Я проделал последние шаги, нанес заключительный удар. Огонь, собравшийся на кончиках моих пальцев, покатился по земле. Барабаны смолкли.
– Призывающий-огонь…
Скандирование началось медленно, точно первые пульсации наводнения.
– Призывающий-огонь! Призывающий-огонь! Призывающий-огонь!
Скандирование превратилось в волну, которая накатывала и обрушивалась на меня, пока я шел – мои щеки заливала краска, я и сам был удивлен тем, что у меня получилось, – к своему месту в круге.
– Призывающий-огонь!
Атар улыбнулась, взяла мою правую руку и наклонилась к моему уху.
– Значит, ты больше, чем кажешься. Полагаю, тебе есть что рассказать. Но позднее, сейчас моя очередь.
И Атар, знавшая все танцы Ан-Забата, устроила представление, которое превзошло мое так же, как солнце затмевает звезды.
После того как все пришедшие станцевали, Катиз вышел в центр круга и поднял вверх широкую бронзовую чашу, украшенную серебряной филигранью, похожей на ту, что я видел на обелисках и статуе Нафены в Благословенном Оазисе.
– Свежий ветер обещает воду! – крикнул он.
И собравшиеся ответили:
– Все течет в Ан-Забат!
Он наклонился и выкопал неглубокую ямку. Затем поместил туда чашу так, что лишь ее края поднимались над песком. Потом посмотрел на меня, и его пальцы замерли над пустой чашей. Мое присутствие несло в себе опасность, хотя я и открыл им свою запрещенную магию. Я увидел по его глазам, как он размышлял, оценивая риск моего возможного предательства и то, что мое присутствие могло быть ловушкой, задуманной империей.
Наконец он коротко поклонился мне – маленький жест доверия, предшествовавший откровению, сравнимому с тем, что недавно сделал я.
Сила потекла из него в чашу, потом дальше, в землю. Это было не начало призыва ветра – который я уже хорошо знал, – но нечто, имевшее прохладную, освежающую текстуру.
Струйка воды пролилась на дно чаши. Люди стали подходить к Катизу в центр круга, один за другим они брали чашу в руки и пили.
– Только не надо делать вид, что ты удивлен, – сказала Атар. – Ведь в воде есть воздух, а вода – в воздухе, разве не так?
То, что Атар приняла за удивление, на самом деле являлось пониманием. Тонкая магия, вплетенная в выступление клинка-ветра, и знакомая серебряная филигрань чаши Катиза вместе ответили на вопрос, который преследовал меня с того самого момента, как я впервые увидел Благословенный Оазис.
Я повернулся в сторону далекого сияния Ан-Забата. Там, под обелисками, глубоко под городом, я увидел магию, подобную легкому бризу над спокойным прозрачным водоемом. След чуда Нафены не был вторжением, но необходимой нитью – источником взаимодействия энергий между оазисом, зеленым поясом и населением города. Только теперь, когда я знал, куда следовало смотреть, я сумел почувствовать пробуждение древней силы, которую удерживали обелиски и статуя, помогавшие Ан-Забату жить дальше.
– Пойдем, призывающий-огонь, – сказала Атар и взяла меня за руку. – Теперь пришел наш черед пить.
Глава 20. Форма ветра
– Я принес рисовую кашу и чай из женьшеня.
Джин со стуком поставил поднос на прикроватную тумбочку, пересек комнату и одним движением сдвинул в сторону штору, закрывавшую окно.
– У меня нет похмелья, – сказал я, моргая в потоках света позднего утра.
– Вы легли спать после рассвета, – заметил Джин. – В третий раз за месяц.
В последние несколько недель Джин стал более дерзким и обращался со мной как с эгоистичным ребенком, а не со старшим братом в огромной семье империи. Умом я уже с подозрением относился к понятиям уместности и иерархии, в особенности учитывая, что они помогли изолировать сиенских правителей Ан-Забата от проблем простых людей. В конечном счете строгое соблюдение правил приличия лишило бы меня возможности увидеть то, что происходило в городе. Однако после детства и карьеры, полных правил о том, кто должен склоняться перед кем, его тон вызывал у меня раздражение.
– Я занимаюсь изучением города, – сказал я Джину. – Сам наблюдаю за экономикой, чтобы проводить наиболее успешную политику, и мы это обсуждали с Голосом-Родником.
– В самом деле? – спросил Джин, который расставлял посуду для моей трапезы. – И насколько полезным оказалось изучение?
– Я видел, как дети охотятся на крыс. Матери и отцы голодают, чтобы их ребенок получил хоть что-нибудь съестное.
– Дети охотятся на крыс во многих городах, ваше превосходительство.
Я старался говорить ровным голосом, несмотря на раздражение, которое он вызывал своим поведением, – и в еще большей степени строением империи, которое он, казалось, был готов защищать.
– Разве мудрец Путник-на-Узком-Пути не написал: «Человек, чьи богатства получены путем страданий несчастных, и вор, окружающий себя чужой роскошью, очень похожи и заслуживают равного презрения»? А как же быть с империей? Как быть… – Я показал на мои шелковые простыни, дорогие картины на стенах, а также нефритовые, золотые и мраморные украшения в спальне. – Как быть со всем этим? Чем я лучше вора, живущего в роскоши, в то время как дети голодают?
