сь одна. До сих пор Джемайма не отличалась умением скрывать свои чувства и просто поспешно выходила, чтобы не находиться с Руфью в одной комнате и, тем более, чтобы не занимать гостью даже в течение несколько минут. Уже несколько месяцев Джемайма перестала сидеть в классной комнате во время уроков, как бывало в первые годы службы Руфи в качестве гувернантки. Теперь же мисс Брэдшоу каждое утро садилась к маленькому круглому столику у окна за работу. Но чем бы она ни занималась — шитьем, писанием или чтением, — Руфь чувствовала, что Джемайма за ней наблюдает.
Сначала Руфь радовалась такой перемене в поведении бывшей подруги, надеясь терпением и постоянством вновь приобрести ее расположение. Но вскоре ледяная, недоступная, мрачная холодность Джемаймы начала действовать на нее сильнее, чем подействовали бы резкие и злые высказывания, которые можно было бы объяснить вспыльчивым характером или приступом гнева. Но нынешняя обдуманная манера вести себя — это явно результат глубоко укоренившегося чувства. Холодная суровость Джемаймы напоминала спокойную неумолимость строгого судьи. Надзор, который чувствовала Руфь, заставлял ее вздрагивать, как вздрогнул бы каждый из нас, увидев, что на него устремлены бесстрастные глаза мертвеца. В присутствии Джемаймы у нее внутри все сжималось и словно бы увядало, как растительность под жестоким и пронзительным восточным ветром.
А Джемайма тем временем напрягала все свои умственные способности для того, чтобы понять, кем же на самом деле является Руфь. Иногда такие усилия бывали очень болезненными. Постоянное напряжение сил утомляло ее душу, и Джемайма громко сетовала на жизненные обстоятельства (она не решалась обращать свои жалобы на Того, кто их создал) за то, что они лишили ее беспечного, счастливого неведения.
Так обстояли дела, когда домой на традиционную ежегодную побывку приехал мистер Ричард Брэдшоу. Он собирался еще год оставаться в Лондоне, а потом вернуться и сделаться компаньоном отцовской фирмы. Но уже через неделю Ричард начал тяготиться однообразием домашнего быта и пожаловался на это Джемайме:
— Хоть бы Фарквар был здесь. Он, конечно, чопорный старик, а все же его визиты вечерком — какая-никакая перемена. А что стало с Миллсами? Помнится, прежде они иногда заглядывали на чай.
— Папа и мистер Миллс оказались в разных лагерях во время выборов и с тех пор не посещают друг друга. Я не думаю, что это большая потеря.
— Тут всякий собеседник — потеря. Самый скучный тупица был бы благословением, только бы хоть изредка заходил.
— Мистер и мисс Бенсон два раза пили здесь чай после твоего приезда.
— Вот это славно! Ты заговорила о Бенсонах потому, что я упомянул скучных тупиц? Вот не знал, что моя сестрица так здорово разбирается в людях.
Джемайма с удивлением посмотрела на него и покраснела от гнева:
— Я и не думала сказать что-то обидное для мистера или мисс Бенсон! И ты хорошо это знаешь, Дик.
— Ну, полно! Я не стану перемывать им косточки. Они, конечно, люди отсталые и глуповатые, но все же лучше они, чем никого. Особенно потому, что красотка-гувернантка всегда приходит с ними показать себя.
Повисла пауза. Ричард первым прервал ее, сказав:
— Знаешь, Мими, мне сдается, если бы она использовала свои шансы как следует, она бы подцепила Фарквара.
— Кто? — спросила Джемайма, хотя очень хорошо знала ответ.
— Миссис Денбай, разумеется. Мы ведь о ней говорим. Фарквар позвал меня пообедать с ним в гостинице, когда оказался в городе проездом. А у меня были причины согласиться и даже постараться подольститься к нему. Мне хотелось получить от него немного денег, как обычно.
— Как тебе не стыдно, Дик! — вырвалось у Джемаймы.
— Ну-ну, я просто хотел взять у него денег взаймы. Отец меня чертовски ограничил в средствах.
— Как?! Да ведь вчера, когда отец заговорил о твоих расходах и о пособии, которое он тебе платит, ты сказал, что денег у тебя больше чем нужно.
— В этом-то все искусство! Если бы отец считал меня мотом, он держал бы меня на голодном пайке. А теперь я могу рассчитывать на щедрую прибавку и скажу тебе, что без нее хоть вешайся. Если бы отец с самого начала платил мне как следует, никогда бы меня не втянули в эти спекуляции и проделки.
— Какие спекуляции? Какие проделки? — с беспокойством спросила Джемайма.
— Ну… Проделки — не то слово. Спекуляции — тоже не подходит. Они, конечно, примут счастливый оборот, и тогда я еще удивлю отца богатством…
Ричард понял, что зашел слишком далеко в своих признаниях, и пытался пойти на попятную.
— Что ты хочешь всем этим сказать? Объясни мне!
— Не беспокойся, пожалуйста, о моих делах, душа моя. Женщины ничего не понимают в биржевой игре и в тому подобных вещах. Не могу забыть, какие страшные ошибки ты делала, когда читала отцу вслух статью о положении финансового рынка в тот вечер, когда он потерял очки. О чем же мы говорили? Ах да! О Фаркваре и хорошенькой миссис Денбай. Ну так вот. Я скоро подметил, о чем хочется побеседовать этому джентльмену. Сам-то он о ней говорил немного, но глаза его засверкали, когда я рассказал, как восторгаются ею в письмах Мери и Лиза. Ты не знаешь, сколько ей лет?
