- Товарищ майор, на почту, позвонить надо. - Выход на почту не считался в части полноценным увольнением: Олимпийская деревня, вот она, за забором. Воплощение цивилизации - универсам и почта, объединяющая междугородный переговорник с той частью, где выдают посылки. Прочие удовольствия Олимпийской деревни обитателей учебки интересовали мало.
- На час можешь выйти, Царенко. - Бобров посмотрел на часы и что-то прикинул про себя. - В наряд не ты идешь?
- Байкалов заступает.
- Ну, ладно, можешь звонить до обеда.
До обеда Царенко домой не дозвонился, день был рабочий, а часовые пояса в то время у Киева и Москвы совпадали вполне. Не дозвонился он и после обеда, не складывалось что-то у Сереги, поэтому купил он две бутылки водки и в части был к шести вечера хмурый и злой.
Водку сержанты выпили к отбою. Каптер, лысый латыш Рандекявичус, принес молдавского вина.
- Молодым привезли на присягу, а мне, как главному над вами начальнику, отлили два литра. Угощаю.
- Давай за твою жену выпьем, Рандекявичус, - Царенко был уже хорош после водки, - она у тебя красивая и верная.
Рандекявичус собирался на неделю домой. На суд вызвали. На развод.
Царенко, в его обстоятельствах, не стоило бы трогать лысого прибалта.
- Герай, герай, товарищ сержант, давайте выпьем за мою жену, она у меня такая же верная, как и у вас.
- А что ты про мою жену знаешь, если я сам не знаю ничего?! Домой не дозвонился - никого не было. Они только сейчас пришли, может быть. Мне вот теперь идти звонить надо. А я тут сижу. Кто по части сегодня?
Дежурным по части заступил капитан Сойкин, заместитель командира роты и большой друг Сереги.
- Какой кайф, - восхитился Царенко, - Антоха по роте и Сойкин по части. Что меня тут держит? Рандекявичус!
- Слушаю вас, товарищ сержант.
- Пошли позвоним женам и вы.... их по телефону.
- Это удовольствие не для меня, товарищ сержант. Я люблю, когда женщина приходит ко мне.
- Ну тогда дай мне чью-нибудь гражданку, я пойду один.
Он одел кроссовки, джинсы и легкую куртку яркого оранжевого цвета.
- Антоха, пошли со мной.
- Служба.
- Да кого она чешет, твоя служба. Сойка по части, а он в свою роту не суется. Ты постель отправил ему?
- Дневальный отнес.
- Вот и вся твоя служба. Спит он уже.
- Да есть мне чем заняться ночью. Я не хочу никуда идти, - отбивался Антон.
- Ссышь. Ну и сиди тут. Дай мне мелочи на автомат. По пятнадцать копеек.
Они долго топтались под оружейной комнатой, пока в тусклом свете ее ламп отсчитывал Антон Царенко пятиалтынные.
- Шесть, больше нет.
- Спасибо, брат, мне хватит. У меня еще своих рубля на полтора есть.
Потом он ушел, оставив Антона в тишине и пообещав быть через час-полтора. Но расслабиться Антону не удалось. Стоило двери, ведущей на лестницу, хлопнуть, скрывая Царенко, как она вновь открылась, пропуская полночного гостя.
- Ты зачем одел его попугаем? - вместо приветствия поинтересовался вошедший. - Синий хвост, оранжевая грудь, понял?
- Ираклий, что тебе не спится?
- Я лицо при исполнении.
- Что, при исполнении не спят?
- Спят, но у тебя сработала сигнализация оружейной комнаты.
- И ты прибежал меня спасать?
- Помощник дежурного по части несет службу, понял?
- А дежурный?
- Спит.
- Это я под оружейкой Сереге мелочь менял. Контакт у нашей двери отходит. Чинить надо.
- На почту пошел?
- Домой звонить.
- А то я поднимаюсь по лестнице, смотрю - гражданский человек идет, понял? Думаю, точно: тебя связали, оружейку вскрыли, роту перерезали, а тут я - всех свалил, одного убил, тебя освободил, понял? И мне отпуск.
- Не повезло?
- Э-э. Когда мне везло? Смотрю, попугай идет. Смотрю, Серега. Ты зачем, говорю, так оделся. Тебя вся Москва увидит, понял?
- А он?
- А он говорит, не только увидит, но и услышит. Я, говорит, на Красную площадь поеду, концерт Горбачеву спою, понял?
- Пьяный?
- Что пьяный? - Ираклий неожиданно возмутился. - Ты меня спрашиваешь: "Пьяный?" - Я ему наливал? Я с ним пил? Ты не видел, как он пил? Ты в Америку летал по делам, да? Куртку человеку не мог другую дать, черную или синюю, понял?
Ираклий ушел и обиженно хлопнул дверью. У тумбочки облегченно вздохнул и зашевелился дневальный, слившийся со стеной на время разговора.
- Боишься грузинов? - фыркнув, спросил Антон.
- Усих черных боюся, - признался дневальный, - шо грузынив, шо азербайжанцив. Дыки воны. Куля у ных в голови.
- Что куля, то куля, - механически согласился Антон, прикидывая, что делает в этот момент Царенко. По всему выходило, что как раз вызванивает он свою благоверную. Если, конечно, до почты дошел благополучно. Но даже если это не так, зависело от Антона теперь крайне немного, попросту говоря ничего не зависело, а потому и в голову брать все происходящее ему не следовало.
