Он засунул два пальца в шелковый мешочек и достал оттуда сухое зернышко.
– Это простое растение. Ползучая лоза, часто встречающаяся в Тоа-Алоне. – Он протянул руку ко мне, чтобы я смог его разглядеть. – Обитатели Тоа-Алона называют его нор кахол, что в переводе примерно означает лиана падали. Не требуется изучать их язык, чтобы понять смысл этого названия. Дело в том, что растение предпочитает расти в теле, а не в земле.
Зернышко беззвучно упало в мешочек. Вестник положил нож и взял чайник за ручку.
– Лиана падали – распространенное растение. Гораздо труднее отыскать снадобье, которое влияет на разум, не притупляя боли. Но, когда к твоим услугам целый мир, можно найти все что угодно.
Он поднял чайник, и я вздрогнул, но Вестник потянулся к бабушке. Кровь отхлынула от моего лица.
– Уже? – сказал Вестник. – Пепел был бы разочарован. Ну ладно. Я бы предпочел остановиться на этом, пока дело не дошло до криков и крови.
Я открыл рот, пытаясь придумать, как избавить ее от мучений, не выдавая последнего секрета и надежд Ан-Забата.
– Она старая женщина, – выпалил я. – Как ты можешь ее мучить? Ее защищают нормы морали.
– Однако она не сиенка и отказалась принять империю с ее доктриной, – сказал Вестник и поднял чайник. – Мы будем дискутировать о принципах морали или перейдем к делу? Покажи мне, как доставать воду из земли, и ей не придется страдать.
– Я же сказал, – ответил я, отчаянно стараясь найти путь к спасению, попробовал призвать ветер, но не нашел колодца силы, затем попытался отыскать колдовство, но обнаружил лишь пустоту. – Эта тайна так и осталась мне неизвестна.
– Какая досада, – сказал Вестник и сжал челюсть бабушки, где расползался большой синяк.
Он приставил носик чайника к ее губам. Она начала отплевываться, разбрызгивая воду по столу. Вестник закинул ей голову назад и зажал нос, заставив приоткрыть рот. Он лил горячую воду до тех пор, пока чайник не опустел, затем отставил его в сторону и потянулся к ножу, пока бабушка хрипела и извивалась, безуспешно пытаясь вырваться.
– Не только исцеление, но шестой и седьмой каналы, как и третий, из Тоа-Алона, – продолжал Вестник, – страны, богатой полезной магией. Шестой канал – магия поиска минералов. Сначала Тоа-Алон использовал ее для выявления в камнях драгоценных минералов, которые становились сердцами их идолов, но такую магию можно использовать для того, чтобы находить самые разные вещи.
Он провел по руке бабушки кончиком ножа, разрезав рукав ее рубашки, но не повредив кожу.
– Например, тело имеет наросты. Именно так доктор находит пульс. Боль в таких местах может быть весьма острой.
Все это время канон магии висел в комнате, соединяя Вестника с императором и его могуществом. Железный шип его воли двигался вместе с ним, рассекая узор мира под присмотром императора. Нож в руке Вестника начал слегка вибрировать, его дрожь усиливалась по мере того, как он продвигался мимо локтя бабушки.
– Ну, вот и он, – сказал Вестник и использовал магию шестого канала.
Он сделал небольшой надрез, появилась капля крови, и он отложил нож в сторону.
– После покорения Тоа-Алона, когда мы освоили магию исцеления и поиска и решили, что Тоа-Алон научился подчинению, обильные сады на террасах в Сор-Кала начали умирать, – продолжал Вестник. – Начался сильный голод, впрочем, не такой серьезный, какой пришлось пережить Ан-Забату. Мы думали, что дело в чуме, но она не коснулась сельской местности в высокогорьях, что показалось нам странным. А потом мы поймали одного из их жрецов, который размахивал руками над полями при луне. Так мы обнаружили магию выращивания, – они скрыли ее от нас и перестали работать с полями в захваченных нами землях. Выращивание принесло империи пользы больше, чем любая другая магия. К сожалению, она все еще требует воды, в противном случае Ан-Забат процветал бы и не было бы никаких причин для… неприятностей.
Он взял зернышко большим и указательным пальцем и поднес его к разрезу на руке бабушки.
– Последний шанс, – сказал он.
– Какую бы боль ты ни причинил ей или мне, ты не получишь знания, которого у меня нет, – сказал я. – Ты должен мне верить, Вестник.
– Но разве я могу? – повторил он и засунул зернышко под кожу. – Ты успел построить множество слоев лжи, подобно маскам Меняющего лица.
Вестник расставил пальцы над рукой бабушки. Его воля перешла в седьмой канал канона, и серебряные линии тетраграммы начали мерцать, а потом засияли золотом в лучах летнего солнца. Комната наполнилась ароматом свежего воздуха и крови – казалось, пришла весна. Из раны появился росток и начал расти у меня на глазах, обвиваясь вокруг края стола. Кожа на руке бабушки зашевелилась, словно влажная земля, полная червей. Стон вырвался из ее горла, затем она закричала, очень скоро крик перешел в наполнивший комнату вой, который еще долго отражался от каменных стен после того, как Вестник отпустил заклинание.
