– Лучше никому и не говорить! Не поверят! Соседки тотчас согласились с нею:
– Ага! Верно! А то… Скажут, что мы совсем того – ку-ку!
– Пойдемте чаю попьем! Успокоиться нужно! – пригласила в дом соседок Анна.
И все три женщины попели в дом, в бывший пчельник – в логово Пахомыча. Там так и остался включен телевизор. Когда они вошли в кухню, транслировали новости, как раз о пожарах в Подмосковье. И тут все три женщины услышали, как радостно диктор ТВ произнес:
– Пожары в Подмосковье побеждены!
Чистый четверг
Утром Чистого четверга на Страстной неделе в каждом продовольственном магазине Ругачёво – очередь, как в советские времена за колбасой. Все старушки с утра принарядятся, платочки на голову посвежее да поцветастее повяжут – ив очередь за яйцами. Пообщаться после зимы и яички для раскраски взять. Чтобы потом освятить их в церкви на Пасху, разложив вокруг кулича по краям большой красивой тарелки. Сам кулич украсят церковной свечой, да еще и розу по центру добавят. Цвет свечи или розы каждый выбирает по вкусу: у кого свеча красная, а у кого роза желтая. Красота в Ругачёво – святое дело!
Идут к открытию магазина небольшими группами. Большинство – соседки-старушки, женщины в годах. Все свои собираются, поздравляют друг дружку: и с тем, что перезимовали, и с близкой Пасхой. И дачники в это время не редкость, если, конечно, Пасха не выпадет ранняя – до Первомая. На этот раз в магазин зашел и новый сосед, племянник покойного пасечника Пахомыча – Леонид. В Ругачёво уже все знали, что перебрался он на пасеку своего дядьки из Москвы на весну-лето вместе с женой Анной.
Яиц накануне Чистого четверга обычно покупают много – чтобы и на еду, и похристосоваться хватило. Поэтому довольная «кворумом», раскрасневшаяся от важной роли продавщица Лариска и приветствует обычно собравшихся как-то особенно залихватски, словно чуть-чуть, краешком своего обширного бока, присутствует на будущем празднике в каждом доме:
– Ну, что, дорогие ругачёвцы, с праздником, что ли? А? Эх, девицы-красавицы наши – нарядные все! Как на дискотеку пришли! А ну, не толпись, не толпись, народ! Всем хватит! Запасли мы яиц!
Тут и бойкая напарница Лариски, приступая к работе, начинает включаться в процесс и сыпать своими смачными прибаутками:
– Ну, чисто как на Красной площади раньше под 7 Ноября – очередь в Мавзолей, да и только!
Последней к очереди прибилась припозднившаяся соседка Леонида и Анны – баба Маня, которой и на вид-то меньше восьмидесяти не дашь, а все такая же словоохотливая, как и другие собравшиеся.
– О, здрасьте, соседи дорогие! – с готовностью напевно протянула она, приветствуя всю очередь. – Да уж, к Чистому четвергу Страстной недели, когда яйца красить полагается, весь народ и столпился. – И только после этого обратилась к стоящим впереди нее Леониду и Анне: – За вами, значит, соседушки, буду! Ничего, постоим!
– Здравствуйте, баб Мань! Да уж, очередь большая, как в былые времена, – быстро ответил ей Леонид. И, обмахиваясь только что купленным свежим номером «АиФ», направился к двери, добавив уже на выходе жене: – Ань, я тут в машине подожду, газету почитаю, а ты яйца только и бери, остальное – потом.
Отоварившиеся бабульки вовсе не спешили расходиться по домам, а задерживались тут же в магазине посудачить, что называется, «за жисть»: узнать, как здоровье, кто и как перезимовал, вспомнить тех, кто не дождался весны. Пока Анна стояла в очереди, успела заметить, что почти все брали яйца с темно-рыжей, считавшейся более прочной, скорлупой. И в этом не было ничего удивительного, ведь многие собирались красить яйца луковой шелухой. Когда же очередь дошла до Анны, она попросила у напарницы Лариски яиц именно с белой скорлупой. Это вызвало любопытство обеих продавщиц и всей очереди.
Анна, осторожно перекладывая упаковки с яйцами в сумку, пояснила, что ей удобнее расписывать яйца именно по белой скорлупе. И добавила:
– Пористая белая поверхность яиц – как самая лучшая дорогая акварельная бумага. Белую скорлупу и разрисовывать приятнее.
– Это как же? Может, и меня научишь? – по-соседски заинтересовалась баба Маня. – Ты ж художница, с образованием! А мы-то этому не обучены.
Ставшая достопримечательностью Ругачёва чудом помолодевшая Алевтина, которую еще совсем недавно все называли не иначе как Старая Тина, тут же попыталась ее урезонить:
– Так в институтах-то яйца, что ль, к Пасхе расписывать учат? Дано девке рисовать, вот она и рисует!
– А вы приходите ко мне после обеда! – оживилась Анна. – Ведь сегодня Чистый четверг! Вместе и распишем. Вы меня поучите шелухой красить, чтоб ровненько получалось. А я вас своим способам поучу.
– А мы придем! – обрадовалась Алевтина. – Я тут как раз запасла всякие переводные картинки для яиц.
– Придем! Обязательно придем! – откликнулись старушки в очереди.
