— Ты опять делал вот так.
— Как?
Элина хлопает глазами:
— Вот так.
— Когда?
— В саду. Только что. И ты как будто… как бы это сказать… где-то витаешь.
— Ничего подобного.
— Со стороны виднее. Что с тобой? Опять это? У тебя…
— Все хорошо. Я здоров. — Тед прижимает к плечу Иону. — Попрошу у мамы что-нибудь из одежды. — С этими словами он исчезает.
Элина поднимается следом за матерью Теда по винтовой лестнице, виток за витком, мимо закрытых дверей. В этой части дома ей бывать не случалось. Да что там, дальше просторной гостиной на втором этаже она никогда не заглядывала. Мать Теда ведет ее на четвертый, в спальню с бежевыми толстыми коврами, где шторы прихвачены шнурами с кистями.
— Ну, — мать Теда открывает платяной шкаф, — не знаю, что тебе и предложить. Ты ведь настолько крупнее меня. — Она сдвигает в сторону вешалку, другую. — То есть выше.
Элина смотрит из окна на площадь, на деревья, качающиеся на ветру. Листья оторочены рыжевато-бурой каймой. Неужто и вправду осень?
— Ну как, подойдет?
Элина оборачивается: мать Теда протягивает бежевое трикотажное платье.
— Красивое, — отвечает Элина. — Спасибо.
— Переоденешься здесь? — Мать Теда открывает дверь, и Элина исчезает внутри.
Перед ней гардеробная. На обоях большие желтые хризантемы с изогнутыми стеблями. У окна — туалетный столик, сплошь уставленный флаконами, баночками, пузырьками. Элина подходит ближе, расстегивает юбку. Юбка соскальзывает на пол, а Элина, склонив набок голову, читает этикетки: «омолаживающая формула», «для шеи и декольте». Элина усмехается — кто бы заподозрил мать Теда в подобных маленьких слабостях? — и вдруг видит себя в зеркале, без юбки, в запачканной дерьмом блузке, растрепанную, с кривой ухмылкой. Элина опускает взгляд, срывает блузку и натягивает противное платье. И, пытаясь справиться с молнией, вдруг замечает кое-что другое.
Из-за туалетного столика выглядывает угол холста. Здесь, в комнате матери Теда, он кажется до смешного неуместным.
В первый миг Элина отмечает про себя лишь это: картина в самом неподходящем месте, у стены, спрятана за мебелью. Видит толстый слой краски, цветовую гамму: серый, тускло-синий, черный. Элина забывает о молнии. Опустившись на корточки, она тянется потрогать картину, ощутить неровности холста, но в последний миг одергивает себя.
Элина подбирается ближе к картине, потом отодвигается. Видна лишь узкая полоска, сантиметров десять. Она смотрит на водоворот мазков, видит следы кисти на холсте. Нет сомнений, чья это работа, но Элина, сама себе не веря, подлезает под туалетный столик, чтобы разглядеть картину как можно лучше. Приникнув к самому полу, она наконец замечает в правом нижнем углу подпись художника, черной краской, чуть смазанную, — ошибки быть не может.
Услышав стук в дверь, Элина в испуге вздрагивает и ударяется головой о крышку столика.
— Auts,[27] — чуть не плачет она. — Kirota.[28]
— Все хорошо? — спрашивает из-за двери мать Теда.
— Да. — Элина вылезает из-под стола, потирая макушку. — Все в порядке. Простите. — Она открывает дверь, откинув волосы со лба. — Я… э-э… я…
Мать Теда входит в комнату. Они смотрят друг на друга с опаской, как две кошки на узкой тропинке. Нечасто они оказываются наедине. Мать Теда оглядывает комнату, будто боится, что ее ограбили.
— Я кое-что уронила, — мямлит Элина, — и… э-э…
— Помочь застегнуть?
— Да, — Элина облегченно вздыхает, — пожалуйста. — И поворачивается спиной. Едва мать Теда кладет руки ей на талию, Элина вновь видит угол картины, беспорядочные мазки. — У вас под туалетным столиком Джексон Поллок! — выпаливает она.
Руки матери Теда замирают на полпути.
— Правда? — Голос ее спокоен, сдержан.
— Да. Вы представляете, сколько это стоит… Да неважно. Но… это огромная ценность. И очень большая редкость. Интересно, откуда… как вы… откуда у вас…
— Семейная реликвия. — Мать Теда застегивает Элине молнию, потом подходит к туалетному столику. Смотрит на край холста. Трогает баночки и пузырьки, словно проверяя, все ли на месте. Поправляет ручное зеркало. — Есть другие…
— Тоже Поллок?
— Нет. Не думаю. Вероятно, работы его современников. Я, к сожалению, не знаток живописи.
— Где они?
Мать Теда небрежно машет рукой:
— Где-то здесь. Как-нибудь покажу.
Слова застревают у Элины в горле. Вот чудеса! Она в комнате матери Теда, в ее платье, а рядом — Джексон Поллок, спрятанный в угол, будто хлам с распродажи, а они рассуждают о бесценной коллекции, как о безделушках.
— Да, — отвечает она с трудом, — хотелось бы взглянуть.
Мать Теда вежливой улыбкой дает понять, что разговор окончен.
— А как твоя работа, движется?
Элина задумывается. Работа? Какая работа?
— Нет, сейчас не до того. — Она запускает руку в волосы, не в силах отвести взгляд от полоски холста.
— Пойдем вниз?
