– Я бы лучше вообще не предоставлял ему подобного выбора и не давал даже предположить, что подобный выбор существует. Если он действительно существует, конечно.
– По-моему, ты оказываешь Бенедикту плохую услугу. Он вовсе не похож на чересчур впечатлительного юнца. Пусти-ка в ход ваши карты да расскажи ему честно о своих подозрениях. По крайней мере заставишь его подумать как следует, а не оставишь совершенно неподготовленным в случае неожиданного нападения с ее стороны или чего-нибудь в этом духе.
– Он ни за что не поверит мне! Ты же видел, каким он становится, стоит мне упомянуть о Даре.
– Это и само по себе подозрительно. Возможно, у него есть некоторые сомнения на сей счет, и он так яростно отрицает подобную возможность именно потому, что иначе ему просто придется с ней смириться.
– Нет, в данный момент мой рассказ просто превратил бы ту трещину, что лежит меж нами и которую я пытаюсь все время загладить, в настоящую пропасть.
– А ты не боишься, что именно твое умалчивание может превратить эту трещину в непреодолимую пропасть, когда Бенедикт сам обнаружит правду?
– Нет. Я в этом уверен. И я знаю своего брата лучше, чем ты.
Ганелон выпустил поводья.
– Прекрасно, – сказал он. – Надеюсь, ты прав.
Я не ответил, лишь тронул коня за повод. Меж нами существовал негласный уговор: Ганелон мог спрашивать меня обо всем, что ему хотелось знать, а я обязательно прислушаюсь к любому совету, который он сочтет нужным мне предложить. Так сложилось отчасти потому, что он занимал в моей жизни особое положение: мы с ним не были родственниками. Он даже родом не был из Янтарного Королевства; проблемы Амбера касались его только потому, что он сам сделал такой выбор. Когда-то мы с ним были друзьями, потом врагами и наконец, не так давно, снова стали друзьями и союзниками в битве за избранную им страну. После той битвы Ганелон сам попросил меня взять его с собой, чтобы помочь мне разобраться как с моими собственными проблемами, так и с проблемами Амбера. Как мне представлялось, теперь никто из нас друг другу ровным счетом ничего не был должен – если только при подобных отношениях кому-то может прийти в голову делать зарубки на память, – и, таким образом, нас связывала одна лишь дружба, вещь куда более сильная, чем старые долги и вопросы чести. Вот эта-то дружба и давала ему право теребить меня, выпытывая ответы на такие вопросы, когда я даже Рэндома вполне мог бы послать ко всем чертям, если уж решил никому ничего не говорить. Я понимал, что не должен сердиться на Ганелона, ибо намерения у него самые добрые. Скорее всего во мне просто бунтовал старый вояка, командовавший армией еще в те времена, когда Ганелон был у меня в подчинении: я и до сих пор не люблю, когда мои решения и приказы подвергают сомнениям. Вот и теперь, возможно, я уже принял решение, однако был скорее даже раздосадован тем, что Ганелон только что сделал несколько дерзких, но вполне разумных догадок и несколько на редкость здравых предложений, на этих догадках основанных, – тогда как обо всем этом мне давно следовало бы догадаться самому. Никому не нравится признавать собственную глупость и справедливость высказываний ближнего…
И все же… неужели только это раздражало меня? Неужели только эта мимолетная обида и разочарование в собственных способностях? Или по-прежнему срабатывал старый рефлекс главнокомандующего, считающего собственное мнение непогрешимым? Или же это было нечто более глубокое, то, что не давало мне покоя все время и только сейчас выплывало на поверхность?
– Корвин, – сказал Ганелон, – я вот тут как раз думал…
Я вздохнул:
– Да?
– …о сыне Рэндома. Ваша семейная способность к немыслимой регенерации, по-моему, дает основания предполагать, что он выжил и мы еще встретимся.
– Мне тоже хотелось бы на это надеяться.
– Тогда не спеши.
– Что ты хочешь сказать?
– На мой взгляд, у Мартина было крайне мало контактов с Амбером и членами вашей семьи, поскольку рос он в Ребме, в совершенно иных условиях…
– Именно так.
– И я думаю поэтому, что вдали от Бенедикта и Ллевеллы, оставшейся в Ребме, – единственным человеком, который нанес ему предательский удар, мог быть только тот, кто хоть в какой-то степени был ему близок и имел с ним некую связь, то есть Блейз, Брэнд или Фиона. Видимо, у него были довольно смутные представления об отношениях внутри вашей семьи.
– Смутные, – кивнул я, – однако, как мне кажется, вполне обоснованные, если я правильно понимаю тебя.
– По-моему, да. И мне представляется вполне возможным, что Мартин не только боится вашей семейки, но и вступил с кем-то из ее представителей в сговор.
– И это тоже возможно, – согласился я.
– А как ты думаешь, мог он сговориться с кем-нибудь из наших противников?
Я покачал головой:
– Нет, если знает, что он принадлежит к той группировке, которая пыталась его уничтожить.
