– Какая замечательная мать, – прорычал я. – Она готова бросить собственную дочь. Я хорошо умею лгать, Холодная-Лисица. Намного лучше, чем ты. Позволь мне его забрать и покинуть Железный город, и я оставлю жизнь тебе, твоей матери и сестре.
– Разве она не объяснила тебе, Глупый-Пес? – сказала Холодная-Лисица, заметно напрягаясь. – Мы сражаемся не для того, чтобы победить, и, конечно, наша цель не в том, чтобы сохранить собственную жизнь. Главное для нас – показать, что империи и ее слугам можно причинить вред.
– Подожди! – выпалил я. – Не убивай его. Он мой друг.
На губах Холодной-Лисицы появилась медленная, жестокая улыбка.
– Наконец-то толика правды, – сказала она и перерезала Иволге горло.
Я не мог поверить своим глазам. Холодная-Лисица бросилась на меня, и волна ее колдовства пронеслась по мне, точно жар лихорадки.
Я открыл ладонь. Молния вошла в облако пламени, которое она создала, и отбросила ее на землю. Второй импульс боевой магии разбросал в сторону плитки под ее ногами. А третий ее испепелил, превратив в обугленный труп.
Вой у меня в голове затопил мысли о необходимости убить Яростную-Волчицу, об осаде, обо всем, кроме зияющей раны на шее Иволги. Ножом Холодной-Лисицы я разбил замок, удерживавший кандалы, и осторожно положил Иволгу на землю. Его кожа была теплой, но он не шевелился и не дышал.
– Нет… нет, – заикаясь, прошептал я и потянулся к третьему каналу магии.
Бледная плоть Иволги казалась почти здоровой, когда я направил на него магию исцеления. Я поднес тетраграмму к его шее и пожелал, чтобы ужасная рана закрылась. Какая-то часть моего сознания помнила певчих птичек, умиравших у меня в руках, и убеждала быть осторожнее. Другая часть, видевшая кровь на плитках и на груди Иволги, лившуюся из его горла, понимала, что об осторожности следовало забыть.
Со стороны южной стены послышался грохот – я узнал взрывы сиенских гранат. Затем ощутил холод в легких и тепло на коже – Рука-Вестник сотворил молнию. Он почувствовал мое предупреждение Холодной-Лисице и отголоски нашей схватки – и атаковал.
Слишком поздно.
Я зачерпнул еще глубже в каноне волшебства, забрав все, что мог, в третьем канале. Сила прошла сквозь меня, точно вспененные пороги, желая увлечь за собой в глубину – мир превратился в смазанные обрывки звуков и ощущений. Я прижал руку к ране Иволги – словно замыкая малую дистанцию, которая нас разделяла – и влил в него магию.
Его сердце остановилось. Раны не исчезли.
Я искал любые остатки силы, но все мои попытки разбивались о каменную стену канона, границу магии, которую император позволял использовать своим слугам. Я бился об эту стену, и отчаянный крик вырвался из моего горла. Когда еще ребенком я прикоснулся к магии, то не столкнулся с подобными ограничениями. Моя воля парила над структурой мира. И я мог изменять реальность по своему желанию. Исцелить раны Иволги – даже раны трупа – и заставить его сердце биться, а легкие работать для такого могущества были мелочью. Но канон не позволял выйти за грань воли императора. А император не разделял моего желания спасти жизнь Иволги.
Но я владел и другой магией.
Ухватившись за ниточку надежды, я потянулся к колдовству бабушки – моей бабушки, которая сумела вернуть меня к жизни в ночь, когда я превратил себя в чудовище.
Я ощутил жар огня, боль и судороги изменения. Ничего другого. Я не нашел тайны магии оживления.
Как она это сделала? Отчаяние превратилось в воющий гнев.
Я знал так мало! Я отрицал любую возможность истинного обучения. Зажатый и ограниченный желаниями других людей, отрезанный от силы, способной спасти моего друга.
Отчаяние создало во мне пустоту. Единственное, что мне оставалось, – направлять в него все больше и больше исцеляющей магии; с тем же успехом можно было лить воду в бездонную пропасть. Мир помутнел, был лишь Иволга, его раны и жалкая магия, которой я владел, надеясь, вопреки здравому смыслу, что его раны исцелятся, синяки исчезнут, легкие наполнятся воздухом, а сердце снова начнет биться.
– Ольха, – послышался знакомый голос, приглушенный и мягкий, словно он доносился сквозь воду.
Я почувствовал руку на своем плече, потом другая ладонь повернула мое лицо в сторону от Иволги. Рука-Вестник смотрел в мои глаза. И я увидел панику в его взгляде.
– Отпусти его, Ольха, – продолжал Рука-Вестник. – Он мертв.
Его слова разбились о мой разум, не желавший ему верить. Я отстранился, протянул руку к Иволге и бросился всем телом на стены канона, понимая, что мне их никогда не пробить. Тем не менее я снова и снова их атаковал. Единственная надежда Иволги, как и моя, находились дальше, в глубинах могущества, к которому я прикасался до того, как мой мир сузился под воздействием договора и канона.
– Ольха!
Я оставался глухим к словам Руки-Вестника. И тогда он отыскал другой способ до меня добраться.
Я ощутил его магию, хотя и приглушенную моими отчаянными ударами о стены канона. На меня накатила мощная волна, я чувствовал ее тяжесть на плечах, и у меня перехватило дыхание. В уголках глаз вспыхнул свет. Что-то стиснуло мои конечности – руки прижались к телу, колени сомкнулись. Я упал рядом с Иволгой. Однако продолжал свои попытки сотворить невозможную магию за пределами канона, но теперь моя воля ослабела, как будто превратилась в свинцовую, неподвижную конечность.