Так уж сложилось издавна, что в Чистый четверг положено и порядок в доме наводить, и яйца к Пасхе расписывать. После обеда Анна домыла посуду на кухне, убрала все со стола и поставила посередине большую миску с вареными белыми яйцами. Достала крынку с кисточками и разноцветными фломастерами, баночки и тюбики с красками разложила. Вспомнив, что для обтирки понадобятся тряпки, пошла за ними в кладовку.
Уже из кладовки услышала, что Леонид приветствует гостей, впуская их в дом, ведет на кухню. Вернувшись, Анна рассмеялась, увидев, что соседки пришли в гости со своими запасами вареных яиц в кастрюльках. И тут же пригласила их к столу – заняться делом. Поначалу они рассматривали ее разномастные баночки с красками да охали и ахали над импортными тюбиками – с «не по-нашему написанными» этикетками, полагая, что в таких тюбиках-то, наверное, и цвета поярче и покрепче наших будут. И, наконец, расселись вокруг кухонного стола, расставив напротив себя алюминиевые кастрюльки с яйцами.
Глядя на собравшихся за столом старательных учениц-соседок, Аня вспомнила, как сама вот так же училась впервые расписывать яйца в художественной школе, и стала показывать нехитрые секреты мастерства. Сначала немного влажной акварельной краски положила на середину левой ладони и быстро растерла правой ладонью. Затем взяла белое яйцо и принялась катать его в ладонях, не сильно надавливая при этом, то в одну, то в другую сторону, пока поверхность яйца не становилась похожей на мраморную – с белыми прожилками в виде отпечатков линий судьбы и более мелких морщинок. Собственный природный узор и создавал удивительную и завораживающую фактуру яиц. С готовностью повторяя за Анной простые упражнения, соседки только успевали одобрительно прищелкивать языками. Уже раскрашенные яйца затем все вместе принялись обкатывать в ладонях с подсолнечным маслом. При этом яички становились словно лакированными.
Все были оживлены и увлечены этой пестрой веселой работой. Пока в кастрюлях доваривалась еще партия яиц для раскраски, Анна рассказывала внимательным слушательницам и о других способах раскрашивания яиц:
– Чтобы ровно покрыть яйцо одним цветом, надо просто подольше катать его в равномерно окрашенных ладонях. А вот после того как краска высохнет, можно еще добавить сияния. Только для этого надо сначала вымыть руки! – добавила Анна и, глядя с умилением на старательных перепачканных старушек, повела их к умывальнику.
Тщательно вымыв и вытерев руки, соседки внимательно смотрели, как Анна уже насыпала на сухую, тщательно вытертую левую ладонь щепотку то бронзовой, то алюминиевой пудры и прокатывала сначала только вершину яйца, а затем делала тональный переход к растушеванным в середке бочкам яйца. При этом яйца получались как освещенные лучами – присыпанные золотом или серебром с одного конца. От этого уже раскрашенные яйца выглядели особенно торжественно. Но самыми художественными оказались яйца, разрисованные разноцветными фломастерами: они получались у соседок особенно веселыми и даже озорными. И уж как высший пилотаж Анна показала им писанки. Это яйца, расписанные «культовым» народным орнаментом с определенным значением. Вот для этой-то цели и нужны были яйца с белой, как лист бумаги, скорлупой.
Выбрав по книге орнаменты, соседки и Анна, засучив рукава, принялись за кропотливую, трудоемкую, но интересную работу. И, как водится, слово за слово за столом потек разговор о житье-бытье. Поначалу поохали, что Пасха в этом году «ранняя». Тут-то чудом помолодевшая Алевтина и припомнила давнюю пасхальную историю, заговорив скороговоркой с этаким молодецким задором в голосе:
– Ой, девчонки! А помните ту раннюю Пасху в восьмидесятых? Тогда еще наш батюшка…
Словоохотливая баба Маня тут же подхватила ее:
– Это ты про историю с отцом Василием, что ли? Ну как же, помним! – и, уже обращаясь к хозяйке, добавила: – Это ты у нас, Аня, в здешних краях новенькая. Про наши места много чудного не знаешь!
Алевтина по-девичьи хитро обвела всех глазами, усмехнулась, обнажив одно из нашумевших ругачёвских чудес – непонятно как прорезавшиеся у нее под Новый год молочные золотые зубы, и продолжила вспоминать былое:
– Так вот, отец Василий тогда в нашем Никольском храме служил. Ну да, и храм главный в Ругачёво, и голосище знатный у отца Василия – под стать храму: за версту службу слышно было. А сам ничего из себя не представлял, и если б не ряса – то и вида никакого! С виду-то, ну, прям… шалопут какой, прости, Господи!
Слушающие затаили дыхание. Даже Аня на миг остановила привычные движения, и капля переливающейся оранжевой акварели застыла у нее на кончике тонкой беличьей кисти. Алевтина, привыкшая за последнее время к выступлениям на публике, сияла от обращенных на нее взглядов. Ловко вращая яйцо цвета бирюзы в быстрых, набиравших день ото дня силу руках, как если бы время и впрямь повернуло вспять, как об этом периодически писали и ругачёвские, и центральные газеты, она с нескрываемым удовольствием продолжала вспоминать отца Василия, как если бы отчетливо видела его перед собой совершенно живехоньким:
– Ага… Рыжий такой, вечно всклокоченный, глаза – зеленые, как омут… А зубы, как у хулигана, широко расставленные. О таких и говорят обычно: «телега проедет», и всегда румяный, словно только из бани. И веселый такой, что даже вспоминая о нем, становится веселее!