его полком. За ними сам гетман лично поехал в Чигирин.
Дорошенко, в качестве прежнего хозяина, выехал на встречу
гетману за три версты от города. Царских ратных1 поместили в
верхнем, а Козаков2 — в нижнем городе. Положение последних было
лучше, потому что они поместились в домах Чигиринских
обывателей, а в верхнем городе не было никакого жилья, кроме четырех изб -
да крытых сараев, где у Дорошенка хранились запасы; притом там
колодезь был чрезвычайно глубок, хотя вода в нем хороша.
Дорошенко передал Самойловичу городовые ключи и 16 пушек, находившихся в верхнем городе. В знак своего видимого удовольствия, Дорошенко приказал палить из пушек. Гетман и стольник Ромода-
новский переночевали в Чигирине, а на другое утро уехали обратно, приказавши всем Дорошенковым серденятам следовать за собою.
Оставаться долее с войском близ Днепра военачальники
признали и ненужным, и неудобным: на левой стороне за фуражом
надобно было посылать верст за пятьдесят, а на правой была
совершенная пустыня, и только Чигирин с окрестными городками
представлял жилые местности, но жители тамошние находились
в крайней нищете и не могли доставлять содержания войску.
-Поэтому боярин и гетман, сделавши свое дело, воротились.
Самойлович, прибывши в Батурин, распустил Козаков на отдых, а потом
поехал в Киев благодарить Бога и печерских чудотворцев за
совершенный им благополучно подвиг. <Ничему иному, токмо Бо-
жиему милостивому призрению и царского пресветлого величества
особому счастию причитаю, что такое дело совершилось без
кровопролития>, писал он в своем донесении, отправленном в
Малороссийский Приказ.
* 1.600 человек солдат полка Шепелева.
2 1.000 человек.
300
Взятые у Дорошенка клейноты доставлены были в столицу от
Ромодановского ротмистром Братцовым, а от Самойловича охочим
полковником Новицким. Эти посланцы достигли Москвы 12-го
октября и остановились в селе Коломенском. По царскому
повелению указано было десяти стрельцам взять оттуда клейноты и
нести в город, держа в наклонном положении, в сопровождении
лиц, которые привезли их из Малороссии. Шествие следовало
Козьмодемьянскою улицею и Болотом, через Нальчик, на Живой
мост в Китайгород, до посольского Приказа. 17-го октября
государь указал <тайным обычаем> присоединить сюда и санджаки, доставленные при покойном царе. Ротмистр Братцов со
стрельцами и полковник Новицкий с козаками повезли клейноты в
Кремль. Ротмистр *ехал по правой стороне, полковник - по левой; близ ротмистра несли клейноты, присланные Ромодановским, а
близ полковника - присланные Самойловичем. Знамена
следовало нести, положа древки на левые руки, распустивши по земле
тафту, булавы держать вниз головами, привилегии нести особо
от влагалищ. Перед клейнотами стрельцы очищали дорогу, а по
сторонам шесть человек разгоняли толпу батожьем.
На показ народу выставлены были клейноты на крыльце
посольского двора, и в это время ротмистр и полковник сидели в
Приказе. Спустя час они двинулись во дворец. Полковник нес в
руках развернутую гетманскую грамоту. Шли во дворец
Благовещенскою папертью, а клейноты несли среднею лестницею; потом
все вошли в столовую палату. В столовой палате сидел в царском
наряде царь Федор Алексеевич, по правую руку от него стоял
боярин князь Федор Алексеевич Куракин, по левую - Иродион
Матвеевич Стрешнев, а против государева места стоял боярин
Иван Михайлович Милославский, за ним - стольники и дворяне.
Думный дьяк Иларион Иванов стоял против среднего окна.
Ротмистр и полковник приблизились к государю, у входных
дверей палаты остановились те, что принесли клейноты. Думный
дьяк явил государю посланцев, а посланцы ударили челом.
Новицкий проговорил короткую речь о присылке клейнотов, подал
грамоту и велел положить клейноты у подножья царского седалища.
По царскому приказанию, думный дьяк принял грамоту, спросил о здоровье боярина и гетмана, объявил царскую похвалу
боярину и гетману, а посланцам сказал, что, по царской милости, вместо стола, будет послан им корм вдвое. Затем они были
отпущены. Бунчук1, две булавы и знамена лежали на полу столовой
1 Бунчук, из конских волос (попеременно черных с белыми), обшит
был волосяным плетеным снурком; яблоко на нем медное, позолоченное; лежал он в чемодане, которого одна половина была кожаная, а другая -
суконная, малинового цвета.
301
палаты, нижними концами к царскому месту, а верхними - ко
входным дверям палаты. Когда посланцы вышли, боярин князь
Никита Одоевский, а за ним все члены царской думы кланялись
государю и поздравляли его с дорошенковым подданством. Царь
велел стрельцам отнести клейноты в посольский Приказ и
выставить по-прежнему на перилах крыльца для показа народу.