Мой голос присоединился к голосу бабушки, умоляя Вестника прекратить; я твердил, что сказал правду, жестокость бесполезна и ничего ему не даст.
– Ты можешь положить конец ее страданиям, – сказал Вестник и указал на серебряную чашу. – Мы нашли ее в корпусе потерпевшего крушение пиратского парусника. Я понимаю, что она, возможно, не работает без песка, но ты в любом случае можешь показать магию, добывающую воду.
Я не мог отвести глаз от изуродованной руки бабушки и зеленых ростков, пробивавшихся из дюжины кровоточивших ран. Она перестала выть, лишь безмолвно рыдала.
– Нет? – Вестник бросил на меня хмурый взгляд, открыл бутылку с крепкой выпивкой и сделал большой глоток. – Это твоих рук дело, – продолжал он, вытирая рот кончиком бороды. – Ее боль есть следствие твоего упрямства, и ничего больше. Если бы только ты говорил правду!
Он со стуком поставил бутылку на поднос и снова потянулся к ножу.
В дверь постучали.
– Войдите, – сказал он, небрежно поигрывая ножом.
В поле моего зрения появился Крыло, его умный взгляд с ужасом обратился к столу для карт, потом он мельком перевел его на меня и остановился на Вестнике.
– Последние очаги сопротивления подавлены, – сказал он. – Пленников собрали во дворе. Что мы будем с ними делать?
– Пусть немного помучаются ожиданием, – сказал Вестник. – Подойди, Крыло. Тебе следует это знать, хотя картина не слишком приятная. Держи ее за плечи и будь готов применить магию исцеления.
Крыло встал возле головы бабушки.
У него дрожали руки, когда он прижал ее дергавшиеся плечи к столу. Вестник начал обрабатывать другую руку, нож тихо вибрировал в его пальцах, а я смотрел на них, чувствуя, как во мне зарождается безрадостный, конвульсивный смех.
– Ты смеешься над ее страданиями? – спросил Вестник.
Я покачал головой и подавил смех.
– Ты говорил мне, что император хочет покончить с войной, чтобы наступил продолжительный мир. Неужели он думает, что сможет его добиться такими методами? При помощи одной жестокости за другой?
– Ты смеешься над болью старой женщины, – сказал Вестник. – А я делаю лишь то, что необходимо.
– Необходимо! – Я с трудом подавил новый приступ смеха.
Все это выглядело так нелепо, когда я смотрел ему в лицо.
Да, я виновен в страданиях жителей Железного города и Ан-Забата, как и моя бабушка, которая сейчас лежала на столе. Но я старался изо всех сил, жил так хорошо, как только мог, в рамках мира, построенного империей. И эти рамки – доктрина, канон, правила поведения – были полны жестокости. Несмотря на красоту искусства и поэзии, именно она определяла империю. Ведь что могло быть страшнее, чем терпеть – и даже одобрять – страдания тех, кому не удалось соответствовать сомнительным критериям, и убивать других за честность?
Жизнь уступает место смерти, лето – зиме, а жестокость приведет к восстаниям, которые не прекратятся и после того, как люди забудут культуры Найэна, Ан-Забата и других покоренных народов. Таково свойство изменений узора мира.
И как только ко мне пришло это осознание, я разгадал подсказку Шипящей-Кошки: Объедини свою волю с узором. Не для застоя, но для неизбежного исхода каждого из взаимодействий всех вещей, от одного мгновения до другого. Именно этих исходов я стремился избежать или изменить.
И, смеясь, я отпустил свою волю. В пещере Шипящей-Кошки была сфера из полированного нефрита, скользившая по поверхности узора. Теперь она провалилась в его глубины, была обращена к узору не сверху, а изнутри, и я стал свидетелем более глубоких истин: страдание неизбежно, ведь сумерки наступают после каждого рассвета, но жестокость… жестокость – это изобретение человека, которое оправдывается доктриной и каноном, но не является обязательным.
– Ты будешь смеяться, когда она кричит от боли? – сказал Вестник, рассек кожу в другом месте и поместил в рану новое зерно.
Шип его воли двигался по каналам канона, подобного скале на берегу, у подножия которой плескались пульсировавшие волны узора. Проникновение. Артефакт империи.
Теперь поток магии стал для меня понятным, каким не был с моих первых неумелых попыток овладеть силой, еще до того, как бабушка оставила на мне свои метки. Я отследил узор мира в комнате и почувствовал недостающие шаги в вечном танце. Истины мира, каким он должен быть и каким был бы, если бы не канал передачи.
Я метнул свою волю в стены канона, как делал, когда стоял на коленях у трупа Иволги в Железном городе.
Погаси пламя, – говорила Шипящая-Кошка. Но сейчас не пламя – а сам канон.
Я выровнял свою волю со следом передачи императора, с отчаянной попыткой мира освободиться от оружия жестокости и покорения, того, что вообще не должно существовать.
Вместе – узор мира и я – мы надавили на стены, и я почувствовал, как они рассыпались в пыль.
Однажды моя бабушка уничтожила магию, превратившую меня в нечто среднее между человеком и орлом, так и я сейчас уничтожил магию, связывавшую Вестника с императором, и отправил канон в далекое место, находившееся в горах Найэна.