Да и длинный ряд других проблем весьма усложнял решение многих вопросов, касающихся горных работ, у нас отсутствовали опытные и практические данные для такого рода условий. Спорили о мощности оборудования, машин… Но теперь, как видите, все сомнения позади! — улыбаясь, закончил он.
Подкатил очередной громадина самосвал и, попятясь, встал под погрузку. Открылась дверца кабины, низкорослый, черноволосый шофер легко спрыгнул на землю и кинулся к Рудакову:
— Сергей Иванович! Здравствуйте, Сергей Иванович! Помните меня?
— Федот Иптишев? Вот не ожидал встретить! Давно с Южного? — тряся руку Федота, спросил Рудаков.
— Однако десять лет. Я здесь еще в разведке работал бурильщиком, потом курсы шоферов кончил, самосвал дали, — любовно оглядывая своего великана, отвечал Иптишев.
Погрузка закончилась, уже следующий самосвал гудел, требуя уступить ему место. Иптишев взобрался в кабину, крикнул через окно Рудакову:
— Мне ехать нужно! При новой системе болтать нельзя, товарищи вздуют!
— У тебя, Сергей Иванович, везде друзья-приятели, — заметил Северцев, отгоняя комара, впившегося в мочку уха.
— На золоте вместе работали… Слыхал, что он сказал? Болтать нельзя: товарищи — не начальство, а товарищи! — вздуют… Не администрирование, а экономика!..
Они зашли в диспетчерскую. В светлой комнате у пульта управления с разноцветными лампочками сидела курносая девица в цветастом платочке и смотрела на телевизионный экран. Рудаков увидел на экране гигантский самосвал Иптишева у бункера фабрики, с задранным вверх кузовом. Девушка переключила камеру на экскаватор — он быстро поворачивал груженный породой огромный ковш. Потом на экране появился буровой станок.
— Почему стоите? — спросила по селектору девушка.
— Перебираемся на новую скважину! — громко ответил хрипловатый динамик.
— Поехали завтракать! Есть хочется, всю ночь не ели, — балагурил Степанов.
Он нагнулся, чтобы поднять выпавшее из кармана пиджака мятое письмо. Письмо было от Пихтачева. Старик писал, что скоро приедет, что Степанову небось трудновато без него… Виталий Петрович улыбнулся, разгладил письмо ладонью и бережно спрятал в задний карман брюк. Сев в машину, откинулся на спинку и закрыл глаза… Крошки гравия стучали под крыльями, потом перестали. Машина накренилась, вместе с ней накренился и он, и это означало, что они выехали на шоссе…
…За столом в заезжем доме Филин разливал всем чай, шутил, добровольно взяв на себя роль гостеприимного хозяина: ведь он представлял в комиссии министерство.
— Как с извлечением алмазов? — спросил Северцев Виталия Петровича.
— Теперь нормально, но пришлось нам солоно, когда вначале алмазы кололись и терялись в «хвостах»…
— Наши исследователи не учли тогда физико-химических особенностей этих руд: оказалось, что здесь не Конго, — пошутил Михаил Васильевич.
— И ваша технологическая схема морально устарела, — сказал Филин, не сводя глаз с Рудакова.
— Чем же именно она устарела? — насторожился Северцев.
— Подробностей я не знаю, но мельницы вы заложили в проект старые…
— К сожалению, нельзя монтировать оборудование, не выпускаемое промышленностью. Но замена семиметровых бесшаровых мельниц «Каскад» на девяти- или одиннадцатиметровые не меняет основу технологии. Оборудование будет совершенствоваться еще не раз, технический прогресс не собирается останавливаться, — возразил Северцев.
После завтрака поехали на новую обогатительную фабрику.
По бетонной дороге быстро выбрались за пределы города и, обогнав вереницу груженных голубой рудой самосвалов, устремились к огромному алюминиевому корпусу, издали похожему на застывший в синеватом океане айсберг.
— Сказочно красиво! — вырвалось у Рудакова.
— Причем дело не только в красоте и размерах этого здания, — вставил Северцев, — а в его «начинке»: для этой красавицы нашим институтом созданы специальные мощные мельницы, сепараторы, новая технологическая схема. Новое и в том, что строители сдали ее «под ключ»…