— Да, конечно. — Элина поворачивает к двери, но взгляд возвращается к картине. — Вот что, послушайте, миссис Р…
— Ах, ради бога, — перебивает мать Теда, выскользнув из комнаты и распахнув перед Элиной дверь, — прошу тебя, называй меня просто Марго.
Лекси сидит за столом в редакции «Курьера», постукивая ручкой о корпус телефона. Потом, схватив трубку, набирает номер.
— Феликс? Это я.
— Дорогая, — слышится в трубке, — я как раз думал о тебе. Ну что, увидимся вечером?
— Нет, у меня срочная работа.
— Я к тебе приду, попозже.
— Нет. Не слышал, что я сказала? У меня срочная работа. Сяду за машинку, как только Тео уснет.
— А-а.
— А хочешь, приходи, приготовь ему ужин. Я начну раньше.
Недолгое молчание.
— Что ж, — начинает Феликс, — пожалуй, смогу. Но дело вот в чем…
— Ладно, не надо, — нетерпеливо отвечает Лекси. — А можешь меня выручить?
— Все, что хочешь.
— Меня посылают в Ирландию, взять интервью у Юджина Фитцджеральда.
— А кто это?
— Скульптор. Величайший из ныне живущих. Редкая удача, что он согласился дать интервью…
— Ясно.
— Значит, — Лекси не слушает: она должна договорить, сейчас или никогда, — мне нужно ехать, и я хотела узнать, не мог бы ты присмотреть за Тео.
Снова молчание, на сей раз потрясенное.
— За Тео? — переспрашивает Феликс.
— За нашим сыном, — поясняет Лекси.
— Да, но… видишь ли… А твоя итальянка?
— Миссис Галло? У нее не получится, я уже спрашивала. К ней приезжают родственники.
— Понятно. Видишь ли, я бы с радостью, честное слово. Но дело в том, что…
— Все, — перебивает Лекси, — забудь. Я и так сомневалась, стоит ли тебя просить, но раз тебе противна даже мысль о том, чтобы присмотреть за ним три дня, — просто выкинь это из головы.
В трубке слышен вздох:
— Разве я что-нибудь такое говорил? Разве я ответил нет?
— Все и без твоих слов ясно.
— Ты сказала — три дня?
— Я сказала, забудь. Я передумала. Попрошу кого-нибудь другого.
— Дорогая, я присмотрю за ним, конечно. С удовольствием.
На этот раз Лекси медлит, пытаясь понять, искренне ли он говорит, нет ли в его словах подвоха.
— Наверняка мама приедет из Саффолка, — продолжает Феликс. — Ей это в радость. Знаешь ведь, она души не чает во внуке.
Лекси задумчиво хмыкает. Мать Феликса всех удивила — несмотря на свой первоначальный ужас от того, что Феликс и Лекси не женаты, стала заботливой бабушкой и по первому зову, отложив собрания женского клуба и варку варенья, мчалась в Лондон повидать Тео и погулять с ним, если Лекси нужно работать. Положа руку на сердце, Лекси рассчитывала на ее приезд. Она ни за что не доверила бы Тео одному Феликсу. Одному богу известно, что могло бы приключиться с ребенком. Другое дело Джеральдина, с ее шелковыми платками и резиновыми ботами, — само спокойствие и надежность. И Тео ее обожает. Но Лекси все еще злится на Феликса за то, что он согласился с такой неохотой.
— Подумаю, — отвечает она.
— Отлично, — говорит Феликс, и по голосу слышно, что он улыбается. — Поговорю с мамой, ладно? Узнаю, согласится ли старушка.
— Как хочешь, — отвечает Лекси и вешает трубку.
Как выясняется, Джеральдина Рофф занята. Ей, к сожалению, никак нельзя отложить дела церковные, надо выстирать напрестольную пелену… в подробности Лекси не вникала. Итак, придется взять Тео с собой, другого выхода нет. Начало февраля. Англия окутана туманом, всюду слякоть, на тротуарах кучи грязного снега. Лекси едет поездом в Холихед, а оттуда — ночным паромом в Корк. Паром качается на серо-стальных волнах Ирландского моря, а Лекси, стоя у борта, натягивает Те о вязаную шапочку по самые уши, укутывает его в одеяло. Паром прибывает в Корк в предрассветной синеве, под моросящим дождиком. Лекси меняет Тео подгузник на полу портового туалета. Тео, возмущенный подобной бесцеремонностью, кричит и брыкается, несколько женщин останавливаются поглазеть. Лекси садится на поезд, идущий вдоль извилистой береговой линии. Тео, прижавшись лицом к стеклу, изумленно выкрикивает: лошадь, ворота, трактор, дерево. Около полудня они прибывают на полуостров Дингл, и словарный запас Тео иссякает. «Море, — подсказывает Лекси, — пляж, песок».
Когда поезд замедляет ход и мимо проносится зеленая табличка «Скибберлоу», Лекси вскакивает, сажает Тео в рюкзак и взваливает на плечи, достает с полки чемодан. «Скибберлоу — Скибберлоу — Скибберлоу, — мелькает в окне, — Скибб…» Распахнув дверь, Лекси невольно отступает: платформы нет, внизу раскисшая дорога. Лекси выглядывает из дверей. Так называемая станция пустынна. Небольшой деревянный навес, зеленая табличка, два ряда путей — и больше ничего.
Лекси кидает на землю чемодан, потом спускается сама. Поезд со скрипом и лязгом трогается. Тео тараторит и визжит от восторга. Лекси поднимает из грязи чемодан, и, едва она подходит к деревянному навесу, перед ней вырастает человек.