Он увидел меня, отпустил заклинание, и последняя молния с шипением и треском погасла. Ощущение от ее следа потускнело, и я одновременно почувствовал уверенность и угрозу. Канон волшебства не даст мне знание и обладание магией в соответствии с моими желаниями, но я уже не сомневался в силе, которой мог овладеть в качестве Руки. Той самой, которая будет направлена против меня, если кто-то обнаружит тайные метки на моей правой ладони.
– Прекрасная работа, – сказал Рука-Вестник и решительно зашагал мимо меня в сторону Восточной крепости. – У тебя хороший нос, как у охотничьей собаки, и ты готов к следующему уроку.
Чем дальше я знакомился с каноном волшебства, тем больше задумывался о более глубокой силе, которую впервые почувствовал в ночь перед тем, как получил метки на правой ладони, когда магия наполняла весь мир вокруг меня, дожидаясь лишь легкого движения моей воли. Мое растущее понимание ограничений канона помогло мне увидеть бабушку совсем в другом свете. И у меня складывалось впечатление, что никто во всем мире – за исключением, быть может, самого императора – не может владеть магией без промежуточных ограничений, ставших следствием древних договоров или планов империи.
Я был близок к тому, чтобы простить бабушке хотя бы отметки ведьмы, если не то, что она меня бросила, и мечтал погрузиться в магию ее народа, отыскать ее границы – так же, как изучал структуру канона, пытаясь отыскать какие-то намеки на мастерство. Но я не мог пойти на риск экспериментов. Рука-Вестник жил в соседней с моей комнате, так близко, что почувствовал бы это даже в том случае, если бы я просто зажег свечу.
Наступила осень, когда Рука-Вестник начал учить меня следующим разделам канона. Мы вновь стояли на берегу озера, глядя на почки лотоса, которые уже появились над листьями.
Рука-Вестник держал в руках певчую птицу, пойманную одной из кошек, обитавших в поместье губернатора, и ее яркие синие перья выделялись на желтом шелке, который ее окружал. Птица лежала неподвижно, она заснула, получив каплю макового масла, но продолжала прерывисто дышать.
– Если ее не трогать, птица умрет, – сказал Рука-Вестник. – Она потеряла слишком много крови, и ее тело не сможет восстановиться. Но при помощи магии исцеления мы сможем ускорить процесс и вернуть ей жизнь.
Он поднес ладонь к птице и открыл третий канал. Над его тетраграммой загорелось прозрачное пламя, но теперь я ощутил его более мягкое воздействие на мир, чем когда Рука-Вестник творил боевые заклинания: волна спокойствия, мягкие цвета и приглушенный звук, ощущение, подобное первому глотку чая в холодное зимнее утро.
Рана птицы исцелялась. Ее дыхание стало более ровным, на месте шрама появились новые перья. Рука-Вестник посадил птицу в одну из клеток, свисавших с крыши беседки, где уже стояло блюдце с семенами подсолнечника и зернами проса. Птица тут же принялась клевать угощение, словно и не находилась на пороге смерти несколько минут назад.
– Магия лишь усиливает способность тела к исцелению, – объяснил Рука-Вестник. – Если оно окажется слишком слабым – старым или больным, – исцеление может привести к быстрой гибели. И, хотя угроза смерти из-за раны миновала, птица нуждается в пище, чтобы восстановить силы, или она умрет от голода.
Сейчас, наблюдая за магией исцеления, я увидел намек на ответ на один из моих самых первых вопросов: как бабушка сумела исправить мою ужасную ошибку? Тогда я также находился на пороге смерти. Только лекарства Доктора Шо восстановили мои силы. Глядя на вернувшуюся к жизни птицу, я забыл об осторожности.
– Я не хочу вас обидеть, Рука-Вестник, – сказал я, – но… такая магия кажется чудом. Боевую магию мне было легче понять. Но это? Есть ли у нее какие-то границы? Если я отрежу птице ногу, получится ли вырастить ей новую? Или она просто возникнет на месте старой? Сможем ли мы обмануть тело и создать новую пару ног или крыльев?
Я почувствовал, что Рука-Вестник внимательно наблюдает за мной, и понял, что перешел черту.
– Лучше и благороднее было бы задать вопрос: почему Руки не отправляются в деревни, чтобы исцелять раны и помогать людям выздоравливать, – с укором сказал он. – Но ответ останется тем же: у императора есть цель – как для нас, так и для исцеляющей магии. Возможно, боги варваров и их почитатели способны делать вещи, которые ты описал, но пределы возможностей магии определяет воля императора, а он не хочет надругательства над природой.
А как же мои уроки верховой езды? И дружба с Иволгой? Разве мне не следовало узнать, что наступает момент, когда следует отпустить поводья, нужда шагнуть за границы правил?
Быть может, Рука-Вестник познакомил меня с мыслью, что границы разрешается немного расширить – чтобы увидеть, стану ли я их нарушать? Возможно, прямо сейчас я не прошел самый важный тест?
– Я стремлюсь к знанию только для того, чтобы лучше служить императору, – сказал я.
