Коллекция картин, купленных Форстером для продажи, вызвала у Аргайла чувство глубочайшего изумления, смешанного с отвращением. Все это были грубые топорные поделки, свидетельствующие о полном отсутствии вкуса. Однако цены, указанные в каталогах, поражали воображение. Аргайл не считал себя корифеем в торговле картинами, но он по крайней мере предлагал покупателям те работы, которые нравились ему самому. Брать деньги за подобную дрянь мог только законченный циник. И уж конечно, не Джотто – из похищенных им картин можно было составить уникальную коллекцию, в которой были бы представлены практически все лучшие мастера эпохи Возрождения. Хотя, если подумать… вдруг это искусная маскировка? Кому в голову придет связать эти преступления с человеком, торгующим бездарной мазней?
Разобравшись с коллекцией, Аргайл переключил внимание на содержимое письменного стола. Там также не нашлось ничего интересного. Как и все торговцы картинами, Форстер вел двойную бухгалтерию – для себя и для налогового инспектора. Официальная налоговая декларация обычно представляет собой небольшую колонку из фантастических цифр с таким же фантастическим итогом. Даже Аргайл, знакомый с математикой лишь на уровне начальной школы, быстро освоил эту нехитрую науку. Первый раз ему помогала Флавия.
– Что это ты здесь понаписал? – спросила она, просмотрев его декларацию о доходах. – А где твои расходы?
– У меня их не было, – наивно ответил он.
– Ну как же? А помнишь, мы ездили в отпуск? Ты еще заходил там в краеведческий музей, так?
– Ну, заходил. И что из того?
– Пиши: поездка с исследовательскими целями. Так, сколько мы на нее затратили? Три миллиона лир. Теперь машина – ты заказывал однажды грузовик для доставки картины. Включи сюда же бензин, обслуживание, амортизацию. Еще миллион.
– Но…
– Задействуй воображение, Джонатан! – сердито сказала Флавия и быстро пробежалась по всему списку, там что-то убирая, там что-то вписывая, и так до тех пор, пока ее друг не превратился из человека со скромным доходом в абсолютного банкрота без всяких перспектив. В последующие полгода молодой человек жил с ощущением, что в любую минуту к нему в дверь может постучаться налоговый инспектор. «Только затем, чтобы кое-что уточнить, доктор Аргайл».
Однако рядом со сложной бухгалтерией Форстера его жалкие потуги казались ученическими каракулями. Аргайл просидел три часа, пытаясь разобраться в бесконечных колонках цифр. Заработав головную боль, он в конце концов пришел к выводу, что полиция зря понадеялась на него: он такой же бухгалтер, как и водопроводчик.
Из всех этих цифр явствовало только одно: доход Форстера год от года менялся, но оставался стабильно высоким – он даже смог позволить себе покупку дома и двух коттеджей в поселке. Правда, план отремонтировать коттеджи и продать их богатым лондонцам так и не был реализован. В одном из этих коттеджей, вспомнил Аргайл, жил Джордж Бартон. Из отчетов также следовало, что за последние два года – во всяком случае, официально – Форстер не продал ни одной картины. Вполне правдоподобно: Аргайл и сам стал жертвой падения спроса.
Что еще? Несколько лет назад доходы Форстера значительно возросли – когда мисс Бомонт положила ему зарплату за посреднические услуги – и полгода назад резко упали – когда Мэри Верней дала ему отставку.
Каким образом он зарабатывал деньги, Джонатан так и не понял. За пять лет у него набралось всего две дюжины аукционных каталогов – после участия в торгах их принято оставлять у себя. Но этого было совершенно недостаточно, чтобы обеспечить такой высокий доход.
По бумагам создавалось впечатление, что Форстер испытывал определенные денежные трудности. Если только у него не было иных источников дохода, о которых он умалчивал, предпочитая не загружать лишней работой налогового инспектора. Казалось, ничто не указывало на то, что этот человек был вором-профессионалом высочайшего уровня. Но с другой стороны, не станет же он писать в налоговой декларации: «Один украденный Уччелло…».
Нет, все это ничего не дает. Как и тот факт, что, порвав с Уэллер-Хаусом, Форстер не посчитал нужным вернуть хозяйке кое-какие бумаги: в одной из папок Аргайл обнаружил официально заверенную опись коллекции, прилагавшуюся к завещанию. Исходя из того, что опись была составлена пятнадцать лет назад, молодой человек предположил, что она имела отношение к завещанию дяди Годфри. К сожалению, опись семидесяти двух картин и двадцати семи рисунков не содержала никакой полезной информации, кроме названий и авторства картин. Но, поскольку это было единственное описание коллекции и к тому же незаконно присвоенное, Аргайл спрятал его в карман, чтобы вернуть хозяйке. Он отметил, что рисунок с изображением руки значился как рисунок неизвестного французского художника восемнадцатого века. Подобная неопределенность никоим образом не могла удовлетворить любопытство Джонатана, но с ценой – тридцать фунтов – он мысленно согласился.
