либо 30.000 человек московского войска, либо денег на такое
число войска, а бояре и думные люди приговорили дать им на 30.000
войска денег. И прежде, по Андрусовскому договору, переслали
уже из Москвы в Польшу сколько-то десятков тысяч рублей. Куда
как умно и мудро чинят поляки: продают то, чего сами в руках
не имеют и чего никогда иметь не будут. Мы, козаки, не
проданные и не купленные! Коли поляки, наполнившись московскими
деньгами, пойдут на Дорошенка, чтоб его усмирить и потом
принять под свою власть Киев со всеми малороссийскими городами, так мы, козаки, соединимся с турским войском и с татарами и
пойдем против польских сил; хоть все помрем, а Киева и
малороссийских городов Польше не дадим! Не станем дожидаться, пока поляки соберутся с силами: тотчас после Светлого Воскресения
сами пойдем в польское государство великим собранием! Города
один за другим будут нам сдаваться, потому что во всех городах
православных-людей много. Устоит разве один
‘Каменец-Подольский, да и то не на долгое время! Ни одного поляка не останется
у нас, - только православной веры люди, и те будут под
державою турского султана. Те времена приходят, что, конечно, тому
быть! Ну, а как над Польским государством что-нибудь учинится, тогда и кому-то иному достанется>.
Такая смелая речь, сказанная в глаза московскому
посланнику, по тогдашним понятиям была уже поводом к подозрению в
измене. Демьян в эти минуты высказал весь свой характер. Он
говорил то же, что некогда Богдан Хмельницкий Киселю, но
правду надобно сказать, что при своем положении показал в своей
речи еще более смелости, прямоты и геройства, чем Богдан
Хмельницкий.
После этой решительной речи Танеев вел с гетманом разговор
о других предметах и между прочим насчет договоров, какие
велись в Москве польскими послами, сказал, что великий государь
сообщит ему через Солонину список с тех статей, какие будут
постановлены у бояр с польскими послами.
206
Демьян сказал: никаким спискам вашим мы не верим; чего
наши очи не видали и уши не слыхали - ничему тому не верим!
Много к нам писаного из Москвы присылают, только бумагою да
ласковыми словами нас утешают, а подлинного ничего не объявят.
С польскими послами толкуют, а границ не проведут, и поляки
мало-помалу .малороссийский край заезжают (захватывают).
Больше всего полковник Пиво нам пакостит: около Киева все за-
пустошил, людей побивает, а царский воевода Козловский не дает
ему никакого отпора и не обороняет бедных людей.
Зашла речь о Гомеле. Демьян сказал:
- Мне гомельских жителей нельзя не принять; Войско
Запорожское никого от себя не отгоняет; если и иные города станут
к нему склоняться, гак не откажет. Время пришло мне свой разум
держать!
- Что ты, гетман, писал о Дорошенке и о запорожцах, так
о том обо всем будет тебе царский указ прислан вскоре с головою
стрелецким, Михаилом Колу паевым.
- Знаю я, - сказал подозрительно гетман, - зачем Колупаев
приедет! Пусть нездоров уедет!
Танеев стал уверять, что Колупаев прибудет не с
какою-нибудь секретною целью, но Демьян перебил его и сказал: - Все вы набрались от поляков их лукавых нравов; и ты, Александр, коли еще раз приедешь ко мне с неправдою, то будешь
в Крыму.
Свиделся Танеев с Нееловым и этот ему сказал: <гетман совсем
не тот стал, что прежде был; уже, конечно, соединился с Доро-
шенком; и со мною, и с моими сотниками, и со стрельцами
обходится не по-прежнему; по се время стояло на карауле у ворот
и у форток малого города стрельцов человек по сту и больше, а
теперь велит ставить только человек тридцать. Старшины: обозный, судьи и Дмитрашко Райча великому государю служат верно
и мне обо всем дают ведомости, только опасаются видаться со
мною в день, потому что гетман приказал своим челядникам
надсматривать за ними, чтоб они ни со мною, ни с тобою и ни с
кем из наших московских людей не сходились; поэтому, если
какие ведомости услышат, так сказывают мне в ночное время. Я
привел их к вере; целовали они предо мною Спасов образ, что
быть им под высокодержавною рукою великого государя
неотступно. Они сами тебе обо всем подлинно скажут>.
По предложению Неелова, Танеев и сопровождавший его
подьячий Щоголев, вместе с самим Нееловым, в ночь с 7 на 8 марта
пошли к обозному Петру Забеле, переодетые в стрелецкие зипуны
с банделерами и бердышами. Они застали там, кроме обозного
Забелы, генеральных судей Домонтовича и Самойловича да Дмит-
рашку Райчу. Последний, бывший несколько лет переяславским
207
полковником, был в конце 1671 года отставлен гетманом по
следующей причине. Дмитрашко Райча собрал своих полчан на раду
в Барышевку и стал склонять их на сторону Ханенка.
Переяславские козаки не последовали за внушениями своего полковника
и дали о его поступке знать гетману Демьяну Игнатовичу. Гетман
сам с отрядом пошел приводить к покорности Дмитрашку Райчу.