Антон лег на кровать и, закрыв глаза, прислушался. Внутри было молчание и тишина.
- Ну и ладно, - подумал он, - тогда читаю Хлебникова.
- Придет кто - кричи погромче, - предупредил дневального и заперся в умывальнике.
Его давно тянуло прочесть вслух "Ладомир". Что-то манило его в сплетении хлебниковских созвучий, что-то ожидалось от них. Теперь не удержался, решил послушать.
Но желания хватило ненадолго. Запнулся фразой "когда сам Бог на цепь похож", встретив ее вторично. Даже не смыслом самих слов, а неожиданным своим ощущением, пришедшим извне.
----------------------------------------------------------------------
----------------------------------------------------------------------
- Кажется, поймали его, - понял после минутного размышления, глядя в черноту зимнего окна. - Точно, поймали.
Сойкин прибежал получасом позже.
- Где Царенко? - прошипел он, узнав из Антонова доклада, что "происшествий в роте не случилось".
- Спит, товарищ капитан, - меланхолично отвечал ему Антон.
- Где спит? - глаза Сойкина подернулись матовой пленкой ненависти. - В милиции он спит!
Они подошли к постели Царенко. На табурете перед ней лежала гимнастерка, тускло отсвечивая двумя полосками лычек на погонах.
- Спит, товарищ капитан, - еще раз тупо повторил Антон, имея в виду спавшего на этой постели.
Сойкин выдернул тело спавшего и развернул слюнявой мордой к свету:
- Это твой Царенко?
Антон молчал.
- Сдаешь дежурство одному из сержантов и отправляешься на гауптвахту.
- Один?
- Конечно, один, - Сойкин взорвался, - мне тебя не с кем отправлять. Дорогу знаешь.
- Понял, товарищ капитан. - Антон снял штык-нож и повязку, пошел надевать шинель.
Ночью грянул мороз. Антона прихватило к средине пути, хоть всей дороги до губы было минут на семь-восемь. Ветер резал лицо и продувал шинель насквозь.
"Недурно выглядел Царенко в рыжей своей курточке при такой погоде, подумал Антон, - а ведь когда он уходил, было довольно тепло".
Ворота караул открыл не скоро. Спали все и носа не казали на двор.
- Зови начальника, - бросил Антон открывшему ворота, - я на губу садиться пришел. - И через плац направился к зданию гауптвахты.
Сонный и озадаченный помощник начальника караула прибежал минутой позже.
- Царенко привезли уже? - спросил его Антон.
- Сидит, - отвечал тот. - А вот тебе придется возвращаться.
- Почему?
- Мест нет.
- Прямо как в гостинице, - восхитился Антон.
Царенко действительно сидел. Из оранжевой куртки учинил он себе подстилку и пытался согреться, прислонясь к батарее спиной.
Антон загрохотал металлической дверью.
- Ты мне форму принес? У меня задница к полу примерзает, - встретил его Царенко.
- Я садиться пришел.
- Вот и захватил бы по дороге. Мне к Балде утром идти. Не в этом же.
- Действительно нет мест? - переспросил Антон помощника.
- Ну что, я б тебя не посадил по-человечески, если б было куда?
- Верю. На улицу выходить очень не хочется. Все, Серега, - обернулся он снова к Царенко, - пошел я назад в роту. Балду увидишь, - привет передавай.
- Балду мы вместе увидим, - утешил его Царенко, - не мешай спать.
Ночь Антон досидел в компании Ираклия, под боком у Сойкина.
- Старшина! - орал по телефону дежурный по части, - садись на метро и приезжай в часть... Значит, на такси садись... Значит, пешком иди, твою мать... Дневальным стоять будешь. На тумбочке... Случилось... Приедешь, расскажу... Самоход в роте... Милиция... Любимец твой... Да... Все. Чтоб через час был здесь.
Когда Сойкин закончил обзванивать командиров взводов и доложил ротному, под окнами штаба уже грохотали сапогами роты, выведенные на зарядку.
XI
Машина пришла за ними в полдень. Часа за полтора до этого в камеру зашел Мухин и предупредил: "Вылизывайтесь как можете, сегодня Сойкин везет вас к Луженкову".
То, что вез их именно Сойкин, было случайностью - не оказалось в роте свободных офицеров, - но случайность эта скалила зубы в ядовитой ухмылке.
- С Сойкой начали, с ним и заканчиваем, - проворчал Царенко, когда начальник караула вышел.
- Хорошо, если заканчиваем. А если новый круг начинаем?
- Рот закрой! - взорвался Царенко. - Накаркаешь. Балда не самоубийца. Зачем ему суд в части?!
- Слабая надежда, - подумал Антон, - но единственная.
Сойкин молчал всю дорогу, подняв усы над воротником шинели. Молчали и Антон с Серегой. Антон, застыв, глядел в окно на засыпанную снегом Москву. Машина миновала Матвеевское и в Кунцево свернула к Филям.
Он мало знал район Кунцева, да, собственно, и интересного в этих кварталах, построенных за два последних десятилетия, было немного. Только вид станции метро "Пионерской", близняшки киевской "Комсомольской", вывел вдруг его из оцепенения. Он понял так же ясно, как ясно видел перед собой в морозном воздухе декабря с детства знакомые очертания двух застекленных павильонов станции, что складывается все очень плохо, что шансы отделаться беседой с прокурором, если и остаются у них, то ничтожны, а всего вернее, нет у Байкалова с Царенко этих шансов.