Она берет малыша поудобнее — теперь он лежит на ее руке, головку она придерживает ладонью, а свободной рукой поглаживает малыша по спинке. Малыш принимает новую позу серьезно, сосредоточенно морщит лобик, будто говорит: согласен, давай попробуем, вдруг поможет? «Лассе, — перебирает про себя Элина, глядя на пушистую головку, — Арто, Паарво, Нильс, Стефан». Как выбрать имя ребенку? На чем остановиться? Какое имя ему идет — Петер, Себастьян, Микаэл? А может, Сэм, Джереми, Дэвид? Держа малыша на руках, она чувствует кожей, как у него в животе что-то бурлит, сокращается, и так поглощена этим, что, подняв голову и увидев в темном окне двойной силуэт чьего-то лица, вскрикивает, крепче прижав к себе ребенка, чтобы не уронить.
Тед в спортивном костюме заходит в комнату, швыряет на диван ключи и криво усмехается:
— Нечего сказать, радостно ты меня встречаешь.
Малыш, испуганный криком Элины, опять плачет, но уже по-новому, с удвоенной силой.
— Ты меня напугал, — говорит Элина сквозь шум одними губами.
— Прости, — отзывается Тед, тоже одними губами. — Как у вас дела?
Элина пожимает плечами.
— Дашь его мне?
Элина, кивнув, протягивает ему ребенка. В онемевших руках странная легкость — как в той игре, когда долго-долго стоишь, прижав ладони к дверному косяку, а как шагнешь назад, руки сами взмывают в воздух.
Рухнув на диван, Элина закрывает глаза, роняет голову на низкие подушки. Две-три секунды забытья — и вот кто-то коснулся ее руки.
— По-моему, он хочет есть. — Тед протягивает ей ребенка. — Может, пора его покормить?
— Да черт возьми! — кричит Элина, задирая блузку и придерживая ее подбородком, возясь с застежкой бюстгальтера, поудобнее пристраивая малыша, который размахивает кулачком возле ее набухшей, горячей груди. — А чем я, по-твоему, занята уже час?
Тед смотрит на Элину, ошарашенный ее внезапной вспышкой. Он набирает побольше воздуху, прежде чем заговорить.
— Я же не знал, — отвечает он с расстановкой, извиняющимся тоном. — Я только что зашел.
Малыш чуть не выскальзывает из рук Элины, пыхтит и корчится от нетерпения и голода; Элина все бы на свете отдала, лишь бы прилечь, попросить у Теда прощения, освободиться от жгучего, будто раскаленного, молока и чтобы кто-то принес воды, ободрил ее, успокоил. Малыш неуверенно смотрит на грудь, захватывает сосок, и Элина корчится от боли. Чуть подумав, малыш начинает сосать, деловито, двигая зрачками, словно читая в воздухе невидимые строки.
Элина понемногу расслабляет плечи, взгляд устремлен вперед. Тед сидит напротив в кресле, положив ногу на ногу, хмурится. Элина нерешительно улыбается ему, но вдруг замечает, что смотрит он не на них, а куда-то вдаль, в одну точку, и опять у него тот же странный, рассеянный взгляд.
— Что с тобой?
Тед моргает, ищет ее глазами.
— А?
— Что — с — тобой?
Тед, встряхнувшись, отвечает:
— Все хорошо. А что?
— Да ничего. Просто проверяю.
— Лучше не надо.
— Что не надо?
— Без конца проверять. Спрашивать, что со мной.
— Почему?
— Надоело. Устал повторять, что все хорошо.
— Надоело? — переспрашивает Элина. — Забота моя надоела?
Тед решительно встает.
— Сбегаю в душ, — бормочет он уже на ходу.
Они лежат на кровати втроем, Элина глядит в потолок, малыш спит между отцом и матерью, разметавшись во сне.
— Интересно, — спрашивает Тед, — с какого возраста он начнет себя помнить?
Элина поворачивается к нему. Тед, приподнявшись на локте, глядит на малыша.
— Это у всех по-разному, — отвечает Элина. — Лет с трех-четырех.
— С трех-четырех? — Тед изумленно поднимает брови.
Элина улыбается:
— Про тебя я молчу, мистер Амнезия, речь о нормальных людях с нормальными мозгами.
— Что значит нормальный мозг, мисс Бессонница?
Элина будто не слышит:
— Я помню, как родился мой брат…
— Сколько тебе тогда было?
— Хм… — Надо подумать. — Два. Два года пять месяцев.
— Правда? — Тед искренне удивлен. — Ты помнишь себя с двух лет?
— Ага. Но это как-никак большое событие — рождение брата. Это всякий запомнит.
Тед берет в ладонь ножку малыша.
— Только не я.
— Я читала, у кого есть младшие братья и сестры, у тех и память лучше — более тренированная, что ли. Им легче припоминать события.
— Так вот, значит, в чем дело! — Тед улыбается и, выпустив ножку малыша, откидывается на кровати, руки за голову. — Прекрасное оправдание для моей дырявой памяти. Я же единственный ребенок.
Элина смотрит на Теда, видит линии загара на руках, белый след от часов, мускулы на ногах, темные волосы на груди, вокруг пупка. Ночь жаркая, и Тед лег спать в одних трусах. Странное дело, он совсем не изменился, а ее не узнать.
Тед продолжает:
— С тех пор как он родился, я смотрю на вас и почти вспоминаю свое детство. Почти, но не совсем. Мне вспомнился один эпизод — не радуйся, совсем пустячный, — вспомнилось, как я шел по дороге и меня держал за руку кто-то высокий, в зеленых туфлях — знаешь, на каблуках, не на шпильках, а на толстой подошве.
