царское прощение и милость. Посланные, прибывши в Немиров, прикинулись сначала соумышленниками Войцы-Сербина, сошлись с козаками и приблизились к самому Могиленку, с
которым были прежде знакомы; они пробыли в Немирове пять недель, 372
самого Могиленка не могли склонить, но успели подействовать
на его подчиненных, которые были тогда недовольны малостью
королевского жалованья. Яковенки подговорили полковников
Палия, Дробязгу и Крышталя, а с ними было до четырех тысяч
убежавших с левого берега. Недовольные поднялись против
Могиленка, кричали на него, ругались над ним, даже таскали за
шею и, наконец, ушли от него. С Могиленком осталось только
200 человек. Одна часть отступивших от Могиленка ушла с Па-
лием в Сечу, другая, где были и донские козаки, к Терехтемирову.
Полуботок, позволив им перейти на левый берег, часть из них
распустил по домам, а других в числе 400 конные и 200 пеших
расставил на становищах, и гетман повелел вместить их в охотный
полк.
Палий приобрел тогда между козаками такую славу, что когда
с своею ватагою прибыл в Сечу, то запорожцы хотели было его
поставить кошевым, и не поставили только по причине его молодых
лет; зато уважали его и слушали. В июне 1684 года, в бытность
Палия в Сече, король польский прислал туда пана Порадовского и
пана Монтковского склонять запорожцев к содействию полякам в
войне против турок и татар. Эти послы привезли запорожцам от
короля в дар 1000 червонных. То была уже не первая засылка от
короля к сечевикам: еще прежде король присылал в Сечу бывшего
когда-то полковником у Ханенка Игната Макуху с войсковыми
клейнотами от королевского имени, и многие запорожцы поддались
тогда польским увещаниям, однако после того испытали их
несостоятельность, когда пошли на королевскую службу. Теперь, в
другой раз, не так легко соблазнялись запорожцы, особенно находясь
под влиянием Палия, который, как истый козак старого пошиба, ненавидел всех ляхов вообще. Когда Порадовский стал читать на
сечевой раде королевскую грамоту, в которой обещались козакам
всякие вольности и изъявлялась надежда, что следующую зиму
король будет проводить за Дунаем, а на весну пошлет войско с
пушками под Очаков, запорожцы подняли грамоту на смех и говорили: <вот как, ничего еще не поймали, а уже всем управляете! Не видя
от нас согласия, да уж и наказы нам даете! Они не отвечали на
королевскую грамоту, а Палий, человек в обращении грубый, пришел в такой гнев, что даже, как говорят, ударил в лицо Псрадов-
ского и кричал: <вот тебе за то, что приехал к нам с лядским
обманом, а не с правдою>. Не все, однако, запорожцы единодушно
отвергли польское приглашение: были и такие, что показывали
склонность служить ляхам против неверных, да и сам тогдашний
кошевой, Грыцько Еремеенко Сагайдачный, мирволил польской
стороне - и во время приезда в Сечу Порадовского, опасаясь
Палия, удалился в Каменный-Затон и, там сидя, прислал для
польского посольства в Сечу рыбу и запасы, а потом, следуя наущению
373.
польского короля, отправил к донским козакам зазыв - оказывать
полякам содействие против турок. Кошевой, однако, таился с этим
от гетмана, прислал к нему королевскую грамоту, уверял, что
запорожцы не поддадутся польским наговорам, и спрашивал, как
поступать прикажет гетман. Белоцерковский комендант отправил от
себя к полковникам Войска Запорожского окружное письмо, приглашал их во имя старинной славы козацкой служить своему
наследственному государю, королю польскому, и содействовать ему в
текущей войне против неверных. Поляки хвалились, что по их
призывам идут к ним <куны> беглецов, оглашали повсюду, что вся
Украина, недовольная московскою властью, опять скоро станет
польским достоянием. Однако, пришедшие по призыву белоцерковского
коменданта козаки так же скоро ушли от него, как и те, которые
пришли было к Могиленку и убежали от последнего. Поляки
преследовали бежавших от них Козаков1, а Самойлович, противодействуя польским оглашениям, выдал универсал, в котором убеждал
малороссиян не доверять исконным своим врагам ляхам, а в Москву
писал, что у польского короля есть коварный замысел, помирившись с турками и татарами, идти войною в Московское государство, чтобы отвоевать все уступленное по Андрусовскому договору.