Мои слова повисли в воздухе, и я понял, каким абсурдным показались ему мои слова. Они бы и мне показались абсурдными, если бы не Железный город и Атар. И не моя бабушка, которая открыла мне другой взгляд на мир, когда я был слишком молод, чтобы оценить значение ее дара.
Джин поджал губы. Когда он заговорил, в его голосе я впервые услышал предупреждение.
– Почему я ваш слуга, а не мертвец, как многие другие оборванцы Сор-Калы, Каменного города, где я родился? Перед нами открываются пути, ваше превосходительство. Не все они одинаковы и далеко не каждый заканчивается хорошо, но мы должны следовать по ним, как того требуют долг и правила. Эта истина, которую на тяжком опыте постигают в Тоа-Алоне.
Распространенная защита лицемерной империи, но сейчас я не желал слышать ничего подобного. Путь Иволги привел его к смерти в грязи Железного города, но такой конец не был неизбежным. Как гниющие листья и растущие деревья помогают создать узор мира, так действия каждого человека определяют пути, по которым мы следуем. И те, кто обладают властью, такие, как Голоса императора или министры торговли, могут придать этим дорогам новые направления. Я решил, что не стану слепо идти вперед, как прежде, когда привел Иволгу в Железный город, не думая о вреде, который мог причинить тем, кто меня окружал.
– Вы слишком устали после бессонной ночи, ваше превосходительство, – сказал Джин. – Я советую вам устроить себе выходной и отдохнуть.
Я последовал его совету, но следующей ночью вновь отправился в город, где встретился с Атар. Я рассказал ей о моем нетрадиционном воспитании, когда мне приходилось разрываться между уроками бабушки и сиенским образованием, а она, в свою очередь, открыла мне много нового об Ан-Забате и его народе. Конечно, более всего я хотел понять магию Ан-Забата.
– Как Нафена создала оазис? – спросил я, когда мы гуляли ночью по улицам.
Атар как танцовщицу-ветра хорошо знали и уважали во всех уголках города – в тавернах, где отчаявшиеся искали утешения в вине; в переулках порта, где те, кому было больше нечего продать, торговали собой. Атар легко проходила мимо людей, делилась с ними в равной мере монетами и добротой, и везде мы находились рядом с тенью обелиска.
– Это было чудо, – ответила она, – магическое действие вопреки воле богов.
– Да, – сказал я, – но как? Так же, как наполняются чаши, только в более грандиозных размерах? И почему заклинание продолжает работать, хотя после ее смерти прошли столетия?
Казалось, Атар позабавил мой вопрос. Наши разговоры становились более сложными по мере того, как я лучше овладевал языком Ан-Забата, – пусть еще и не свободно, но уже мог спрашивать о понятиях, которые она не хотела обсуждать на сиенском, в котором не хватало слов, обозначающих сложные смыслы.
– С тем же успехом ты можешь спрашивать, почему встает солнце или ветер дует в пустынях или почему там никогда не идет дождь, – сказала она. – Нафена переписала законы природы и запечатала свою волю в камне обелисков. Она сделала мир не таким, каким он был.
Я посмотрел на возвышавшийся перед нами обелиск. Старый песчаник оставался блестящим и гладким, словно его поставили сегодня утром. Теперь, когда я начал понимать магию обелисков, мне уже удавалось чувствовать ее след – легкую прохладу на руках, свидетельство того, что узор стал не таким, каким был бы в противном случае.
– В детстве я сотворил магию, не пройдя надлежащего обучения, – сказал я. – Моя бабушка еще не оставила на мне своих отметок, но я ощущал зыбь ее заклинаний и сам имел возможность прикоснуться к силе. Мне казалось, что для меня открыты все возможности. И всю свою жизнь я пытался понять это чувство. – Я указал в сторону обелиска. – Это первое, что мне довелось увидеть с тех пор, близкое к мощи, которую я тогда испытал.
Я не стал упоминать императора, чья постоянно передававшаяся энергия питала его Голоса и Руки и являлась горой, возвышавшейся над узором мира. Обелиски были чудом, но от них у меня не возникала внутренняя дрожь, они не наполняли мое сердце ужасом и благоговением.
Атар потерла предплечья со спиральными татуировками – знаками ее магии.
– Ты говоришь о том, с чем мы встречаемся время от времени, – некоторые дети способны чувствовать рябь от призыва-ветра. Их выбирают в качестве говорящих-с-ветром или клинков-ветра и ставят пометки с самых юных лет. Творить магию без таких пометок – значит, выходить на территорию, которую боги ревностно охраняют. Нафена заключила договор, чтобы мы могли обладать силой, защищенной от божественного гнева.
– В историях, которые рассказывала моя бабушка, боги сами подарили ведьмам Найэна свои метки, – сказал я.
Атар задумалась.
– Быть может, твои боги добрее, чем наши, – они все еще испытывают зависть, но готовы поделиться с нами малой частью своей силы. В пустыне мы знаем, что небо и песок в лучшем случае равнодушны, а в худшем хотят нашей смерти.