происходит с его Голосами, но он чувствует следы магии, которую ты используешь, взятую из канона или как-то еще.
– Ты не понимаешь, о чем говоришь…
– Когда в Железном городе ты использовал Восточную магию, а потом здесь, в Ан-Забате, император и его Голоса увидели ее как сгусток крови в венах и артериях передачи. Нам нет особой пользы от магии Найэна, но Рука-Вестник посчитал, что твое любопытство и глупость могут принести пользу империи. И оказался прав. Мы не знали, каким образом, но у тебя получилось. Прошлой ночью, когда ты обратился к магии Ан-Забата и император добавил ее в канон, к нам пришел Родник, и мы выпили за твой успех.
Пройдет совсем немного времени, наши корабли станут бороздить моря под имперской тетраграммой, и Ан-Забат будет по-настоящему, а не на словах, нам принадлежать. Пока мы с тобой беседуем, Пепел точит свой меч. Про него рассказывают, что он не убивает своих жертв, пока на их телах остается хотя бы крошечный клочок кожи.
В щели появились его глаза, и я отшатнулся от двери.
– Прощай, выходец с Востока. – Он рассмеялся. – Увидимся на рассвете, когда твои страдания достигнут пика, а потом им придет конец.
Только в тот момент, сидя на полу, испытывая потрясение и вспоминая смех Алебастра, я осознал весь ужас своей ошибки. Слух, которым меня пугал Чистая-Река, являлся всего лишь слухом, но с долей правды. Я считал, что соблюдал осторожность, и надеялся узнать правду магии или по меньшей мере почувствовать принятие, понимание и любовь. Но камни были брошены в тот момент, когда Рука-Вестник пометил мою левую руку.
Впрочем, у меня не было времени ругать себя, размышлять над намеками и выводами, которые следовало понять и сделать. Сейчас мне требовалось предупредить Атар, Катиза и других говорящих-с-ветром. Город потерян, но, возможно, им удастся спастись.
Я вскочил на ноги, достал черный сундук с тремя железными замками, который привез с собой из Найэна, и прижал обсидиановый клинок ножа бабушки к левой ладони. Мне потребуется магия, но до тех пор, пока на руке остается тетраграмма, Голос-Родник и император будут знать о каждом моем заклинании, даже если я добавлю его в канон, как они добавили призыв ветра. Я вызвал огонь, имея на левой ладони тетраграмму и, сделав это, предал один из главных секретов Найэна. К счастью, воспоминание о хрупких костях и скрюченных конечностях меня пугали, и я не стал пытаться изменить форму. Так что некоторые мои тайны остались неприкосновенными.
Я принялся срезать канон вместе с плотью, стараясь не обращать внимания на боль. Кровь текла с того места на ладони, где находилась тетраграмма, и колодец силы, который я ощущал с тех пор, как Рука-Вестник меня пометил, мгновенно исчез. Я смотрел на свою изуродованную руку и руины стольких надежд – Коро Ха, моего отца и своих собственных. Впрочем, времени жалеть себя у меня тоже не было. Я завернул руку в кусок ткани, прижал ее к груди и принялся искать возможность выбраться из комнаты.
Дверь была закрыта на замок, цепочку и задвижку. Ставни на окнах заперты на засов снаружи. Сквозь щель я увидел Джина, который нес в руках ворох постельного белья, в другом конце бамбуковой рощи.
– Джин! – крикнул я и принялся стучать в окно здоровой рукой.
Он так удивился, что чуть не уронил свою ношу. Стюард огляделся по сторонам, проверяя, нет ли рядом любопытных глаз и ушей, и осторожно подошел к моему окну.
– Мне не следует с вами разговаривать, – прошептал он. – Прошу вас, Рука-Ольха, отпустите меня.
– Что они говорят, я сделал, Джин? – спросил я.
– Они сказали, что вы предали империю.
– Как? Скрыв то, что получил ведьминские отметки до того, как понял, что они означают? Пытаясь как можно больше узнать про этот город и помочь его жителям? Где здесь предательство, Джин?
Он отшатнулся, и я испугался, что он меня бросит и сбежит.
– Вы предали доверие империи, Ольха. Вы скрывали…
– Они также предали мое доверие, – заявил я. – Они два года придумывали, как использовать меня, чтобы заполучить магию говорящих-с-ветром. Они могли дать мне шанс действовать с ними заодно, но все скрывали – даже император, когда я стоял у подножия его трона.
Он поморщился, но приблизился к окну, а я продолжал:
– Что произошло в Тоа-Алоне, Джин? – Я прочитал не один том по истории империи, но про это нигде ничего нет. Ты говорил о тяжелых уроках. Что сделала империя?
Джин вздрогнул, почти прижался лицом к ставням, и в его глазах зажегся огонь.
– Если бы не великодушие империи, мы все были бы мертвы и похоронены вместе с говорящими-с-камнями в руинах Сор-Кала. Многое было спрятано, говорящие-с-камнями скрывали правду от своего народа, хотя сделали вид, что сдались и поделились всем, что умели. Когда империя узнала… – Он покачал головой. – Руки, даже Голоса… Ваша сила ничто по сравнению с силой императора. Он человек-бог из легенд, которые рассказывают в глубоких пещерах, имена богов забыты, но лица вырезаны в камне. Империя не покоряла Сор-Кала. Он сдался, его правители лгали, и сам император его похоронил.