В конце октября 1684 года приехал в Батурин думный дьяк
Украинцев толковать с гетманом о союзе с поляками и другими
западными христианскими государствами против мусульман. Несмотря
на неоднократное представление Самойловича, московское
правительство всетаки колебалось насчет польских приглашений и
послало своего лучшего тогдашнего дипломата к гетману с разными
доводами в пользу предлагаемого поляками союза. Думный дьяк
представлял гетману, что теперь-то наступило благоприятное время
соединиться всем христианам против врагов Креста Христова, что
поляки заручились союзом с западными христианскими державами
и есть большая надежда на победу над бусурманами. Гетман, как
и прежде, твердил одно - что полякам, по их обычному
вероломству, не следует ни в чем верить. <Они, - говорил он, - присягнут
и предадут, а папа и ксендзы их разрешат от присяги: по их вере
это можно. И теперь, что они толкуют о своем союзе, так все только
хвастают; на самом деле у них один только союзник - цесарь, которого они скоро предадут, заключивши с бусурманами отдельный
мир. Курфюрст Бранденбургский и другие князья немецкой
империи могут оказать разве незначительное содействие военными
силами, которых у них немного; папа же, испанский король и Вени-
1 <О утечце Козаков вельми межи себе заколотились ляхи и ораз
ординат нибы королевский был таковый, абы гдекольвек у местах або селах
що охотника того засталось, кони одбираны были и оружие и самих их
якобы волоцюг до чернил (?) и к селитренным могилам на голону
погнано> (А. И.Д., подлинники, № 457).
374
цейская речь посполитая хоть и дадут на войну денег, да немного.
Польский король и теперь уже слаб, и если Московское государство
пристанет к союзу с ним, то польский король может покинуть дело, не доведя до конца, и помириться с турками, и тогда придется
нашим великим государям одним вести войну! А уж куда как сладка
с турками война: после Чигиринских битв мало не целый год во сне
тревожили лучше, помирившись уже с бусурманами, хранить с
ними добрый мир: султан турецкий уже знает, что поляки и цесарь
приманивают нас к союзу с ними, а мы не поддаемся; зато султан
ценит правду нашу и не пойдет на нас войною! С польским же
королем турки никогда не сложатся против нас; туркам ведь хорошо
ведомо польское непостоянство и вероломство>.
Когда дьяк хотел тронуть чувство гетмана идеею священной
войны за христианскую веру, гетман сказал: <Пресвятое и великое намерение за церковь Божию воевать.
Только исполнить это теперь трудно: правда, что церковь
греческая у турок находится в большом утеснении, что же делать: то
сотворилось по воле Божией! Но ведь и у короля польского
православная вера в гонении и разорении. Поговори с епископом
луцким, что к нам приехал. Пусть он расскажет тебе, что там у
поляков деется!>
Епископ луцкий Гедеон, князь Четвертинский, прибыл еще в
1683 году в левобережную Малороссию и поселился в Крупецком
монастыре близ Батурина. Украинцев поехал к нему и услышал
от него такую речь:
- Я переехал в державу великих государей, спасаясь от
великого гонения. Неволили меня принять римскую веру. Отъезжая
в поход на войну, король и королева призвали меня к себе и
сказали: <коли воротимся с войны и застанем тебя, что ты не
учинишься в римской вере или не примешь унии, то зашлют
тебя в Мальборк на вечное заточение>. Я убоялся и убежал: желаю
пребывать в царской державе и живот свой скончать в
благочестии. Ныне без меня, конечно, всех приневолят к римской вере
и совершенно иссякнет благочестие в Короне и в княжестве
Литовском, потому что король на том стал, чтоб веру благочестивую
в Короне и в Литве искоренить.
После этого свидания с епископом думный дьяк опять вел
беседу с гетманом о том же предмете. Самойлович говорил: <Под игом турецким есть много народов нашей православной
веры: волохи, мультане, сербяне, болгаре, словене, греки - у
них есть славные монастыри и многие церкви; теперь они от
папина начальства укрываются и, будучи под турецким
султаном, свою веру сохраняют, папистов берегутся, и одним только
именем великих русских государей утешаются, чаючи от них
когда-нибудь для себя отрады. Если ж бы королю польскому и
375
цесарю.в войне посчастливилось и войска их вступили бы вдоль
турецкой области и расширились, то оных христиан стали бы
в житии и в вере насильетвовать и обращать в унию тамошние
святыни: либо войною, либо договорами, . а уж довели бы до
того, чтоб возвысить свой римский -костел, а наше православие
понизить. Сталась бы через то православным народам
неутолимая жалость. Поэтому, уж если с ними вступать в союз, то
разве с тем только договором, чтобы, в случае счастия в войне, оные народы были оставлены в своей православной вере по
восточному исповеданию. Великим государям союз с поляками
только затем и может быть нужен, чтоб сохранить и множить
святую веру и расширить пределы нашего государства по Днестр
и по Случ. Только вот в том и дело, что хоть и заставить их
присягнуть прежде союза с ними, то на их присягу положиться
нельзя, потому что, как я говорил уже, у них папа и ксендзы