— Незнаю! отвѣтила миссъ Бенсонъ смягченнымъ голосомъ. — Какъ она молода! почти ребенокъ! Эдакая бѣдняжка! Когда приѣдетъ докторъ? Раскажи же мнѣ о ней все, ты мнѣ не расказывалъ подробностей.
Мистеръ Бенсонъ можетъ и говорилъ, но передъ этимъ она не слишкомъ внимательно его слушала и даже старалась обходить этотъ предметъ. Онъ былъ впрочемъ слишкомъ радъ, видя, что въ тепломъ сердцѣ сестры пробудилось участіе къ Руфи, чтобы позволить себѣ малѣйшій упрекъ. Онъ расказалъ ей всю исторію, насколько могъ подробнѣе, и будучи самъ тронутъ, говорилъ со всѣмъ краснорѣчіемъ сердца. Кончивъ, онъ взглянулъ на сестру: у обоихъ были на глазахъ слезы.
— Чтоже говоритъ докторъ? спросила она, помолчавъ.
— Прежде всего требуетъ для нея покоя; потомъ предписываетъ лекарства и крѣпкій бульонъ. Я всего не знаю; мистриссъ Гогсъ можетъ тебѣ сообщить. Она такъ непоколебимо добра; вотъ ужъ можно сказать: «творитъ добро безъ расчета».
— У нея и видъ такой добрый и ласковый. Сегодня ночью я сама посижу у больной, а васъ съ мистриссъ Гогсъ уложу спать; вонъ вы оба какіе утомленные! Увѣренъ ли ты, что твой ушибъ прошолъ тебѣ даромъ? Спина не болитъ теперь вовсе? Однако это очень хорошо, что она вернулась къ тебѣ на помощь. Ты увѣренъ, что она бѣжала топиться?
— Я ни въ чемъ не увѣренъ, потомучто не распрашивалъ ее: она была въ такомъ положеніи, что ужь не до распросовъ. Однако насчетъ этого я не сомнѣваюсь. Но ты и не думай, Фэсъ, сидѣть эту ночь послѣ дороги.
— Отвѣчай же мнѣ, чувствуешь ты еще что-нибудь послѣ паденія?
— Нѣтъ, такъ, почти ничего. Ты не сиди, Фэсъ, эту ночь.
— Объ этомъ нечего толковать, Сорстанъ, — буду сидѣть. А если ты станешь противорѣчить, то я примусь за твою спину и налѣплю на нее пластырь. Объясни мнѣ что значитъ это «почти ничего». А насчетъ меня чтобы ты былъ спокоенъ, такъ я тебѣ вотъ что скажу: тебѣ вѣдь извѣстно, что я еще никогда до этого не видывала горъ; теперь онѣ меня такъ поразили, что мнѣ ужь и не заснуть. Я должна не спать первую ночь и караулить какъ бы онѣ не свалились на землю и не придавили всѣхъ насъ. Теперь отвѣчай ты на то что я у тебя спрашивала.
Миссъ Бенсонъ имѣла обычай всегда настоять на своемъ; если она чего желала, то желала сильно, съ толкомъ, и другіе уступали ей волей-неволей. Къ десяти часамъ она уже хозяйничала полнымъ властелиномъ въ маленькой комнатѣ Руфи. Всѣ обстоятельства какъ нельзя болѣе располагали ее къ участію въ больной; самая зависимость отъ нея этого безпомощнаго существа склоняла къ нему ея сердце. Впродолженіе ночи ей показалось, что въ симптомахъ болѣзни произошло нѣкоторое улучшеніе и ей было пріятно, что оно послѣдовало именно тогда, когда больная перешла на ея попеченія.
А больной было лучше, это ясно. Въ глазахъ проявилось какъ-будто больше сознанія, хотя судя по тоскливому, безпокойному выраженію лица, страданія все еще были очень сильны. Около пяти часовъ утра, когда ужь впрочемъ совсѣмъ разсвѣло, миссъ Бенсонъ показалось, что губы больной шевелятся, будто что-то произнося. Она наклонила къ нимъ ухо.
— Кто вы? спросила Руфь самымъ слабымъ шопотомъ.
— Миссъ Бенсонъ, сестра мистера Бенсона, отвѣчала та.
Этотъ отвѣтъ ничего не объяснилъ Руфи; напротивъ того у нея, слабой тѣломъ и духомъ, задрожали губы и въ глазахъ выразился страхъ, какъ у малаго ребенка, который проснувшись видитъ чужое лицо, а не знакомыя, милыя черты матери или кормилицы, способной успокоить его трепещущее сердце.
Миссъ Бенсонъ взяла ея руку и начала ее ласково поглаживать.