– Твое любопытство – ценное качество, Ольха, но после того, как ответ получен, тебе следует его принять, – сказал Рука-Вестник. – Пусть это станет твоим сегодняшним уроком. Когда ты его усвоишь, мы вернемся к волшебству.
Я ощущал разочарование Руки-Вестника, подобно напряжению в спине и плечах и тяжести в животе. Я скучал по бабушке и по Коро Ха – по наставнику, который не начал наши отношения с угрозы.
Когда над поместьем сгустились сумерки, я отыскал Иволгу. Мы часто ели вместе, делая перерывы между игрой в камни и изучением классиков Сиены. Но в тот вечер мне не хотелось игр или занятий, но, если бы я отправился в свою комнату, мое мрачное настроение стало бы еще хуже.
– Привет, Ольха, – сказал Иволга. – Ты вовремя. Я как раз закончил эссе, и мне бы не помешало…
– Завтра, обещаю, – ответил я.
В его комнате произошли существенные изменения для того, чтобы нам стало удобнее. Кровать отодвинули к стене, появилось место для двух стульев и столика с доской для игры в камни; также на нем стояла бутылка, которую я ему принес в качестве благодарности за помощь, и две разные чашки.
Я налил себе выпить. Иволга убрал перо, чернильницу и бумагу и сел за стол. Я протянул ему чашу с черными камнями и сделал первый ход.
От стука камня о доску я стиснул зубы.
– Ты выглядишь так, словно под твою одежду залетел шершень, – заметил Иволга.
– Твой ход, – сказал я резче, чем мне хотелось.
Иволга поднял руки, словно я собрался его ударить.
– Конечно, это не мое дело, но я никогда не видел тебя таким взволнованным, – проговорил он.
Как я мог объяснить свое состояние Иволге? Он кое-что знал о моей сложной жизни дома, где мне приходилось очень много заниматься и не оставалось времени для игры в камни, хотя я ничего не рассказывал ему о бабушке и об уроках магии.
Иволга поставил камень на доску.
– Что с тобой, Ольха? Ты ведь изучаешь магию, разве не так? Или Вестник придумал новое абсурдное препятствие на твоем пути?
Я поставил свой камень, не спуская взгляда с доски. Что я мог ему рассказать? Я знал о его разочарованиях, связанных с отцом, о неудачных экзаменах и о том, какова структура общества в Сиене. Сможет ли он меня услышать, не познакомившись с теми разделами моего разума, которые развивала бабушка?
– Я пошлю за едой, – сказал он и встал.
В этот момент я понял, что мне следовало быть откровенным, если я хотел, чтобы меня услышали и поняли. Чтобы почувствовать себя не таким одиноким в мире, где границы моего двойного воспитания оставили меня в изоляции.
Кому еще я мог довериться, если не Иволге?
– Я начал думать, что необычность системы обучения Руки-Вестника не является его сознательным выбором, – сказал я.
Иволга уселся на свой стул, на время забыв о еде.
– Мы с Крылом заключили пари о том, когда твое терпение лопнет, – сказал он. – Я одержал победу. Крыло считал, что ты сломаешься еще месяц назад.
– Мне казалось, что он хотел, чтобы я сам пришел к правильным выводам, а не получил их от него в готовом виде, – сказал я. – Теперь же думаю, что Рука-Вестник повторяет ту же невнятную чепуху, которую слышал от своего наставника. Что еще хуже, дело не в его нежелании обсуждать щекотливые вопросы или в невежестве; ему самому интересны ответы!
Я описал мой урок магии исцеления – и полнейшее нежелание Руки-Вестника отвечать на мои вопросы, хотя решил не упоминать воспоминания, которые этот урок пробудил. Иволга был моим другом, но оставался сиенцем и сыном Голоса, – я сомневался, что он поймет или простит некоторые мои тайны.
– Вполне возможно, что волшебство просто не способно делать то, о чем ты говоришь, – предположил Иволга. – И тогда все предельно просто.
– А почему не может? – спросил я. – То, о чем я его спрашивал, близко к тому, что он мне показал, вот только речь шла немного о другом применении.
– Не исключено, что это возможно, но император не наделяет тебя такой силой, – сказал Иволга.
– Почему? – сказал я, разочарованный тем, что Иволга не понял моего глубокого разочарования.
– Ты с тем же успехом можешь спросить, почему существует императорская доктрина, – продолжал Иволга, – или почему в имперский экзамен входят классические произведения, а не мистические романы – кстати, гораздо более интересные и наполненные неменьшим значением.
– Экзамены не могут включать в себя все, – ответил я, – иначе тебе придется готовиться к ним всю жизнь.
– Волшебство – это другое, верно? – сказал Иволга. – Ты должен научиться его использовать до того, как начнешь служить императору в качестве Руки. Волшебство, как и все остальное в Сиене, тщательно регламентировано. Вот почему то, что лучше и полезнее для империи, считается важнее, чем создание лишних крыльев для птиц и тому подобные вещи.
Мне захотелось продолжить обсуждение этой проблемы, использовав в качестве примера самого Иволгу. Он оказался за пределами ограничений после того, как не сдал экзамены. Значило ли это, что он не мог быть полезен империи? Но я прикусил язык. Не следовало причинять ему боль, чтобы доказать свою правоту.