— На платформе?
— Да. В зеленых, на деревянной платформе.
— Правда? А еще что?
— Все. Просто вспомнил, как рука была высоко-высоко над моей головой.
— Только не говори мне, — Элина переворачивается на другой бок, кладет ему руку на грудь; Тед тут же берет ее ладонь в свои, — что у тебя улучшается память. Может такое быть?
— Судя по всему, да. — Тед подносит к губам руку Элины и рассеянно целует. — Бывают чудеса на свете.
Однажды вечером Лекси осталась в редакции одна. Иннес куда-то исчез, бросив на ходу, что должен посмотреть в чьей-то студии новый триптих, а Лоренс ушел в «Мандрагору». Лекси твердо решила не уходить, пока не вычеркнет двести слов из довольно пространной статьи о Джордже Баркере.[10] Зажав в зубах синий карандаш, она склонилась над машинописной страницей.
«Характерная особенность, самобытное звучание, индивидуальность поэзии Баркера…» — прочла она. К чему здесь «особенность» и «звучание»? А «индивидуальность»? Разве «самобытное звучание» и «индивидуальность» — не одно и то же? Лекси вздохнула, грызя карандаш, чувствуя привкус свинца и дерева. Она перечитывала статью столько раз, что фразы утратили смысл, знакомые слова уже ничего не значили. Лекси занесла карандаш над «индивидуальностью», потом над «самобытным звучанием», снова отложила и, вздохнув, наконец решила: вычеркну «индивидуальность», слово-урод, потому что оно…
Скрипнула дверь, и вошла Дафна, отряхивая мокрые от дождя волосы, плащ.
— Боже! — воскликнула она. — Ну и погодка! — Она огляделась. — В чем дело? Где все? Ты одна?
— Да, — кивнула Лекси. Она и Дафна смотрели друг на друга через стол. Лекси отложила синий карандаш, снова взяла. — Разделаюсь с работой и…
Дафна подошла, заглянула ей через плечо.
— Рецензия Венейблса? Рукописи у него — сам черт ногу сломит. Ума не приложу, почему Иннес с ним работает. Одно у него достоинство — дешевизна. Здесь нет подлежащего, — Дафна ткнула обкусанным ногтем во второй абзац, — а здесь слово «стансы» два раза в одном предложении. Халтурщик. Не знаю, проверяет ли он вообще свою писанину.
Дафна подсела к Лекси, и та, краснея под чужим взглядом, стала править предложение без подлежащего.
— Но то, что тебе это поручили, говорит о многом, — заметила Дафна.
Лекси посмотрела на Дафну — накрашенные губы задумчиво поджаты, на большом пальце зеленое кольцо.
— Ты так думаешь?
Дафна грызла ногти.
— Гм, если он дает тебе править чушь Венейблса, значит, высоко ставит твои способности.
На Лекси вдруг накатила усталость, она зевнула.
— С чего бы? — вздохнула она. — Я уже не верю в свои способности.
Дафна выхватила у нее карандаш.
— Пойдем, — скомандовала она, — хватит. Не мешало бы пропустить по стаканчику, и тебе и мне.
— Я еще не все, — воспротивилась Лекси. Так оно и было, вдобавок она никогда еще не проводила вечера наедине с Дафной и не была уверена, хочет ли. — Мне еще сто тридцать слов осталось вычеркнуть. Я обещала Иннесу…
— Да наплюй ты на Иннеса! Сам-то он чем занят — наверняка виски хлещет с Кохун. Пошли отсюда.
Сунулись во «Французский паб» — любимое местечко Дафны, — но он был битком набит.
— Сто лет придется ждать свободного столика, — буркнула Дафна, глядя на столпотворение с другой стороны улицы.
Хотели податься в «Мандрагору», но передумали. У входа в бар «Колония» Мюриель Белчер пригвоздила их к месту сердитым взглядом.
— Извините, вход только для членов клуба, — проскрежетала она.
Дафна вынула изо рта сигарету:
— Да ладно, Мюриель, всего разок.
— Сдается мне, вы, дамочки, не члены клуба.
— Ну пожалуйста, — взмолилась Лекси, — уже поздно. Все забито. Мы ненадолго. Обещаем не скандалить. Угостим вас стаканчиком.
— А где мисс Кент пропадает?
— С Кохун, — ответила Дафна.
Мюриель подняла бровь, глянула на Лекси:
— Ясно. Ходит налево? Ах она такая-сякая!
— Э-э… — замялась Лекси, не уловив намека, — он…
Дафна поспешила на выручку.
— Скорее небо на землю упадет, — заметила она вскользь.
— Что ж, вам двоим виднее, — хихикнула Мюриель. — Вам лучше знать.
— Так можно войти? — сказала Дафна. — Ну пожалуйста! — И подтолкнула Лекси почти вплотную к Мюриель. Лекси подалась назад, чтобы не упасть на колени к хозяйке бара. — Она работает у члена клуба. — Дафна снова ткнула Лекси в бок; Лекси больно наступила Дафне на ногу. — Разве это не в счет?
Мюриель смерила обеих взглядом.
— Так уж и быть, в виде исключения. В другой раз не пущу без вашего пупсика.
— Без какого пупсика? — прошептала Лекси, пробираясь между столиками.
— Это она про Иннеса, — шепнула в ответ Дафна.
Слово это до того не вязалось с Иннесом, что Лекси не удержалась и прыснула.