— Не бойтесь, душечка; я вамъ другъ, я приѣхала затѣмъ, чтобы ходить за вами. Не выпьете ли теперь немножко чаю, моя милая?
Уже одинъ тонъ этихъ ласковыхъ словъ доказывалъ, что сердце миссъ Бенсонъ отомкнулось. Братъ ея былъ даже удивленъ, видя до чего возрасло ея участіе къ больной, когда пришолъ попозже навѣдаться. Нужны были всѣ убѣжденія мистриссъ Гогсъ и его собственныя, чтобы уговорить ее прилечь часа на два послѣ завтрака; но прежде чѣмъ лечь, она взяла съ него слово разбудить ее, когда приѣдетъ докторъ. Но тотъ приѣхалъ уже вечеромъ. Больной было лучше, но это только снова привело ее къ сознанію ея несчастія, судя по слезамъ, тихо катившимся по ея блѣднымъ щекамъ; она не имѣла даже силы утереть ихъ. Мистеръ Бенсонъ цѣлый день оставался дома въ ожиданіи доктора, а теперь, сдавъ Руфь на руки сестрѣ, онъ имѣлъ болѣе времени размышлять обо всѣхъ обстоятельствахъ этого дѣла насколько оно ему было извѣстно. Онъ припомнилъ первое впечатлѣніе, произведенное ею на него; ея маленькое личико, мелькавшее передъ нимъ, когда она оступалась на скользкихъ каменьяхъ, улыбаясь своему собственному затрудненію; счастливый, свѣтлый взглядъ ея глазъ, въ которыхъ словно отражался блескъ струившейся у ея ногъ воды. Вспомнилъ онъ потомъ измѣнившійся, испуганный взглядъ тѣхъ же самыхъ глазъ, когда ребенокъ отвергъ ея ласки; и наконецъ тотъ страшный вечеръ, когда онъ едва спасъ ее отъ самоубійства, и послѣдовавшее за тѣмъ полумертвое усыпленіе. И вотъ теперь погибшая, покинутая всѣми и едва вырвавшаяся изъ пасти смерти, она лежитъ на своемъ болѣзненномъ одрѣ, въ полной зависимости отъ него и отъ его сестры, — людей, еще такъ недавно совершенно чуждыхъ ей. Гдѣ теперь ея любовникъ? Неужели онъ можетъ быть покоенъ и счастливъ? Неужели онъ благополучно выздоровѣлъ, имѣя на совѣсти этотъ тяжкій грѣхъ? Но есть ли еще у него совѣсть?
Мысли мистера Бенсона блуждали въ лабиринтѣ общественныхъ правилъ нравственности, когда въ комнату внезапно и быстро вошла его сестра.
— Ну, что говоритъ докторъ? получше ей?
— О, ей лучше! отвѣтила миссъ Бенсонъ отрывисто и сухо.
Братъ со страхомъ поглядѣлъ на нее. Она бросилась въ кресло, съ рѣзкимъ нетерпѣливымъ движеніемъ. Нѣсколько минутъ они оба молчали. Миссъ Бенсонъ насвистывала.
— Что же случилось, Фэсъ? ты говоришь ей лучше.
— Что, Сорстанъ! а то что я даже расказать не могу, такъ гадко!
Мистеръ Бенсонъ измѣнился въ лицѣ отъ страха. Въ умѣ его промелькнуло все возможное и невозможное, не исключая и того, что дѣйствительно было. Впрочемъ я ошиблась, сказавъ «все возможное». Ему не пришло на мысль считать Руфь виновнѣе, чѣмъ она казалась ему.
— Прошу тебя, Фэсъ, объяснить мнѣ дѣло, а не смущать меня твоимъ бѣснованьемъ! сказалъ онъ раздражительно.
— Прости меня, но открывается такая гадость — незнаю какъ и расказать, ну однимъ словомъ, она беременна. Докторъ объявилъ это.
Кажется теперь было понятно ея бѣснованье, а братъ ея молчалъ. Наконецъ надо же было узнать сочувствуетъ ли онъ ей.
— Каково это тебѣ кажется, Сорстанъ? Я, такъ еле на ногахъ устояла, какъ онъ это сказалъ.
— Знаетъ она?
— Знаетъ! вотъ тутъ-то и есть самая возмутительная сторона дѣла.
— Какъ это? что ты хочешь сказать?