Аргайл широко зевнул и решил, что пора и отдохнуть. Он отложил изученные папки, прочее засунул в ящик стола, запер его и сообщил терпеливо ожидавшему Хэнсону, что на сегодня закончил. Он успел просмотреть едва ли четверть имевшихся в кабинете материалов, но остальное могло и подождать. От бумажной пыли у Аргайла пересохло в горле. Хэнсон, освободившийся от дежурства, с энтузиазмом поддержал его предложение посидеть в пабе.
Джонатан вернулся в Уэллер-Хаус ровно в половине восьмого, когда последний в этот день «F-111» пронесся, почти задевая трубы на крышах домов. Аргайл прошел прямо на кухню и поставил на стол бутылку недорогого вина. Он купил его в пабе, отказавшись от любезного предложения старого Джорджа угостить его пинтой пива.
– А, это вы, – сказала миссис Верней, – чем сегодня занимались?
– Помогал полиции расследовать дело.
– Они подозревают вас?
– Нет, попросили разобраться в счетах и бумагах Форстера.
– Ну и как? Вы справились?
– Конечно, нет. Я не силен в бухгалтерии. Форстер мог быть чист как стекло или вторым Аль Капоне – я все равно не сумел бы понять это из его записей.
– До Аль Капоне ему далеко; на мой взгляд, он был самым заурядным жуликом.
– Хм. Кстати, я нашел там вот это. – Джонатан вручил Мэри Верней опись коллекции. Она взглянула на нее почти равнодушно.
– Он прятал ее у себя? Меня это нисколько не удивляет. Если вам попадется еще что-нибудь из моих вещей, будьте добры, прихватите и их заодно. Договорились?
– Разумеется, если только Хэнсон разрешит. Забавно, что Форстер уверял вашу кузину, будто не нашел в доме описи коллекции.
– Наверное, так ему было удобнее морочить ей голову. Ну да что теперь об этом: все равно ничего не вернешь. Надеюсь, вы любите крольчатину?
– Я обожаю крольчатину.
– Отлично. Я задушила этого кролика собственноручно. Как видите, я даже научилась здесь убивать. У нас тут немало людей, готовых распотрошить любое живое существо, покрытое шерстью. Убийство ближних – одно из основных деревенских занятий.
– Похоже на то.
– Э-э?
– Форстер. Я слышал, уже кого-то арестовали?
– Да, – небрежно бросила она, – Гордона. Но я не считаю его виновным.
– Вы слишком хорошо думаете о своих соседях, – заметил Аргайл.
– Разве?
– Конечно. Когда я сказал вам, что Форстер, возможно, был связан с криминалом, вы сразу отвергли эту мысль, хотя он и не вызывал у вас симпатии. Теперь полиция арестовала Гордона, и вы опять не согласны с тем, что он – убийца, хотя и подозреваете его в грабежах.
Мэри Верней пожала плечами:
– Я тешу себя мыслью, что научилась разбираться в людях и знаю, кто на что способен. Пожалуйста, вы можете собирать доказательства того, что Джеффри был вором, я не против. Кто знает? Может быть, вы окажетесь правы. Надеюсь, вам удастся меня в этом убедить. Будьте добры, передайте мне уксус, он стоит справа от вас.
– Расскажите мне о Форстере, – попросил Аргайл, усаживаясь за кухонным столом поудобнее. Разливая в стаканы вино, он испытал некоторое смущение – слишком убогим показался ему собственный вклад в вечернюю трапезу.
– Рассказать? А что вас интересует?
– Все. Вы хорошо его знали? Каким он был?
– Ах, – задумчиво произнесла она, – это запутанная история. – Она посыпала картофель перцем и яростно перемешала его в сковородке. – Но почему бы и нет? Их обоих уже нет в живых. Вы знали, что он был любовником моей кузины?
– Мне намекнули об этом в пабе.
– Форстер познакомился с Вероникой давно. Время от времени он навещал нашу семью, а когда умер дядя Годфри, оказал семье большую услугу, подсказав, как уменьшить налог на наследство. В последние два года он целиком завладел умом и сердцем Вероники. О любви, разумеется, не было и речи – он просто использовал ее.
– Почему вы так думаете?
– Увы, Вероника была не очень привлекательной особой. Я имею в виду не физически, а… ей не хватало какой-то теплоты, человечности. Не знаю, понимаете ли вы, о чем я. Кроме того, у нее был неуравновешенный характер – наверное, об этом вам уже сообщили. Форстер знал за кузиной эту слабость, и, когда у него возникли финансовые проблемы, принялся охмурять ее, рассчитывая наложить лапу на фамильное серебро, как я полагаю. Не могу точно сказать, что он продал; Вероника тем более ничего не знала: она безгранично доверяла ему и к тому же говорила, что нет смысла нанимать эксперта, если собираешься все время проверять его. Нужно отдать ему должное: он был великолепным актером.
– В чем это выражалось?
– Все считали его пренеприятной личностью – все, кроме Вероники. При этом никто не сумел бы объяснить, чем он был так неприятен. Все просто знали: этому человеку нельзя доверять. Бог знает, как только его жена прожила с ним столько лет.
– У него есть жена? Куда же она подевалась?
– Говорят, на несколько дней уехала в Лондон – еще до его смерти. Так что вот-вот должна вернуться. Во всяком случае, ее никто не заподозрит в том, что это она столкнула мужа с лестницы.