– Остановись, Ольха! – Рука-Вестник отдал мне прямой приказ. – Ему уже не поможешь.
Только теперь я понял, что он прав. Когда я приходил в себя, я увидел мерцавшие веревки из радужного света, которые связывали мои руки и ноги, и не мог отвести от них ошеломленного взгляда. В этот момент магия Руки-Вестника исчезла, а вместе с ней и мои путы.
– Ольха. – Вестник наклонился ко мне и протянул руку. – Теперь ты в порядке.
– Что… Что вы со мной сделали? – спросил я дрогнувшим голосом.
На миг его лицо стало жестким.
– То, что ты делал, было опасно. Мертвых нельзя вернуть к жизни, Ольха. Ты бы убил себя.
– Что вы сделали? – повторил я.
– Я применил магию, которой ты со временем овладеешь, – сказал он и помог мне подняться на ноги. – А теперь расскажи, что здесь произошло.
Я попытался восстановить равновесие, и мне даже удалось устоять на ногах, но, когда мой взгляд снова упал на Иволгу, по телу прошла судорога и меня едва не вырвало.
– Ты сделал все, что было в твоих силах, – сказал Вестник, обнимая меня за плечи, чтобы поддержать.
– Нет, – возразил я, отстраняясь от него, и моя скорбь превратилась в гнев. – Нет, мы не сделали. Нам следовало начать атаку сегодня утром. Мы могли бы его спасти!
Лицо Вестника стало жестким, но он не ответил на мое обвинение.
Он посмотрел на обугленные останки Холодной-Лисицы, лежавшие на разбитых плитках в луже грязи и пепла.
– Это?.. – спросил он.
– Ее дочь, – сказал я. – Я не знаю, где сейчас Яростная-Волчица. Другая дочь, скорее всего, защищает туннель.
Рука-Вестник сумел показать такт и присутствие духа, никак не отреагировав на мою неудачу. Его взгляд вернулся к Иволге, и на лице появилась печаль.
– Мы могли его спасти, – повторил я.
Он открыл рот, словно собрался ответить, но не сказал.
Струи дождя смешивались с кровью Иволги, превращаясь в ярко-красные ручейки.
– Я разберусь с Яростной-Волчицей, если она все еще в Железном городе, – сказал Вестник, указывая в сторону остальных пленников – бывших воинов гарнизона. Среди них двигалось полдюжины солдат, которые снимали с них кандалы, используя наконечники своих кинжалов. – Отведи этих людей в наш лагерь, – приказал Рука-Вестник. – Сражение еще продолжается, но найэни сдадутся, лишившись своих ведьм.
– Мы могли бы…
– Мы могли, – жестко перебил Вестник, – но не сумели. И теперь нам с тобой жить с этой ошибкой.
– С ошибкой? – Мой голос дрогнул. – Наша ошибка стоила Иволге жизни. И еще дюжине людей…
– На войне смерти неизбежны.
– На какой войне? – Теперь я кричал, мой гнев вырвался наружу. – Это не война! Несколько сотен мятежников заняли город, который уже голодал, и мы могли заставить их сдаться в тот день, когда прибыли сюда! Яростная-Волчица сбежала, но она все равно бы сбежала. А Иволга остался бы в живых.
– А что сделал ты, чтобы его спасти, за те два дня, которые провел в компании наших врагов? – потребовал ответа Вестник.
Я постарался успокоиться, чувствуя, как чешутся мои отметки ведьмы. Один щит лжи разбился во время моей схватки с Холодной-Лисицей. Пришло время выставить другой.
– Неужели вы думаете, что они позволили бы внезапно появившемуся крестьянину-добровольцу – во время осады! – охранять самого ценного пленника? – резко спросил я. – Они поставили меня часовым на стену. И, как только появилась возможность, я покинул свой пост, убил двоих мятежников и добрался до Иволги, пока он еще был жив, – но Холодная-Лисица перерезала ему горло. И это намного больше, чем сделали вы.
Его лицо снова стало жестким. Мне лишь оставалось надеяться, что моя дерзость сделает высказанную полуправду более убедительной, без вуали уважения и норм приличия.
– Твоя скорбь понятна, – после паузы холодно заговорил он, – и я не стану обращать внимания на твое неуважение. Однако ты будешь выполнять приказы, Рука-Ольха.
С этими словами он покинул двор гарнизона, оставив меня потерянно стоять и смотреть на бежавшие по небу тучи, дожидаясь, когда мои люди освободят остальных узников. Вскоре я почувствовал пламя и боевую магию, а потом мои плечи свела судорога. Вестник нашел Горящую-Собаку или Яростную-Волчицу, кто-то из них применил магию и сбежал. Как ни странно, я вместе с горечью почувствовал удовлетворение. И хотя Яростная-Волчица могла уцелеть, оставаясь помехой для империи, поднятое ею восстание стоило ей одной дочери, и поражение сделает легенду о ней не такой красивой. А Вестник, несмотря на все свое бессердечие, не сумел ее убить.
В том, что эти воины бесконечно кружили друг подле друга, наносили мелкие раны, медленно пускали кровь своим врагам, но не могли нанести решающий удар, была некая ужасная справедливость. Как жаль, что они не могли вести свои сражения в одиночку, изолированные от остального мира. Там, где их противостояние не приводило бы к осадам городов и голоду. Там, где романтические баллады о прошлых войнах не обманывали бы юношей, мечтающих о славе, но находящих лишь смерть.