— Охъ, ужь и не говори! Я только-что начинала имѣть о ней хорошее мнѣніе, а теперь мнѣ кажется, что она совсѣмъ развратилась. Когда докторъ ушолъ, она приоткрыла занавѣсъ и глядѣла за меня, будто хотѣла что-то сказать (ужь не знаю какъ она все слышала; мы были у самаго окна и говорили очень тихо) Ну вотъ, я подошла къ ней, хоть ужь меня совсѣмъ отъ нея отвратило. Чтоже она? шепчетъ мнѣ, съ такою радостью: «Онъ сказалъ, что у меня будетъ ребенокъ, неправда ли?» Конечно я не могла этого скрыть отъ нея, однако сочла своею обязанностью отвѣтить ей холодно и строго. Но она точно и не смыслитъ какъ люди смотрятъ на такія вещи; она приняла это извѣстіе, какъ-будто имѣетъ право быть матерью. «Боже мой, говоритъ, благодарю тебя! О, какъ я буду стараться быть достойною!» Я ужь не могла дальше слушать и ушла вонъ.
— Кто же при ней?
— Мистриссъ Гогсъ. Мнѣ кажется ея нравственность не такъ возмущена этимъ, какъ я ожидала.
Мистеръ Бенсонъ снова замолчалъ. Потомъ спустя нѣкоторое время, онъ началъ:
— Скажу тебѣ, Фэсъ, что я смотрю на это дѣло не совсѣмъ потвоему и полагаю, что я правъ.
— Ты удивляешь меня, брать! Я тебя не понимаю.
— Постой, я хочу изложить тебѣ ясно мои мысли, только не знаю съ чего начать, какъ все высказать.
— А помоему такъ довольно странно, что мы съ тобою объ этомъ толкуемъ; ужь только бы мнѣ отдѣлаться отъ этой дѣвчонки, даю слово, что я никогда болѣе не ввяжусь въ подобную исторію.
Братъ не слушалъ ея: онъ силился уяснить свои собственныя мысли.
— Такъ знай же, Фэсъ! сказалъ онъ: — что я радъ этому ребенку.
— Боже прости тебя, Сорстанъ! ты самъ не знаешь что говорить. Да это просто навожденіе, мой милый.
— Надѣюсь, что я не ошибаюсь. Я совершенно отличаю послѣдствія грѣха отъ самаго грѣха.
— Софизмы и навожденіе! рѣшительно заключила миссъ Бенсонъ.
— Совсѣмъ нѣтъ! возразилъ ея братъ, точно также рѣшительно: — въ глазахъ Бога эта дѣвушка точно такова же, какъ еслибы прошлое не оставило на ней никакого слѣда. Вѣдь мы знали ея заблужденіе, Фэсъ.
— Да, но не о такомъ позорѣ, не о такомъ клеймѣ ея безчестія!
— Фэсъ! Фэсъ О прошу тебя, не говори такъ о невинномъ младенцѣ, котораго Богъ посылаетъ матери можетъ-быть для того, чтобы возвратить ее къ нему. Припомни ея первыя слова — голосъ природы, вырвавшійся изъ ея сердца! Не обращается ли она къ Богу, не примиряется ли съ нимъ — «я буду достойною!» Это преобразовываетъ ее. Если до сихъ поръ она была себялюбива и легкомысленна, то вотъ вѣрное средство заставить ее позабыть о себѣ, выучиться думать и заботиться о другихъ. Выучи ее (а не выучатъ люди, то выучитъ Богъ) уважать своего ребенка, и это уваженіе отклонитъ отъ нея всякій грѣхъ, возстановитъ ея чистоту.
Мистеръ Бенсонъ былъ сильно возбужденъ; онъ самъ себя не узнавалъ, но въ этотъ долгій вечеръ онъ успѣлъ многое передумать и умъ его былъ подготовленъ къ такому взгляду на предметъ.
— Это ужь что-то совсѣмъ новое для меня! холодно сказала миссъ Бенсонъ. — Перваго человѣка встрѣчаю въ моей жизни, который радуется рожденію незаконнаго ребенка. Признаюсь, нравственность этихъ убѣжденій кажется мнѣ очень двусмысленною.
— Я не радуюсь. Я цѣлый вечеръ сегодня оплакивалъ грѣхъ, сгубившій это молодое созданіе. Я боялся, что возвращеніе къ сознанію будетъ для нея возвращеніемъ къ отчаянію. Я припоминалъ всѣ святыя слова, всѣ обѣщанія кающемуся грѣшнику, припоминалъ безконечную любовь, которая возстановила и спасла Магдалину. Я строго упрекалъ себя въ робости, которая заставляла меня до сихъ поръ закрывать глаза, встрѣчаясь со зломъ этого рода. О, Фэсъ! и ты винишь меня въ двусмысленной нравственности, когда я теперь, болѣе чѣмъ когда-либо, стремлюсь поступить такъ, какъ поступилъ бы милосердый искупитель!