— Тащи-и! — кричит Ефим, вскинув руку.
Напряглись верёвки, медленно пополз вверх чугунный ствол. Ефим резко опустил руку, будто саблей рубанул невидимого врага. Балка полетела вниз, раздался тяжкий глухой удар, и бревно чуть не наполовину ушло в речное дно. Так забивают сваи будущей плотины.
Гулкое эхо, отражаясь от лесистых склонов, катится над водой: бух… бух… Одна за другой врастают сваи в дно реки.
Затем уложили бревенчатые клети, облицевали камнями, сверху засыпали землёй. К осени плотина была готова. По гребню её могли проехать в ряд четыре телеги.
Сквозь прорези в плотине вода из запруженной речки шла в особые лари, а оттуда по деревянным желобам падала на лопатки водобойных колёс. Вращаясь, эти колёса раздували мехи у медеплавильных печей, поднимали многопудовые молоты.
Полюбовался Ефим Караваев своей плотиной и отправился строить новую.
А на месте Егошихинского завода вырос один из крупнейших городов Урала — Пермь.
ИЗОБРЕТАТЕЛЬ СТЁПКА
В одиннадцать лет остался Стёпка круглым сиротой. Мать померла, а отца ещё раньше на заводе железной крицей задавило. Хорошо, взял Стёпку в помощники старый отцов товарищ, литейщик Тихон Донатович. Стал обучать своему ремеслу.
В это время начали на Уктусском заводе лить пушечные ядра. Да вот беда: чугун на ядрах выходил ноздреватый, с раковинами и щербинами, с намертво пригоревшим песком от литейных форм. А если у ядра поверхность неровная, оно и летит ближе, и труднее таким ядром в цель попасть.
Тихон Донатович ходил молчаливый, грустный. А сержант Семёнов, осматривая готовые ядра, ругался на чём свет стоит:
— Ох, криводелы! Ужо помянут вас пушкари недобрым словом!
И управляющий пригрозил:
— Пошлю тебя, Тихон, уголь жечь.
После этого совсем погрустнел Тихон Донатович. Дома у него жена хворая, малые детишки. Разве прокормишь их угольной работой?
И у Стёпки на душе тоже кошки скребут. Как быть? Чем помочь?
Сидели они, задумавшись, на куче песка, приготовленного для набивки литейных форм. Сидели, горох лущили — Тихон Донатович из огорода принёс. И вдруг Стёпку будто молнией ожгло: вот оно! Придумал!
— Дядя Тихон! — Стёпка сунул ему под нос раскрытый гороховый стручок. — Глянь! Горошины, как ядра…
Схватил прутик, начал рисовать прямо на песке. А сам от волнения заикается, ничего толком объяснить не может.
Тихон Донатович сперва слушал вполуха, потом склонился над чертежом, вгляделся пристальнее и радостно хлопнул помощника по плечу:
— Ай молодец!
А Стёпка придумал вот что: построить полировальную машину.
Через неделю машина уже работала. От водобойного колеса протянули цепи к большой кадушке, которую укрепили на оси и плотно набили ядрами. Колесо крутилось, вращая кадушку, и ядра в ней тёрлись друг о друга. От этого они становились гладкими, чистыми. А чтобы чугун лучше продраивало, в кадушку подсыпали крупнозернистый песок и каменную крошку.
Стёпка ходил по заводу гордый. Старые мастеровые с ним за руку здоровались, величали Степаном Ивановичем.
И Татищев похвалил уктусские ядра:
— Славные для супостатов гостинцы. А блестят-то, блестят!
— Это всё Стёпка, — доложил сержант Семёнов.
Привели Стёпку.
Подивился Татищев на изобретателя: стоит мальчуган ростом с лопату, нос в конопушках, на лбу и на щеках сажа, а глаза умные, живые, так и светятся.
— Ну, Стёпка, — сказал Татищев, — как откроем в Уктусе школу, тебя первого запишем в ученье. И за смекалку твою будем кормить-одевать на казённый счёт. А выучишься, такую машину придумаешь, каких и за морем нет.
УЧИТЬСЯ!
Обмакнув перо в медную чернильницу, Татищев написал: «В Невьянский завод, купцу Демидову…»
Просил он богатейшего из уральских заводчиков, чтобы тот построил для школы хоть малую избёнку и отдал в ученье самых сметливых ребятишек.
Закончив письмо, перегнул лист пополам, капнул на бумагу воском, растопленным в пламени свечи, и оттиснул свою печать.
В тот же вечер явились к нему двое бывших учеников Артиллерийской школы — Братцов и Одинцов. Татищев не зря взял их с собой на Урал.
— Ты, — сказал он Братцову, — в Уктус учителем поедешь, а ты, Одинцов, здесь останешься, при кунгурской школе.
И велел выбрать из своей библиотеки те книги, которые им понадобятся.
— Вы учеников тому научить должны, чему сами в Петербурге учились, — строго сказал Татищев. — И цифири, и геометрии, и хитродвижности, то есть механике, и разным горным наукам.
Долго наставлял он будущих учителей. Наказывал меньше ругать учеников, а больше ободрять похвалою. Говорил, чтобы малолеткам почаще давали отдых, выпускали бы погулять. А старшим за книгой проводить четыре часа до обеда и после обеда ещё четыре.
— Главное, — советовал Татищев, — учите ласково, с любовью.
— А если кто ленив? — спросил Братцов.