Пролежали эти вещи таким образом с час, потом думный дьяк
приказал отнести эти вещи в оружейную палату, а привилегии
оставить для хранения в делах Малороссийского Приказа.
Так кончилось гетманство Дорошенка и с ним вместе
политическая жизнь этого замечательного человека. Несомненно, он был
искренно предан и постоянно верен идее независимости и
самобытности своей родины, но вместе с тем упорно и ревниво желал, чтобы
этот идеал для нее был добыт им, а не кем-нибудь другим. Хотя во
многих его поступках и заметно было лукавство, но оно
возбуждалось внешними, налегавшими на него обстоятельствами. Верный
продолжатель того, что намечено было Богданом Хмельницким, неудачно приводилось в исполнение Выговским и, наконец, попорчено другими по их неспособности, Дорошенко видел невозможность
сойтись с поляками и искренно желал отдаться Москве, как отдался
ей и Богдан Хмельницкий; но Москва не хотела принимать Доро-
шенка; во-первых, потому, что заключила с Польшею договор, ненавистный для малороссиян и гибельный для идеи самобытности
Малороссии; во-вторых потому, что Дорошенко соглашался
отдавать Украину в подданство с условиями такой широкой местной
свободы, которая противоречила видам московской государственной
политики. Только невозможность сойтись с Москвою бросила его в
подданство Турции. По тогдашним близоруким государственным
понятиям, ему представлялась в розовом свете зависимость от
Турции; он верил в обещания и льготы, основанные на бумажных
привилегиях, точно так же, как доверял им и Богдан Хмельницкий.
Дорошенко даже, можно сказать, поступал прямодушнее Богдана
Хмельницкого: он отдался Турции после того, как уже испытал
решительную невозможность сойтись с Москвою. Дорошенко
оказался виновным более перед малороссийским народом, чем перед
Москвою. Желая достигнуть самобытности, чего бы она ни стоила, Дорошенко не останавливался ни пред какими мерами, присутствовал в Каменце при поругании мусульманами христианской
святыни, отдавал в турецкую и татарскую неволю толпы крещенного
народа - все это с надеждою достигнуть самобытности и упрочить
ее за Украиною, и был жестоко наказан; вместо признательности
от народа, - раздражил против себя народ; малороссияне не пошли
за ним, покинули его, и он должен был, лишенный всякого
сочувствия подчиненных, отдаться на милость того монарха, которому
прежде не захотел отдаваться безусловно.
302
VIII
Дело стародубского полковника Петра Рославца и
нежинского протопопа Симеона Адамовича.
Не раз уже в Малороссии ловкие искатели счастья затевали
посылать в Москву доносы на своих начальствующих лиц, с
целью войти в милость у московского правительства. Доносчики
соображали, что малороссиянам ничем нельзя было так угодить
Москве, как самим предупреждать* ее всегдашнее тайное
желание - скрепить возможно теснее связь Малороссии с остальною
московскою державою и умалить отдельную самобытность
присоединившегося края. На этом пути выехал протопоп Филимонович, преобразившийся в блюстителя митрополичьего престола под
именем епископа Мефодия; по тому же пути шел Бруховецкий - и
из бывшего слуги Хмельницкого сделался гетманом. Оба не
удержались на своей высоте и, не поладивши с Москвой, изменили
ей; но их примеры еще не должны были останавливать других
вслед за ними, а могли только давать им полезную науку. Дело
с Многогрешным было еще в свежей памяти, а оно обошлось
очень счастливо для доносчиков. Сам Рославец был участником
падения; мстивши Демьяну за то, что тот, отрешивши Рославца
от полковничьего уряда, назначил вместо него своего брата Савву.
Не было ничего естественнее явиться намерению посредством
тайного доноса столкнуть Самойловича с гетманства, как уже
удалось, вместе с этим Самойловичем, столкнуть Демка
Многогрешного. Намерение это явилось у стародубского полковника Петра
Рославца и протопопа Семена Адамовича, человека уже известного
нам своею двуличностью.
Рославец, управлявший самым обширнейшим из
малороссийских полков, был очень богат и пользовался между полковниками
первенствующим значением. Самойлович обращался с .ним
дружелюбно, но всегда с осторожностью, - и вот этот-то Рославец
стал искать пути нанести вред гетману.
Возникла у Рославца мысль отделить Стародубский полк от
гетманского управления и отчислить к разряду слободских полков.
Ему казалось, что это должно было придтись по вкусу
московскому правительству, так как оно само прежде принимало
малороссийских поселенцев, отводило им привольные земли, утешало
обещаниями хранить малороссийские права и обычаи, но не
отдавало переселенцев под управление гетмана. Мысль эта возникла