— Знаю, — ответила Джемайма. — По крайней мере, я слышала, когда она поступила к нам, как упоминали о ее возрасте. Этой осенью ей исполнится двадцать пять.
— А Фарквару не меньше сорока. Она так молода, а у нее уже такой большой мальчик. Знаешь, что я тебе скажу, Мими, она на вид даже моложе тебя. Сколько тебе лет? Двадцать три года, кажется?
— Да, исполнилось в марте.
— Тебе надо торопиться поймать кого-нибудь, если ты будешь так быстро дурнеть. Послушай, Джемайма, год или два тому назад мне казалось, что ты нравишься Фарквару. Как же ты его потеряла? Мне было бы гораздо приятнее, чтобы он достался тебе, чем этой гордой миссис Денбай, которая сверкает своими большими серыми глазами всякий раз, как я осмелюсь сказать ей комплимент. Она должна была бы почитать за честь, что я обращаю на нее внимание. Кроме того, Фарквар богат, и если бы ты за него вышла, то наша фирма стала бы делом одной семьи. А если он женится на миссис Денбай, она наверняка захочет, чтобы Леонард, когда достигнет совершеннолетия, принял участие в делах. А я этого не допущу. Попробуй завлечь Фарквара, Мими! Десять против одного, что еще не поздно. Жаль, я не привез тебе розовую шляпку. Ты одета так безвкусно, как будто тебе совершенно безразлична твоя наружность.
— Мистер Фарквар не полюбил меня такой, какова я есть, — задыхаясь, проговорила Джемайма, — и я не хочу быть обязана счастьем розовой шляпке.
— Пустяки! Я не хочу, чтобы гувернантка одержала победу над моей сестрой. Я тебе говорю, из-за Фарквара стоит похлопотать. Если ты обещаешь носить розовую шляпку, я поддержу тебя против миссис Денбай. Мне кажется, ты могла управиться и с «нашим представителем», как называет его отец, пока он жил тут в доме столько времени. Но все-таки мне приятнее будет иметь зятем Фарквара. Кстати, дошла ли до вас весть, что Донн женится? Я услышал об этом в городе перед самым отъездом от человека, который заслуживает доверия. Седьмая дочь некоего сэра Томаса Кэмпбелла, девушка без гроша приданого. Отец разорился, играя в карты, и вынужден теперь жить за границей. Но Донн не такой человек, чтобы останавливаться перед препятствиями. Говорят, он влюбился с первого взгляда. А месяц тому назад он, я думаю, и не подозревал о ее существовании.
— Нет, мы не слышали об этом, — ответила Джемайма. — Отцу приятно будет это узнать, скажи ему. — И с этими словами Джемайма вышла из комнаты. Ей хотелось остаться одной, чтобы дать уняться волнению, поднимавшемуся в ней всякий раз, когда упоминали вместе имена мистера Фарквара и Руфи.
Мистер Фарквар вернулся домой за день до отъезда Ричарда в город. Он явился к Брэдшоу после чая и был явно огорчен, не встретив никого, кроме членов семьи. Каждый раз, когда отворялась дверь, он оборачивался.
— Смотри, смотри! — шептал Дик сестре. — Я хотел, чтобы он пришел к нам сегодня вечером и избавил бы меня от напутственных наставлений отца против соблазнов света. Будто я не знаю света лучше отца! Поэтому я пустил в ход самые действенные чары: сказал Фарквару, что мы будем одни, за исключением миссис Денбай. И посмотри теперь, как он ждет ее появления!
Джемайма все понимала. Она понимала и то, почему мистер Фарквар отложил некоторые свертки в сторону, отдельно от прочих покупок — швейцарских игрушек и золотых вещиц, доказывавших, что он не забыл за время своего отсутствия ни одного из членов семейства Брэдшоу. Прежде чем закончился вечер, Джемайма убедилась, что ее страдающее сердце еще не отвыкло ревновать. Брат ее не пропускал без замечания ни одного слова, ни одного взгляда, ни одного случая, которые можно было истолковать как знак привязанности мистера Фарквара к Руфи. На все это он указывал сестре, не представляя, до какой степени мучит ее, только чтобы показать свою необыкновенную проницательность.
Наконец Джемайма не выдержала и вышла. Она направилась в классную комнату, где ставни не были заперты, так как окна выходили в сад. Джемайма отворила окно, чтобы остудить холодным ночным воздухом разгоревшееся лицо. По небу стремительно неслись облака, заслоняя луну и придавая всем предметам странный вид: они то ярко освещались, то дрожали и трепетали в тени. Сердечная боль была так велика, что, казалось, помрачала рассудок Джемаймы. Она положила руки на подоконник и опустила на них голову. Ее точно отуманивала болезненная и безотрадная мысль, что земля бесцельно блуждает в пространстве и сами небеса кажутся какой-то крутящейся безобразной облачной массой. Это был кошмар наяву, от тяжести которого ее освободило появление Дика.
— А! Так ты здесь? А я везде искал тебя. Хотел спросить, нет ли у тебя свободных денег, чтобы одолжить мне на несколько недель?
— Сколько тебе нужно? — спросила Джемайма равнодушно.
— Чем больше, тем лучше. Впрочем, буду рад и безделице. Я чертовски потратился!