— Того для позора на пол сажайте. Пускай на полу сидючи учится.
Чтобы родители охотнее посылали детей в школу, Татищев приказал выдавать бедным семьям пособие — на одного ученика полтора пуда муки в год и по рублю на одежду.
Вскоре в Уктусе числилось двадцать девять учеников, а в Кунгуре — двадцать семь. Это были первые на Урале школы.
А через месяц пришло долгожданное письмо от Демидова. Писал купец, что ребятишки ему в заводской работе нужны, и если откроют в Невьянске школу, то он, Демидов, домны свои остановит, чугун и железо плавить перестанет.
Порвал Татищев письмо, швырнул клочки на пол. Неужели не одолеть ему всесильного заводчика?
ЗВЕРЬ МАМОНТ
Однажды, отдыхая от дел, Татищев рыбачил на Сылве. Внезапно раздался грохот, камни покатились в воду. Обвалился подмытый водою берег. А там, где осыпалась. земля, торчал осколок гигантской кости. Татищев с трудом донёс его до дому.
Ему и раньше привозили кости каких-то исполинских животных. Недавно принесли кусок бивня, похожего на слоновий, только гораздо толще. Крестьяне нашли его на берегу Ирени.
Купцы, ездившие в Китай, говорили, что там за обломки таких бивней платят огромные деньги. Да и уральские мастера вырезали из них рукояти для ножей, красивые ларчики, фигурки.
Татищев недоумевал: откуда на Урале слоны? Ведь они водятся в жарких странах.
Пленный шведский офицер, осмотрев татищевскую находку, сказал:
— В Стокгольме я читал книгу одного учёного. Он пишет, что царь Александр Македонский из Индии пошёл в Сибирь. В войске у Александра были боевые слоны. Наверное, это их кости.
А крестьяне рассказывали, будто живёт глубоко под землёй зверь мамонт: вроде слона, но ростом с доменную печь. На голове рога. Живёт он в земле и землёю питается. Как крот, роет подземные ходы. Пещеры, которые в горах есть, это его норы. Если же мамонт подойдёт близко к свету, то умрёт. И под теми местами, где люди поселились, он жить не может — умирает.
Однако Татищев не поверил ни крестьянам, ни пленному шведу. Несколько лет он собирал и изучал ископаемые кости. И пришёл к выводу: перед ним останки каких-то неизвестных древних животных. Не случайно их находят по берегам рек: вода размывает почву и выносит кости на поверхность.
Своё «Сказание о звере мамонте» Татищев отправил в Петербург, в Академию наук. Затем его прочитали за границей — в Швеции и в Германии. Имя Татищева стало известно европейским учёным.
Живя на Урале, Татищев хотел как можно больше узнать о его природе и истории. Он первым исследовал знаменитую Кунгурскую пещеру — с факелом прошёл по её запутанным лабиринтам целую версту. Состоявшего при нём художника послал на север, на реку Вишеру, велев ему срисовать идолов, которым поклоняются жители уральской тайги — манси.
Много было дел на горных заводах. Но когда непогода и распутица приковывали к месту, Татищев садился за книги. На принадлежавшей Василию Никитичу французской грамматике сохранилась сделанная им запись: «В 1720 году, октября в 21 день, в Кунгуре, по сей грамматике начал учиться по-французски артиллерии капитан Василий Никитин сын, Татищев, от рождения своего 34 лет, 6 месяцев и двух дней».
УРАЛЬСКИЕ ЛЕТОПИСИ
По крыше стучал затяжной осенний дождь. Склонившись над ветхой книгой в переплёте из обтянутых почернелой кожей досок, Татищев читал:
«Как бог дал Самсону исполинство, тако Ермаку Тимофеевичу даде силу, успех и храбрость смлада. Был он вельми мужественен, и разумен, и человечен, и высокой мудрости доволен».
Старинные уральские летописи Татищев разыскал в книгохранилище Пыскорского монастыря.
Он читал:
«Князь пылемский Кихек, собрав воя числом 700 человек и подозвав с собою Мурзы Ула Сибирской земли со множеством вой, и вниде с войски своими в пермские грады, на Чердынь и Соль Камскую. Град Чердынь едва не взял, город Соль Камскую посад взяша и пожгоша, и людей множество побиша, и сёла разориша и поплениша…»
Отсюда, из разорённых набегами кочевников уральских городов, уходил Ермак Тимофеевич в поход на Сибирское ханство.
Пожелтела бумага, истлели края страниц. Но разве могут истлеть мужество и верность родине?
Перед решающим сражением Ермак обратился к казакам с такой речью: «Вспомянем, братия, обещание своё, како мы честным людям обет и слово своё даша: а отнюдь не побежати, хотя до единого всем умерети. А вспять возвратиться не можем срама ради и преступления слова своего!»
Татищев закрыл глаза и увидел синие мундиры шведских солдат, стелющийся над редутами пороховой дым, горящий взор Петра.
«Вспомянем, братия…»
Разве не о том же говорил Пётр накануне Полтавской битвы? Нет, не могут истлеть мужество и верность Родине…
ВО СЛАВУ РОССИИ
Вскоре Татищев, оклеветанный Демидовым, отозван был с Урала. Вернулся он сюда лишь через десять лет.
Выплавляли медь и железо основанные им заводы, строились новые. Сидели за книгами ребятишки в Кунгуре, и в Уктусе, и в Екатеринбургском училище, которому Татищев подарил свою библиотеку.