– А что, если он к ней не принадлежит? Интересно… Вот ты говорил, например, что Брэнду надоели их игры и он пытался расстаться со своими союзниками, которые затевали дружбу с чудовищными посланниками Черной Дороги. А что, если эти твари настолько сильны, что Фиона и Блейз стали игрушками в их руках? Если положение дел действительно таково, то я вполне могу вообразить, как Мартин закидывает удочку, чтобы поймать что-то, или кого-то, способное дать ему возможность одержать над ними верх.
– Слишком сложная система предположений, – сказал я.
– Однако твой враг, похоже, знает о тебе довольно много.
– Это верно, но и у них найдется парочка предателей, чтобы преподать им нужные уроки.
– А не могли ли они рассказать этим предателям все то, что, как ты говоришь, знала Дара?
– Интересная точка зрения, – заметил я, – однако что-либо сказать наверняка тут сложно. – Разве что проверить историю с Текисами? Это только сейчас пришло мне в голову. Однако я решил пока что попридержать идею, а сперва узнать, к чему клонит Ганелон, и не уходить от основной темы столь внезапно. – Мартину вряд ли удалось много рассказать кому-то об Амбере.
Некоторое время Ганелон молчал. Затем спросил:
– А у тебя так и не было возможности что-нибудь выяснить относительно того вопроса, который я задал тебе в ту ночь у твоей гробницы?
– Какого вопроса?
– Нельзя ли подделать ваши карты? – сказал он. – Нам известно, что у Мартина есть целая колода…
Теперь пришлось помолчать мне, пережидая, пока целая толпа воспоминаний пересекает мой путь, стараясь непременно лизнуть меня своими липкими языками.
– Нет, – сказал я. – Такой возможности у меня пока не было.
Мы довольно долго продвигались дальше в молчании, а потом Ганелон вдруг произнес:
– Корвин, в ту ночь, когда ты привез Брэнда назад… помнишь?
– Да, и что?
– По твоим словам, ты подозревал тогда абсолютно всех, пытаясь выяснить, кто же ткнул тебя в бок ножом, и, по твоим же словам, любой из них вполне был способен на подобный фокус в столь удобный момент.
– Ну и ну, – только и сказал я.
Он кивнул:
– Теперь у тебя появился еще один родственник, о котором тоже нужно подумать. Ему, возможно, недостает фамильной изысканности и изощренности только потому, что он слишком молод и практики у него маловато.
И тут в мыслях я вернулся далеко назад, на тот молчаливый парад мгновений, что пронеслись в моей жизни непосредственно до моего возвращения в Амбер и вскоре после этого.
Глава 4
– Кто там? – спросила она, когда я постучался, и я ответил. – Подожди минутку.
Я услышал ее шаги, потом дверь отворилась. Вайол вряд ли была выше пяти футов и казалась удивительно хрупкой. Брюнетка, тонкие черты лица, нежный и тихий голосок, красное платье… Ее невидящие глаза смотрели как бы сквозь меня, напоминая мне о былой тьме, о боли.
– Рэндом, – сказал я, – просил передать, что он задержится еще чуть дольше, но беспокоиться тебе абсолютно не о чем.
– Пожалуйста, войди, – пригласила она, отступая чуть в сторону и еще шире распахивая передо мной дверь.
Я вошел. Хотя и не собирался. Я и просьбу-то Рэндома на самом деле выполнять не собирался – но почему-то честно рассказал Вайол и о том, что случилось, и о том, куда он сейчас отправился. Сперва я хотел просто сообщить ей то, что уже сказал, и ничего больше. Ведь только когда мы с ним разъехались, до меня дошло, к чему, собственно, вела его просьба: вот так, запросто, он попросил меня сообщить его жене, с которой я до сих пор и десятком слов не обмолвился, что он уехал искать своего незаконнорожденного сына – того самого, чья мать, Морганта, вскоре после его появления на свет покончила жизнь самоубийством, из-за чего Рэндома и наказали, насильно заставив жениться на Вайол. То, что этот брак, неведомо почему, оказался счастливым – да нет, просто прекрасным, – до сих пор удивляло всех. У меня не было ни малейшего желания вываливать на Вайол целую кучу малоприятных известий, и я, входя в комнату, судорожно пытался что-нибудь придумать.
Я прошел мимо бюста Рэндома, помещенного довольно высоко на полке слева от меня. И вдруг до меня дошло, что в этом доме мой брат – действительно хозяин и повелитель. В дальнем конце комнаты я увидел рабочую скамеечку Вайол. Обернувшись, я еще раз внимательно посмотрел на бюст.
– Я даже как-то не сразу понял, что это твоя работа.
– Моя.
Вскоре я обнаружил и другие примеры ее творчества.
– Знаешь, все очень и очень неплохо, – сказал я.
– Спасибо. Может быть, присядешь?
Я опустился в большое, с высокими подлокотниками кресло, которое оказалось на удивление удобным. Сама она уселась на низенький диванчик справа от меня и поджала ноги.
– Может быть, хочешь поесть или выпить чего-нибудь?
– Нет, спасибо. Я ведь буквально на минутку. Дело в том, что Рэндом, Ганелон и я несколько сбились с пути, возвращаясь домой, а потом еще повстречались с Бенедиктом, что тоже отняло какое-то время. Но самое главное, именно в результате этой встречи Рэндом и Бенедикт были вынуждены предпринять еще одно небольшое путешествие.