– И в тебе нет к нему ненависти? – спросил я. – За то, что он стал причиной смертей и разрушения?
Джин сделал глубокий вдох.
– Нас предупредили. Люди покинули город. Только говорящие-с-камнем и те, кто отказались уйти, были убиты.
– Значит, они убили нескольких вместо всех? Я бы не назвал это великодушием, если бы мне пришлось смотреть, как гибнет мой дом.
– А разве обман не является преступлением? – возразил Джин.
– Таким ужасным, что оно заслуживает смерти?
– Я не вырезанный из камня бог, чтобы осуждать, – пожав плечами, сказал он.
– А император? Или Голос-Родник?
Мои слова заставили его задуматься, и я тут же бросился в щель в его защите.
– Какое преступление совершили говорящие-с-ветром? Они никогда не обманывали империю. Они защищают тайну своей магии, оберегая собственные жизни. Империя разрушила Сор-Кала, но спасла тоа-алони. Здесь они готовы уничтожить ан-забати, однако спасут Ан-Забат. Не затем, чтобы наказать преступление, не отомстить за неуважение, лишь для того, чтобы установить контроль над торговлей в Пустынных землях. Разве за это следует убивать?
– Почему я должен вам верить? – спросил он. – У меня есть только ваше слово, а вы – предатель.
– Ты знаешь, что в самом лучшем случае они меня убьют, – сказал я. – Если ты ничего не сделаешь, твое бездействие укажет на то, что я должен умереть. Разве ты каменный бог, чтобы иметь право на осуждение?
– И что вы хотите, чтобы я сделал? – спросил он, наградив меня хмурым взглядом сквозь щель в ставнях. – Бросился в сражение, чтобы вас освободить, и приговорил нас обоих к смерти?
– Нет, – ответил я. – Просто открой окно.
Джин оценил размеры окна и нахмурился.
– Оно слишком маленькое.
– У меня имеются собственные возможности, – ответил я. – Прошу тебя, Джин. Я обманул империю, но и она лгала мне. Если я поступил неправильно, то же можно сказать и про нее. Почему я должен быть наказан, в то время как империя делает все, что пожелает? Лишь потому, что она сильна, а я слаб?
Он перевел взгляд на засов на ставнях. Если забыть про логику сиенской философии – знакомое поле боя, – я мог лишь надеяться, что мои доводы разбудят его чувство справедливости, несмотря на то, что в нем смешались понятия Тоа-Алона и Сиены.
– Эти шторы следует повесить просушиться, иначе они покроются плесенью, – сказал он и отошел от окна.
– Джин! – крикнул я ему вслед. – Поступи так, как считаешь правильным!
Он замер на месте и, задумчиво нахмурившись, оглянулся через плечо. Он переводил глаза с одного предмета на другой, и я видел, что он напряжен.
– Я… должен подумать, – сказал он наконец и ушел.
Я ходил по комнате и изо всех сил сражался с подкатившей к горлу тошнотой. Я понимал, что, даже если Джин решится открыть окно, мне придется стать намного меньше, чтобы в него протиснуться.
Некоторое время спустя – возможно, час или больше – я услышал шум за окном, звон стали и громкий топот.
Отряд стражников в боевом облачении направлялся к главным воротам крепости. У меня появилось ощущение, будто я проглотил камень. Они устроят охоту на Атар, Катиза и других говорящих-с-ветром и убьют их по моей вине. А мои друзья подумают, что я их предал.
Я не мог больше ждать Джина и принялся оглядываться по сторонам. Мне оставили мои книги, кисть, чернильный камень, пресс-папье и украшения на стенах. Я взял пресс-папье и ударил им в ставни. От нескольких досок отлетели щепки, но засов выдержал. После четвертого удара дешевое пресс-папье треснуло, после пятого – развалилось пополам.
Взглянув на результат своих усилий, я понял, что надежды на спасение не было. Окно рано или поздно поддастся, но к тому моменту я привлеку к себе внимание и будет поздно пытаться спасти Атар. Я мог вызвать огонь, чтобы расчистить себе путь на свободу, но пламя может оказаться скорее опасным, чем полезным. Будь у меня боевая магия, я мог легко взорвать окно, превратив его в обломки. Я чувствовал себя глупым и импульсивным. Срезав с руки канон, я лишил себя ценного инструмента.
Но, с другой стороны, канон сам по себе не являлся магией. Я срезал уздечку и удила, но лошадь никуда не делась – если я смогу подчинить ее себе. Как в тот раз, когда я слепо потянулся к силе, чтобы изменить форму, сейчас я попытался ухватиться за боевую магию. У меня появилось ощущение, будто я оказался на голой равнине, где когда-то высился огромный дворец. Узор мира не изменился, как и в тот раз, когда я стоял на коленях в Храме Пламени, но виделся лишь как тень, едва различимый след, приглушенный моими ведьмовскими метками и привыканием к канону. Я начал нащупывать путь вперед, к едва различимому чувству тепла на коже, холодного ветерка, наполнявшего легкие.
А в следующее мгновение сумел ухватиться за знакомую мне боевую магию, и тут же тепло на коже превратилось в жар костра, а ветерок в легких уступил место зимнему холоду, от которого у меня начали стучать зубы и я прикусил язык. С кончиков моих пальцев сорвались молнии, промчались сквозь стол, стул, книжный шкаф – но не тронули окно.