Из всего Переяславского полка одна барышевская сотня держалась
своего полковника, но когда приближался Многогрешный, прогнала Дмитрашку Райчу просить у гетмана прощения. Дмитрашко
Райча в местечке Басани валялся в ногах у гетмана.
Многогрешный приказал заковать его и отправить в Батурин его компанию, состоявшую из двухсот человек, разобрать по полкам, а вместо
Дмитрашки Райчи поручил управление Переяславского полка
генеральному бунчужному Стрыевскому. С тех пор Дмитрашко
Райча пребывал в Батурине; гетман простил его и обращался с ним
как со всеми старшинами вообще, но Дмитрашко Райча стал его
заклятым врагом. Малороссийские старшины сквозь слезы
говорили великороссиянам так:
<Беда великая, печаль неутешимая, слезы неутоленные! По
научению дьявольскому, гетман наш, забыв страх Божий, великому государю изменил и соединился с Дорошенком под державу
турского султана. Наш гетман посылал к Дорошенку чернеца, и
Дорошенко перед тем чернецом присягнул, а чернец присягнул
перед Дорошенком за нашего гетмана. Потом Дорошенко прислал
своих посланцев к нашему гетману в Батурин со Спасовым
образом; на том образе присягнул наш гетман перед посланцами
дорошенковыми, а посланцы присягнули за своего гетмана перед
нашим гетманом. Демьян дал в помощь Дорошенку на заплату
войску 24.000 ефимков. 15-го марта Демьян хочет ехать с женой
и детьми в Лубны, а пускает слух, будто хочет ехать в Киев
Богу молиться; на самом же еле, коли будет в Киеве, так только
для того, чтобы видеться с Дорошенком в Печерском монастыре.
Как он из Батурина уедет, так уж назад не воротится. Брат его, Василий, по гетманскому приказу отгородил в Чернигове большой
город от малого, где находятся царские ратные люди, а животы
гетманские вывозят из Чернигова в Седнево>.
Обозный Забела прибавил: <как из Батурина поедет, так и
нам старшинам велит ехать с собою, а потом прикажет нас побить
или в воду посадить, или по тюрьмам разошлет за то, что мы в
измене с ним быть не захотим! И то опасно: как уедет он из
Батурина и велит мужикам после себя на воротах стать, а
стрельцы пускать их не захотят; с того начнется раздор и кровопролитие
великое и зачатие к войне. Стрельцов в Батурине малолюдно, и
те худы; надеяться на батуринских стрельцов нечего! А тебя, Гри-^
горий Неелов, выманя за город, как бы не связал и в Крым не
208
отослал! Давно бы над Нееловым и над стрельцами он что-нибудь
дурное учинил, кабы мы не берегли. Да и вас, Александр и Семен, навряд ли отпустит; а буде отпустит, поезжайте на Путивль, а
то - в Королевце и Глухове станут у вас обыскивать писем: опасно, чтоб вас не задержали>.
Тут кто-то из старшин говорил: <Степана Гречаного, что был
с Солониною в Москве, призвал Демьян к себе в комнату, и
привел к вере - быть ему заодно с гетманом, и велел ему писать
про московские дела такое, чего в Москве и не бывало, все затем, чтобы отвратить Украину от высокодержавной царской руки.
Потом созвал нас, старшину, и говорил нам: пишет мне царское
величество многажды, чтобы всю старшину послать к Москве, а
из Москвы хочет вас царь разослать в Сибирь. Мы ему в том не
поверили, знаем добре, что такого указа к нему не бывало - сам
своим умыслОхМ затевает! А вот и теперь, как приедет в Лубны, либо в Сосницу, соберет к себе всю старшину и духовного чина
людей, прочитает им Степана Гречаного извет, настращает всех
Сибирью, будет говорить: видите, какова Москва обманчива! чего
нам от ней доброго ждать>. -
Дмитрашко Райча сказал: <меня гетман призвал к себе одного
ночью, завел в комнату и велел Спасов образ целовать на том, чтобы мне быть с ним заодно и царских ратных людей, что в
Батурине и в иных городах, побивать. Только я такой присяги
не ставлю в присягу, потому что я присягал неволею, у боясь
смерти, а не но правде. Я по своему прежнему обещанию готов
умирать за великого государя, хотя бы гетман велел меня по
членам разнять. А вы, Александр и Семен, наши слова спишите и
подайте думному дворянину Артамону Сергеевичу Матвееву, чтоб
он над нами и над всем малороссийским краем свою милость
показал, мудрым ходатайством своим доложил государю, чтоб
царское величество не дал своей отчины злохитрому волку в
разоренье1 и прислал бы в Путивль выборных конных людей человек
400 или 500, а к обозному и к нам ко всем обнадежительную
грамоту. Как те ратные люди в Путивль прибудут, пусть бы к
нам царская грамота была донесена тайно, с кем пригоже,, и к
Неелову указ, чтоб нас не выдавал. Тогда мы, старшины, и